В Тибете многие пользуются подобными методами. Существует, в частности, метод поднятия тяжестей, таких как мебель или мешки, с помощью регулировки дыхания. Если тебе нужно поднять что-то тяжелое, глубоко вдохни я, пока поднимаешь, задержи вдох. Закончив поднимать тяжесть, Ты можешь медленно выдохнуть и дышать дальше в обычном ритме. Поднимать тяжелые веши на вдохе довольно легко. Чтобы убедиться в этом, попробуй сам. Достаточно один раз взяться за что-нибудь на вдохе, а затем на выдохе, и ты сразу же почувствуешь существенную разницу.
Гнев также можно контролировать с помощью дыхания: задерживая вдох и делая медленный выдох. Если случилось так, что по какой-то причине Ты – справедливо или несправедливо – рассердился, сделай глубокий вдох. Задержи его на несколько секунд, а затем начинай медленно выпускать воздух. После этого упражнения Ты заметишь, что контроль над эмоциями восстановлен, и Ты снова – хозяин или хозяйка положения. Очень вредно много сердиться и раздражаться, потому что от этого развивается язва желудка. Поэтому никогда не забывай об этом дыхательном упражнении. Для его выполнения нужно просто сделать глубокий вдох, задержать его, а затем медленно выдохнуть.
Все эти упражнения Ты можешь делать, оставаясь полностью уверенным в том, что они не могут повредить Тебе. Однако здесь уместно еще раз повторить старое предостережение: занимайся этими упражнениями и не пробуй ничего изобретать, если рядом нет хорошего учителя. Дело в том, что неправильное дыхание может причинить много вреда.
В тюрьме многие заключенные начали дышать так, как я им показал. Фактически, мы с ними изучили науку дыхания еще глубже. Я показал им, как дышать так, чтобы не чувствовать боли. Этот прием совместно с гипнозом дал мне возможность, не причиняя боли, проводить сложные операции на брюшной полости, а также ампутировать руки и ноги. У нас не было наркоза, и поэтому приходилось использовать другие анестезирующие средства: внушение в сочетании с особым видом дыхания. Это самые естественные методы. Их подарила человеку сама природа.
Дни монотонно ползли друг за другом, сливаясь в недели, месяцы и годы. В конце концов в нашей беспросветной жизни наступила перемена. В один прекрасный день к нам в бараки пришли солдаты со списками в руках. Они стали вызывать заключенных одну за другой. Мое имя также значилось в списке. Затем всех перечисленных построили перед бараками. После нескольких часов стояния в строю, когда день уже близился к концу, к нам подошел комендант лагеря.
– Здесь мы собрали всех тех, кто доставлял нам больше всего хлопот и тем самым оскорблял нашего Императора, – сказал он. – Мы отправляем вас в другой лагерь. Туда вы отправитесь через десять минут.
Затем он резко повернулся и ушел. Мы были ошарашены. Что, неужто и в самом деле через десять минут?! Наше положение облегчалось тем, что ни у кого не было никакого имущества. Поэтому нам оставалось лишь наскоро попрощаться с теми, кто оставался, и вернуться на плац.
Значит, нас поведут в другой лагерь? Мы размышляли о том, какой это может быть лагерь, однако, как всегда бывает в таких случаях, никто из нас не мог ничего толком сказать по этому поводу. По истечении десяти минут раздался свист, вернулись солдаты, и все мы – около трехсот человек – отправились в путь. Мы прошли через ворота лагеря и пошли по дороге. Всех одолевали удивление и дурные предчувствия. В какой лагерь отправляют нас, проштрафившихся заключенных? Мы привыкли к неожиданностям и знали, что от японцев чего-то хорошего ждать не приходится. Одно было ясно: если проштрафившихся куда-то ведут, лучше им там не будет.
Навстречу нам по дороге шли солдаты. Они, казалось, были в хорошем расположении духа. Ничего удивительного, думали мы, ведь из всего, что мы знали о ходе войны, можно было предположить, что японцы повсеместно побеждают. Вскоре, с гордостью говорили они нам, Япония захватит весь мир. Как жестоко они ошибались! Однако тогда мы им верили, потому что не имели никаких других источников информации. Проходя мимо нас, солдаты проявляли агрессивность: они не упускали возможности толкнуть кого-нибудь прикладом лишь потому, что им было приятно слышать глухой удар ружья по изможденному телу.
Подгоняемые грубыми окриками солдат, мы продолжали шагать вперед. Сопровождающие нас надсмотрщики тоже довольно часто пускали в ход приклады. Нередко случалось так, что больная заключенная падала прямо на дороге, и тогда конвойные начинали избивать ее. Если она не могла после этого встать на ноги и шагать вместе со всеми, поддерживаемая соседями в строю, ее закалывали штыками, и дело с концом. Однако иногда солдат отрезал жертве голову и насаживал ее на штык своего ружья. Затем он брал ружье на плечо и гордо расхаживал между рядами заключенных, дьявольски ухмыляясь при виде ужаса, который был написан на наших лицах.
