– В общем, родственная история получается. Жил беглый у родственницы, и убил его тоже родственник. Интересно, а выдал-то родственник?
– Точно не знаю… А говорят, что выдал… В общем, получается, что тоже брат.
– А вы говорили, сын у него был, у Федорова… С ним что случилось, не знаете?
– Почему не знаю? Знаю. В Красноярске сын живет, только фамилия другая, по матери. У него самого внуки есть. И тут бывал не раз, у бабушки в усадьбе жил.
– Как бы его найти, не подскажете?
«Внук» в сомнении жует губами.
– Да что ж говорить… Вам зачем? Вы нам кто? Приехали, уехали. Вон даже копаете который день, всю усадьбу бабушки разворотили, а даже бутылку не поставили…
– Спасибо вам за рассказ. Бабушка-то до какого времени тут жила? Она и померла в этом доме?
– Нет, бабушка в Комарово померла… Сын у нее там жил. Она к нему уехала… Дай бог памяти… Лет двадцать как тому назад. Как уехала – сразу померла, года не прошло.
Еще раз благодарю собеседника. Подхожу к обрыву, осеняю себя крестным знамением и кланяюсь в пойму – туда, где упал свободный русский человек, невинно убиенный коммунистами. Царствие небесное тебе, жертва «родственной истории».
И – полная тишина, изредка нарушавшаяся странными звуками, в которые не хотелось вслушиваться, не говоря уже о том, чтобы попытаться их опознать.
А. Бушков
Это было в одном из самых «хороших», самых светлых мест, которые я знаю в Сибири – в селе Юксеево. Место и впрямь потрясающее – огромное село, протянувшееся вдоль реки. Крутые откосы Енисея, на них домики, на реке много больших низких островов, а на правом берегу – высокие горы Восточной Сибири.
Село красивое, интересное, въезжать в него надо через огромный Юксеевский бор. Бор этот заповедный, его не рубили никогда, и в бору много сосен чуть не в два обхвата толщиной. Изобилие рыжиков в этом бору не поддается описанию, а на берегу Енисея почему-то именно в Юксеево стоят ивы, которых я нигде больше в Сибири не видел – высотой метров 20 и тоже в полтора обхвата.
В Юксеевском лесничестве много лет стоял стационар Института леса Академии наук. Пока на нем работал мой близкий друг, место было для меня «открытым», и не один день, даже не одну неделю провел я в этом замечательном месте.
В Юксеево всегда почему-то снились необычные сны. Почему? Я не берусь объяснить. Но всякий раз и все люди, жившие в Юксеево, рассказывали о необычных, очень ярких и, по мнению многих, «вещих» снах. Я слишком плохо разбираюсь в этом, чтобы утверждать, «вещие» ли были сны, очень может быть, я просто не умею эти сны правильно понимать. Но, во всяком случае, яркие цветные сны здесь снились даже тем, кому не снились никогда и нигде, это точно.
В 1995 году в Юксеево остановилась наша комплексная экспедиция. Одна из программ должна была изучить даты жизни и смерти местного населения. Работа эта деликатная, люди воспринимают ее по-разному, а вот результат могут быть очень интересными. Дело в том, что жители большинства сел (особенно четко мужчины) очень определенно делятся на две группы – долгоживущих, помирающих редко до 60; и короткоживущих, у которых прослеживается два пика ранней смертности: 16–21 год и 33–38 лет. О причинах этого явления можно написать отдельную книжку, но сейчас важнее, как получают нужные сведения. Нужно идти на кладбище и переписать на всех могилах все даты рождения и смерти.
Работа, может быть, и не очень оптимистическая, но и не особенно трудная, и даже, пожалуй, приятная. Потому что июль, и весь день – тяжелая жара. Тяжелая континентальная жара, потому что надолго установился антициклон. Весь день или нет ни облачка, или какие-то размытые облачка, отдельные, не делающие погоды. Уже в восемь часов утра жарко. К десяти утра высыхает роса в самых дальних уголках леса, все пронизано светом, теплом, жаром, солнцем, жужжанием насекомых, полетом бабочек и птиц.
В жаркий день на кладбище, под высокими деревьями прохладнее. Экспедиция стояла в Комарово, там кладбище уже было изучено. В Юксеево мы приехали на день. С тем чтобы день поработать, переночевать и уехать обратно.
Работали весь день, а вечер… Это был удивительный вечер первой половины июля. Вечер, каких в году бывает не больше 15–20. Прошла прозрачность, нежность весенних закатов, их летучая дымка. Краски неба – гуще, основательней, но и до осенних им далеко. Краски земли тоже гуще, сочнее. Исчезла игра салатных полутонов, прозрачная листва, молодая ломкая травка. Высокотравье, а над ним кроны уже тяжелые, плотные, темно-зеленые.
