Вскоре я обнаружил, что выбрал для книги трех несочетающихся друг с другом личностей. Юнг был слишком «пространственным», Кроули — помешанным на своем письме и поведении, а сам Райх — рассредоточенным по многим направлениям — начиная от нервно-мышечных блокад и заканчивая летающими тарелками, крадущими оргонную энергию из атмосферы Земли. В моем отношении к написанному тексту выявился занятный парадокс. Люди с опытом обычно советуют писать о том, что тебе хорошо знакомо. Мой же парадокс заключался в том, что я мог лучше воспринимать тему лишь тогда, когда начинал писать о ней. После напряженной работы, когда я что-то удалял, что-то добавлял к тексту, чтобы получить предложение, которое было бы ясно и понятно будущему читателю, сам материал также обретал большую ясность и для меня.
Юнг поразил меня. Он не предлагал никаких окончательных решений для человечества, как это делали Кроули и Райх, он создавал впечатление внутренней борьбы с самим собой, после чего пытался дать ответы некоторым из ближайших учеников. У Юнга не было учителей, в классическом смысле, Фрейда нельзя было считать его учителем, поскольку его стремление фокусироваться на внутренних переживаниях человека положили конец занятиям с Фрейдом. Учителей ему замещали сновидения, они направляли его, став отправной точкой развития нескольких ценных и ясных теорий, однако для их изложения ему понадобились двадцать многотомных книжек.
Для начала XX века требовалась недюжинная смелость, чтобы публично заявить, что алхимия средних веков явилась прародительницей психологии; религия означала не веру, а скорее целостность человека с его истинной природой, от которой он когда-то давно отделился. У Юнга, скорее всего, было озарение, когда он обнаружил, что слово «re-ligere», от которого образовалось слово «религия», означает повторное воссоединение. О чем же он думал, когда открыл для себя, что число «двенадцать» несет в себе корни западной цивилизации? На сегодняшний момент довольно легко заметить проявления этого числа: календарные месяца, двенадцать апостолов Христа, двенадцать знаков зодиака. Тем не менее, Юнг искусно выявил и увязал различные места на карте, где Геркулес совершил двенадцать своих великих подвигов. Я только могу представить, как ярко сияли его крошечные глаза под пенсне, когда на карте прорисовался знак креста.
Такого рода информация приводила в восторг, однако куда большее воздействие оказало бескомпромиссное осуществление собственной жизненной цели Юнга. Не обращайте внимания на тех, кто думает, что вы сходите с ума, говорил Юнг между строк, ни на тех, кто говорит вам, что вы совершаете ошибку, ни на тех, кто просит вас вернуться обратно на тот путь, который они считают правильным. Мечтайте о том, о чем хотите мечтать, идите туда, куда хотите идти, будьте тем, кто вы есть, так как жизнь неповторима. Помните: вы — дверь, которую вы до сих пор так безуспешно искали.
Попытки уместить в голове такой многоуровневый и сложный научный материал о Юнге, сказать себе, что мне это необходимо, а также сравнить Юнга с Кроули и Райхом, не приводили к успеху, задача превосходила мои способности. В мгновенном порыве писательской искренности мне пришлось признать очевидное, хоть я этого и не хотел. По этой причине я решил работать неспешно, возможно, даже потратить несколько лет, и избегать мелководья с быстрыми умозаключениями. Я знал, что работы, относимые к необозримой категории оккультной литературы, кишели подобного рода ошибками.
Спустя какое-то время судьба вознаградила меня чудесным озарением. Я не хочу докучать вам своим долгим описанием размышлений, усилий и разочарований. Какое-то время мое внимание занимало мнение о том, что Шекспир владел неким тайным знанием, которое можно отследить в его произведениях. Но все мои попытки уловить какой-то скрытый смысл в его работах заканчивались провалом. Во многих оккультных книгах обычно приводится следующая цитата: «Есть много в небесах и на земле такого, что нашей мудрости, Гораций, и не снилось», которая меня, конечно, не удовлетворяла. Как-то вечером я устроился на кухне на старом диване, который прозвал «инсайтер», так как пережил на нем многие из своих озарений. И вдруг вскочил с него. Мою голову цепко взял в осаду один из стихов из «Ромео и Джульетты». Я не смог вспомнить точно этой строчки, но в ней, несомненно, шла речь о крови в венах. Я встал с дивана и прошел не свойственным мне шагом этакого зомби до полки, где держал «Справочную энциклопедию». Начал наводить справки по Харви. Вот оно! Шекспир, умерший в 1616 году, располагал информацией о кровеносной системе, которую Харви открыл лишь в 1629 году, спустя тринадцать лет после смерти Шекспира!? В эпоху Шекспира, до открытия Харви, люди считали, что по артериям и венам течет spiritus, или воздух. Однако Шекспир в своих работах упоминал именно про циркуляцию крови.
Затем шахматы! До отъезда в Стокгольм я проводил огромное количество времени за шахматной доской. Для меня это была игра, где ничего не скрывалось, она была намного интеллектуальнее, чем карты, домино или бильярд, но все же оставалась лишь игрой. На тот момент меня еще никак не могло озарить по поводу того, что И-Цзин, Таро и шахматы были сторонами трехсторонней пирамиды, стремящимися к одной и той же точке. Шахматы были созданы как инструмент, передающий тайные коды неземного сознания. Ян и инь, черные и белые клетки, восемь горизонтальных и восемь вертикальных, представляли собой явный путь к бесконечности. Вот оно! Я вспомнил один египетский миф о сотворении мира, когда Творец сказал: «Я один, я становлюсь двумя. Я двое, я становлюсь четырьмя. Я четверо, я становлюсь восемью. Я восемь, я возвращаюсь и становлюсь одним». Гармоничное проникновение двух базовых полярностей, черного и белого, света и тьмы, положительного и отрицательного, сквозь бесконечность. Шестьдесят четыре клетки, каждая соответствует гексаграммам И-Цзин, и каждая таит в себе свое тайное послание. Король, как символ Атмана, может потерять все фигуры, кроме самого себя — его нельзя уничтожить, ему можно поставить только шах и мат, его можно поймать в планетарную тюрьму, где он сможет пережить трагедию. По воле судьбы я сыграл тысячу игр в шахматы, надеясь на то, что, возможно, одна из них поможет мне понять ее простое послание. Тем не менее, я был слеп перед очевидным до одного особого момента в моем развитии.
Согласно восточным религиям, цель внутренней борьбы человека заключается в гармоничном объединении противоположностей. На Западе такую цель преследует только алхимия, о чем мне и рассказал алхимик из Стокгольма. Если смотреть снаружи, то получается, что цель заключается в поиске гармонии с природой. Западные религии воспринимают сознание посредством разделения на зло и добро. Их цель — сражаться за одну сторону, за ту, что воспринимается как добро, свет и чистота, в итоге одновременно с этим полностью подавляется темная сторона реальности. Во внешнем мире достижение такой цели переживается как победа над силами природы, инстинктами и их повиновением. Это и называется цивилизацией. Дракон, трехголовый зверь, символизирующий природные силы, почитается на Востоке, в то время как на Западе христианские священники вонзают в него копье.
В таком процессе озарения ты становишься сотворцом, вместе с Божественными силами создающим формы, явления и связи, таким образом, ты сознательно, подобно излучаемому свету, вливаешься в них, как рука в перчатку.
Это редкие моменты, когда все разбивается на мелкие кусочки и затем снова собирается воедино, до тех пор, пока невидимые связи неожиданно не проявят свой уровень реальности. Каждый из таких коротких моментов, как эхо, отражает глубокое познание, существовавшее в самом начале и ожидавшее момента окончательного объединения с нами. Несмотря на многообразие информации и глубину знания, внутреннее понимание появляется вместе с невидимыми связями, которые за мгновение до того поглощены и пропитаны равнодушием.
Я был доволен тем, что все переживания, испытанные в Стокгольме, объединились во мне в единое целое и направляли меня к целям, о которых я когда-то мог только мечтать. Жизнь начинала преподносить много перспектив, как нераскрытая тайна.
...Затем я начал ходить по судам.
– 9 –
— Ирена говорит, что ты отец ее ребенка, — заявила мне Драгана Дробняк. Опущенная голова, согнутая спина, несчастное выражение лица — все говорило о том, что ей было неудобно говорить о ребенке со мной. Она не решалась смотреть прямо в глаза, словно отчасти чувствовала себя виноватой за неожиданно сложившуюся ситуацию.
— Но, Драгана, как это возможно? Она уехала в Штаты в январе прошлого года. Мальчик родился там, однако в последний раз она видела меня шестнадцать месяцев тому назад. Как же я мог стать отцом?!. — Когда невротичная женщина обвиняет тебя в суде, что ты являешься отцом ее ребенка, то волны гнева начинают сметать всю логику. Я уже был готов взорваться, ломать на пути всю мебель и оскорблять невиновных.