После многих дней тяжелого, изнурительного перехода, в течение которого нас практически не кормили, мы наконец прибыли в небольшой портовый город и были помещены в наскоро построенный лагерь на берегу.
Здесь уже находились мужчины самых разных наций, но выделенные по такому же принципу, как и мы: они тоже были нарушителями лагерных порядков. Эти люди были так измождены и измучены, что, когда мы вошли в лагерь, у них не было сил, чтобы посмотреть на нас.
Наши ряды к этому времени значительно поредели. Из трехсот с лишним человек, вышедших из лагеря, сюда прибыло не более семидесяти пяти. Первую ночь мы провели, расположившись прямо на земле внутри ограждения из колючей проволоки. Не было не только крыши над головой, но и места, чтобы хоть как-то разместиться. Однако мы уже давно привыкли к таким условиям. Мужчины и женщины вперемежку лежали на земле и делали все, что могли, на глазах у японских часовых, которые всю ночь освещали нас прожекторами.
Утром состоялась перекличка, после которой нас заставили стоять в строю еще два или три часа. В конце концов солдаты смилостивились и увели нас дальше вдоль набережной к причалу, где наг ждал старый ржавый сухогруз, который уже давно пора было списать на слом. Почти все заключенные знали о мореходстве больше, чем я. Я никогда не плавал на больших судах, однако даже мне казалось, что эта посудина пойдет на дно, не успев даже отойти от причала. Мы прошли на палубу по скрипящей и покачивающейся доске, которая вот-вот должна была проломиться. Если бы это случилось, идущий по ней оказался бы в пенящемся прибое у самого причала, где плавали пустые ящики, бутылки, трупы и всевозможный мусор.
Когда мы оказались на борту, нас перегнали в носовую часть трюма. Здесь для трехсот заключенных не хватало места даже чтобы просто сесть. Однако под нажимом ружейных прикладов и грубой ругани японских солдат мы все же поместились в этом отсеке. Затем до нас донесся лязг засовов, будто Врата ада затворились за нами.
Люки с грохотом захлопнулись, и у нас над головами поплыли облака вонючей пыли. Мы услышали звуки молотов, которыми солдаты вбивали в щели деревянные клинья. В трюме воцарилась непроглядная темнота.
Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем корабль пришел в движение. Старый допотопный мотор работал с перебоями и грохотал. Всю посудину так трясло, что, казалось, она вот-вот должна была развалиться на куски, а мы – пойти на корм рыбам. С палубы до нас доносились приглушенные крики и команды, отдаваемые по-японски. Двигатель продолжал пыхтеть. Вскоре сухогруз начал раскачиваться и подскакивать, и мы поняли, что вышли в открытое море. Путешествие было нелегким. На море, должно быть, бушевал шторм. Нас постоянно подбрасывало и швыряло друг на друга. Целый день заключенных держали в трюме и разрешали пройтись по палубе только ночью. Первые два дня нас вообще не кормили. И мы знали почему: они хотели сломить наш дух. Однако это не слишком изменило наше и без того плохое самочувствие. Через два дня нам стали давать по чашке риса на человека в день.
Самые слабые из заключенных вскоре умерли в закрытом трюме от удушливой вони. Нам не хватало кислорода Многие умирали и валились нам под ноги на стальной пол, как сломанные куклы. Мы – те, которым посчастливилось выжить, – должны были сидеть на мертвых и разлагающихся телах. Надсмотрщики не позволяли нам выбросить их за борт. Все мы были заключенными, независимо от того, живы мы или мертвы. Им нужно было по прибытии отчитаться за всех нас в том количестве, в котором мы значились в списках. Поэтому мертвых не выпускали из трюма, как и задыхающихся от вони живых до тех пор, пока мы не прибудем в порт назначения, где нас всех пересчитают.
Мы потеряли счет дням. И вот в конце концов, после неопределенного времени гул мотора изменился. Толчки и покачивания корабля уменьшились, и мы сделали вывод, подтвердившийся впоследствии, что мы вошли в гавань. После длительной возни и шума на палубе мы услышали громыхание цепи и поняли, что сухогруз бросил якорь. Прошло неопределенно долгое время, прежде чем люки с лязгом открылись, и в трюм начали спускаться японские офицеры вместе с врачом. На полпути вниз они остановились – их стошнило. Врача вырвало прямо нам на головы от вони, которая стояла в трюме. Позабыв о своем достоинстве, они поспешно поднялись на палубу.