Вечером было не жарко и не душно, только очень тепло. Так тепло, что можно не одеваться даже в тени. Земля только отдает тепло, но уже не пышет жаром. Так тепло, что продолжают летать бабочки. Мы сидели весь вечер в Юксеевском лесничестве и просто откровенно отдыхали.
Вечер был еще долгий, прозрачный, почти как в июне и в мае. Розовая дымка по всему горизонту, не только на западе. Все пронизано светом – уже без духоты и без жара. Ни дуновения. Несколько часов безветрия, розово-золотого света, розовой дымки, покоя, невообразимых красок неба. Днем машины подняли пыль, теперь она медленно опускалась, позолоченная солнцем.
Вечер нес ощущение покоя, отрешенности, какой-то завершенности во всем. Жизнь представала быстротечной и красивой, как на гравюрах Хокусаи, а за сменой форм, их внешней красотой и совершенством угадывалось что-то более важное, вечное. Так звуки органа вызывают грусть, острое переживание красоты и совершенства, понимание земного как преддверия.
– Знаешь, Андрей сегодня не стал работать, – удивленно сказали мне вечером. Это и правда удивительно, потому что чем-чем Андрей славен, так это феноменальной безотказностью.
– Андрюха, что с тобой?!
– Да как-то тяжело, душно, пот градом по лицу. Даже решил, что заболел. Вышел с кладбища – стало полегче. Так и сидел в тени.
– Андрей, давай честно… Не по душе тебе этим заниматься?
– Ну и это… Я как-то подумал: а вот кто-то придет и будет на нашем кладбище так же вот пересчитывать, кто сколько прожил.
– Мы же не из любопытства, Андрюша, не развлекаемся.
– Я знаю! Я же не против, я только говорю, что в голову лезло. Может быть, тоже от жары, я откуда это знаю… Сижу я в тени, сачкую, а в голову всякое лезет…
Позже оказалось, что не один Андрей что-то захандрил. Еще двое изо всех сил порывались сбежать с кладбища, хотя и не так откровенно, как Андрей. Эти двое старались отлучиться под благовидными предлогами: принести всем воды, отнести заполненные тетради, помогать дежурным…
С обоими я потом разговаривал, и симптомы были те же: «чтой-то тяжело», зловеще как-то, неприятно… Сами не понимаем, в чем дело, но пот градом, а выйдешь с кладбища – полегче…
Произошло на кладбище и еще одно интереснейшее событие, но его от меня тоже, как выяснилось, утаили, и узнал я его гораздо позже.
Ложились мы в этот вечер поздно, где-то уже в первом часу. Мы с Еленой Викторовной расположились на веранде лесничества: тут попрохладнее, к тому же так мы будем контролировать отряд. Перед нами была только запертая на щеколду дверь в одну хилую досочку – дверь «на честного человека».
Около часу ночи вдруг бешено залаяли собаки. Дикий собачий ор поднялся где-то возле кладбища, он постепенно приближался. Полное впечатление, что собаки сбегались в какое-то определенное место, начинали кого-то облаивать, а потом мчались за этим «кем-то», медленно идущим вдоль деревни. Собак становилось все больше и больше, к лающим в процессии присоединялись еще и все цепные псы.
Так продолжалось минут двадцать, постепенно приближаясь; вскоре собаки лаяли совсем неподалеку от лесничества. Как я ни устал за день, странное поведение собак было уж очень интересным, я прислушивался изо всех сил. А потом по гравию дорожки раздались приглушенные шаги.
– Слышишь?! – шепнула мне в ухо жена.
Ага, и она тоже не спит… Ее тоже разбудили собаки? Шаги все приближались к лесничеству – мелко-летучие, осторожные, словно идущий не хотел шуметь. Вскоре стало ясно, что кто-то стоит непосредственно перед дверью, может быть, метрах в двух. Я совершенно не исключал, что сейчас в щелку вставят нож или что-нибудь тонкое, станут поворачивать щеколду… Но ничего подобного не происходило. «Кто-то» стоял перед дверью и не делал решительно ничего; кажется, он даже не дышал, этот «кто-то» (по крайней мере, сдерживал дыхание).
Потом она исчезла, эта уверенность, что кто-то стоит за дверьми, снова вспыхнул истошный собачий лай. Лаяло не меньше пятнадцати псов, этот собачий эскорт удалялся куда-то в дальний, противоположный конец деревни.
Мы кратко обсудили положение. Не было вроде причин будить лагерь, принимать какие-то меры. «Что-то» происходило, это ясно, «кто-то» шатался по поселку и, кажется, затеял нас искать. Но вроде бы серьезных причин бить тревогу не было. У меня еще сказывалась старая уверенность, что Юксеево – место исключительно хорошее. Что «ничего такого» здесь быть попросту никак не может. Хотя, с другой стороны, «что-то такое» уже разгуливало по деревне, как ты все события ни оценивай.
