И как ясно я сейчас вижу отсутствие опыта такого мышления! Уже пятнадцать минут не могу сделать то, что хочу - последовательно подумать на интересную мне тему. Будто никак не могу попасть ниткой в маленькое игольное ушко... безнадежно все это, ну его к черту, ну что я пытаюсь вытащить себя из болота за волосы... всего пятнадцать минут, а такое впечатление, что целый час рубила дрова... Постоянно хочется переключиться на все что угодно - хоть на болтовню о погоде, хоть на перемалывание мыслей о разнообразии местного меню... Ну вот, еду принесли...
Я тупо смотрела на принесенный обед, понимая, что если сейчас начну есть, то я пропала, ушла от борьбы за ценную мысль, сдалась обыденности, которая так рьяно защищает свои права, что я чувствую себя абсолютно измотанной и разбитой.
А еда-то остывает... Пожалуй, вернусь все-таки к этому позже, ведь я помню, о чем хотела подумать, все записано, ничто не мешает продолжить после такого ароматного горячего шоколада и орехового десерта...
В первые несколько секунд я еще понимала, что проиграла и сдалась, но очень быстро я изменила свою уверенность и стала уверенной в другом - ничего особенного не произошло, я просто отложила вопрос на потом, я просто не хочу, чтобы остывала еда - практика практикой, а есть холодную еду все же никуда не годится.
На улицу я вышла сытая и довольная. Думать хотелось еще меньше, чем когда-либо, и я с головой окунулась в пустое и безвкусное "ничего не происходит", даже и не заметив этого, потому что желание не прикладывать никаких усилий и просто плыть по течению было слишком сильным. Я решила пройти в противоположный от Лакшман Джула конец города. Там, судя по карте, были больше ашрамы. Справочник сообщал, что в них очень строгие правила, и мне стало любопытно, что же они дают "взамен" следованию строгой дисциплине.
Вот это помпезность! Это, наверное, чей-то дворец - витиеватые колонны, арки, пальмы, скульптуры, фонтаны, важный полицейский около ворот. По мраморным дорожкам бегают босые молодые индусы, одетые в одинаковые оранжевые одежды, похожие на специальную форму религиозного толка. Похоже, это престижное образовательное заведение.
- Не подскажете, что это?
Полицейский, покровительственно осклабившись, взглянул на меня, как на ничего еще не знающего ребенка.
- Ашрам Кришны. Здесь когда-то жили "Биттлз", они здесь встретили своего гуру...
- Ах вот оно что...
- Здесь становятся пандитами.
- То есть все эти мальчишки в рыжем - будущие пандиты?
Он слегка поморщился от такого фамильярного словечка по отношению к уважаемым, пусть молодым и будущим, пандитам.
- Да.
А это, интересно, кто? Дорога уважительно расстилалась перед его стремительной походкой и широкой грудью. Грива черных вьющихся волос развевалась от предвечернего ветра, идущего с Ганги. Он шел так быстро, что бритые мальчишки со смешными маленькими хвостиками на затылке едва поспевали за ним. Но ему не было до этого никакого дела, - он был похож на цезаря в окружении раболепной свиты. Индусы, оказавшиеся поблизости, уступали ему дорогу, молитвенно складывая ладони и благоговейно улыбаясь. Некоторых он удостаивал легким кивком головы, некоторых - широкой улыбкой, обнажавшей ряд прекрасных белых зубов. Взгляд его охватывал просторы, не касаясь земного тлена, словно обозревая свои неземные владения... Он резко остановился, едва ли не в десяти сантиметрах от меня, явно не ожидая никаких препятствий на своем пути. Маска всемогущества и величия от неожиданности слетела, густые разлетающиеся брови изогнулись удивлением, а лицо попыталось изобразить улыбку, которая получилась слегка кривой, и он как будто почувствовал это и уже успел разозлиться на меня за то, что преградив ему дорогу, я выставила его в невыгодном свете.
- Ты разозлился?
Цикады вмиг смолкли, ветер утих, мальчишки наконец смогли отдышаться и теперь тоже замолкли, замерев в глупых позах...
- Что? - выдержав паузу, он натянул на себя улыбку и дружелюбие.
- Я спрашиваю, ты сейчас на меня разозлился?
- О, мой английский плохо-плохо!
Я уловила его начавшееся движение в обход меня, и опять преградила ему дорогу. Сердце стучит от волнения, но я не сдамся, я хочу получить ответ на свой вопрос.
- Кто-нибудь может перевести? - я огляделась вокруг. Рядом с ним как минимум десять учеников и еще человек десять зевак и еще человек десять почитателей. Все молчат.
- Неужели никто не говорит по-английски?
Главный пандит никак не решался отодвинуть меня в сторону, и напряжение его росло. Очевидно, что он не знает, как вести себя в такой странной ситуации, - какая-то пигалица встала на пути, достает его вопросами и по всей вероятности не собирается отступать. Он с плохо скрываемой тревогой посмотрел вокруг, ища поддержки в своем окружении, из которого наконец выполз юнец с ничего не выражающим лицом и пушком над губами.
- Я хочу узнать, испытывает ли главный пандит негативные эмоции?
- Негативные эмоции? - он явно не поверил своим ушам.
- Да, негативные эмоции.
Запинаясь, он что-то сказал своему учителю, лицо которого опять начало улыбаться привычной голливудской улыбкой. Он выслушал вопрос, сказал что-то коротко в ответ, и уже опять собрался было идти, но я не отошла, дожидаясь ответа.
- Нет, он никогда не испытывает негативные эмоции.
Ну конечно! Что же он мог еще ответить!
- А что он тогда испытывает? Вот прямо сейчас, что он испытывает? Переведи..
Еще более смущаясь и запинаясь, он перевел и эту неслыханную дерзость. В ответ я получила заверение, что сейчас главный пандит очень спешит, но завтра он готов ответить на любые мои вопросы, и приглашает меня к шести часам на пуджу... И я сдалась, поверила в то, что завтра он и вправду будет говорить со мной, и, получив на прощанье его царскую улыбку, осталась один на один с вечереющим небом, чуть прохладным ветром и опустевшими мраморными дорожками.
Кто-то тронул меня за плечо, - это была женщина, европейка. Она обратилась ко мне на ломаном английском.
- Что вы хотите?
- Я хочу узнать, испытывает ли главный пандит негативные эмоции.
Глаза ее гневно, недоуменно, и в то же время тревожно распахнулись, она суетливо оглянулась по сторонам, как будто оценивая, не видел ли кто, что она услышала этот вопрос.
- Он? Негативные эмоции? Да нет конечно, ну конечно нет. Андрей, ты представляешь, девушка спрашивает, не испытывает ли главный пандит негативные эмоции...
- А, так вы русские!
- Ой, так здорово, и Вы тоже русская... Надолго тут?
- Пока не знаю... Так почему вы так уверены в том, что он не испытывает негативных эмоций?
- Мы провели здесь с ним в Ашраме две недели, мы много общались, и я никогда не видела, чтобы он испытывал что-то негативное... Это же главный пандит!
- Какая разница? Разве его главность о чем-то говорит?
- Ну конечно говорит, - в разговор вступил мужчина, и он то уж явно испытывал недовольство моим поведением. Он был старше меня лет на пятнадцать и явно приготовился отчитать меня как школьницу, - это же вам не шарашкина контора, это большой Ашрам. Для того, чтобы тут занять какое-то место, надо пройти специальную экзаминацию...
- Ну насколько я понимаю, пандиты - это не святые и не просветленные, это те люди, которые хорошо разбираются в священных писаниях, и для того, чтобы получить какое-то место здесь, необходимо прежде всего хорошо знать священные тексты и владеть санскритом. И даже если допустить, что здесь нужно не только это, а еще некое духовное развитие, то ведь неизвестно, кто проводит эту экзаминацию. А вдруг здесь все давно уже стало формальным, если вообще когда-то было настоящим - это ведь надо ПРОВЕРИТЬ, а не просто принять как заведомый факт. Вы проверяли?
- Я смотрю, Вы все знаете... Зачем тогда спрашиваете?
- А я у Вас ничего и не спрашиваю... И вообще не хочу с Вами разговаривать, потому что вот прямо сейчас Вы испытываете ко мне яркую неприязнь и пытаетесь то ли учить меня, то ли задеть... Так Вы говорили, что много общались с главным пандитом, - я опять обернулась к женщине.
Она явно испытывала затруднения после того, как я отшила ее спутника, вероятно мужа. Отшить в свою очередь меня у нее не хватало смелости, но и продолжать беседу ей уже не хотелось. Она тревожно взглянула на Андрея, ища поддержки, но тот так опешил от моего поведения, что побагровел и не мог выдавить ни слова. Она поняла, что пропала, и со страданием на лице могильной интонацией произнесла:
