– Нет, Антуан, нет, – сказала она твердо. – Это не связано с тобой. Это касается лишь меня. В это столь трудное для тебя время случилось нечто более важное. Антуан, сынок, мое время кончилось.
– Я хочу, чтобы ты понял, что это неизбежно, – продолжала она. – Я должна уйти, а ты должен остаться. Ты – итог всего, что я сделала в этой жизни. Хороший ли, плохой, Антуан, ты – вся моя суть. Дай этому возможность показать себя. Как бы то ни было, мы в конце концов будем вместе. А ты действуй, Антуан, действуй. Делай как знаешь, неважно что, делай, пока можешь.
Я увидел, как Антуана мучительно передернуло. Он весь сжался, все мышцы его тела, куда-то ушла вся его сила. Его проблемы были рекой, теперь же его, по-видимому, вынесло в океан.
– Обещай мне, что не умрешь, пока не придет твой срок! – прокричала она ему.
Антуан кивнул.
На следующий день бабушка по совету своего советника-мага продала все свои земли, бывшие весьма обширными, и передала деньги своему сыну Антуану. Последовавшим за этим утром я стал свидетелем сцены, удивительней которой я не наблюдал за все десять лет своей жизни: Антуан прощался со своей матерью. Сцена была нереальной, как кинофильм, нереальной в том смысле, что казалась придуманной, написанной неким писателем и поставленной неким режиссером.
В роли декораций выступал внутренний дворик дедовского дома. Главным героем был Антуан, его мать играла ведущую женскую роль. В этот день Антуан уезжал. Он направлялся в порт, где собирался успеть на итальянский лайнер и отправиться в увеселительный трансатлантический круиз в Европу. Он был, как всегда, элегантен. У дома его ожидало такси, водитель которого беспокойно сигналил.
Я был свидетелем последнего лихорадочного вечера Антуана, когда он отчаянно пытался сочинить стихотворение, посвященное своей матери.
– Чепуха, – сказал он мне. – Все, что я пишу, – чепуха. Я ничто.
Я уверил его – хотя кто я был такой, чтобы уверять его в этом, – что все, что он пишет, великолепно. В какой-то момент меня понесло, и я перешел границы, которых никогда прежде не переходил.
– Перестань, Антуан, – закричал я. – Я куда большее ничтожество! У тебя есть мать, у меня же нет ничего. Все, что ты пишешь, прекрасно!
Очень вежливо он попросил меня покинуть его комнату. Я выставил его глупцом, советующимся с никчемным мальчишкой, и горько сожалел о взрыве своих чувств. Мне хотелось, чтобы он остался моим другом.
На Антуане было его элегантное пальто, наброшенное на правое плечо. Одет он был в красивейший зеленый костюм английского кашемира.
Тут заговорила моя бабушка.
– Тебе нужно торопиться, дорогой, – сказала она. – Время дорого. Тебе пора. Если ты не уедешь, эти люди убьют тебя ради денег.
Она имела в виду своих дочерей и их мужей, пришедших в ярость, обнаружив, что мать практически лишила их наследства, а этот отвратительный Антуан, их заклятый враг, собирается уехать со всем, что по праву им принадлежало.
– Прости, что я заставляю тебя пройти через все это, – извиняющимся тоном проговорила бабушка, – но, как тебе известно, время не считается с нашими желаниями.
Антуан заговорил своим чеканным, хорошо поставленным голосом. Больше чем когда-либо он был похож на актера.
– Одну минуту, мама, – сказал он. – Я хочу прочесть кое-что, написанное для тебя.
Это было благодарственное стихотворение. Закончив чтение, он умолк. Воздух, казалось, дрожал от переполненности чувствами.
– Это было прекрасно, Антуан, – вздохнула бабушка. – Ты выразил все, что хотел сказать. Все, что я хотела услышать.
На какое-то мгновение она приумолкла. Затем ее губы расплылись в тонкой улыбке.
– Это плагиат, Антуан? – спросила она. Улыбка, которой Антуан ответил матери, была столь же лучезарной.
– Разумеется, мама, – ответил он. – Разумеется.
Они обнялись, плача. Гудение рожка такси, казалось, стало еще более нетерпеливым. Антуан взглянул на меня, прячущегося под лестницей. Он легонько кивнул мне, как бы говоря: «До свидания. Будь внимателен». Затем он развернулся и, не взглянув более на мать, побежал к двери. Ему было тридцать семь, но выглядел он на все шестьдесят, казалось, он несет на своих плечах огромную тяжесть. Не дойдя до двери, он остановился, услышав голос матери, в последний раз напутствовавшей его.
– Не оглядывайся, Антуан, – сказала она. – Никогда не оглядывайся. Будь счастлив и действуй. Действуй! В этом все дело. Действуй!
Та сцена наполнила меня странной грустью, не ушедшей и по сей день, – в высшей степени неизъяснимой меланхолией, которую дон Хуан объяснил тем, что я в первый раз узнал тогда, что наше время когда-нибудь закончится.
На следующий день моя бабушка отправилась со своим советником, слугой и камердинером в путешествие к таинственному месту, называвшемуся Рондонией, где ее советник-маг собирался найти для нее лекарство. Бабушка была неизлечимо больна, а я даже не знал об этом. Она так и не вернулась, и дон Хуан объяснил, что продажа всего своего имущества и передача денег Антуану была величайшим магическим актом, предпринятым ее советником, чтобы избавить ее от забот о членах своей семьи. Они были так разозлены на мать за ее поступок, что их не заботило, вернется она или нет. У меня было чувство, что они даже понимали, что больше не увидят ее.
Стоя на этой плоской горной вершине, я вспомнил три этих случая своей жизни так, как будто они произошли всего мгновение тому назад. Поблагодарив этих троих, я вернул их на эту вершину. Когда я закончил кричать, мое одиночество стало невыносимым. Я заплакал.
Дон Хуан терпеливо объяснил мне, что одиночество неприемлемо для воина. Он сказал, что воины-путешественники могут положиться на то, на что обращают всю свою любовь, всю свою заботу, – на эту чудесную Землю, нашу мать, являющуюся основой, эпицентром всего того, что мы собой представляем, и всех наших дел, той самой сущностью, к которой все мы возвращаемся, той самой, что позволяет воинам-путешественникам отправиться в свое окончательное путешествие.
Затем дон Хенаро стал совершать акт магического намерения в поддержку моего предприятия. Он выполнил серию удивительных движений, лежа на животе. Он превратился в светящуюся каплю, которая, казалось, плыла по земле, как по воде. Дон Хуан сказал, что таким образом дон Хенаро обнимает огромную Землю и что, несмотря на разницу в размерах. Земля ощутила его объятия. Действия дона Хенаро и объяснения дона Хуана способствовали тому, что на смену моему одиночеству пришла огромная радость.
– Я не могу смириться с мыслью о твоем уходе, дон Хуан, – услышал я свой голос.
Звук моего голоса и сказанные мной слова привели меня в замешательство. Еще большее огорчение я почувствовал, когда начал непроизвольно всхлипывать, побуждаемый жалостью к самому себе.
– Что со мной, дон Хуан? – пробормотал я. – Я никогда не знал такого состояния.
– С тобой происходит то, что твое осознание вновь достигло пальцев твоих ног, – ответил он, смеясь.
Я совершенно утратил контроль над собой и полностью отдался чувствам подавленности и отчаяния.
– Я хочу остаться один, – пронзительно вскрикнул я. – Что со мной происходит? Во что я превращаюсь?
– Пусть все идет своим чередом, – мягко сказал дон Хуан. – Чтобы покинуть этот мир и предстать перед неведомым, мне понадобится вся моя сила, все мое терпение, вся моя удача. Но прежде всего мне будет нужна вся стальная выдержка воина-путешественника. Чтобы остаться и продолжить путь, как подобает воину-путешественнику, тебе понадобится все то же, что и мне. Путь, в который мы отправляемся, нелегок, но остаться ничуть не легче.
Чувства захлестнули меня, и я поцеловал ему руку. .
– Ну-ну-ну! – сказал он. – Ты еще башмаки мне почисть!
Охватившая меня мука из жалости к себе превратилась в чувство ни с чем не сравнимой утраты.
– Ты уходишь! – пробормотал я. – Боже мой! Навсегда уходишь!
В этот момент дон Хуан проделал со мной то, что постоянно проделывал, начиная с первого дня нашего знакомства. Он надул щеки, как будто задержав дыхание после глубокого вдоха, хлопнул меня по спине левой рукой и сказал:
– Встань на цыпочки! Поднимись!
В следующее мгновение я вновь обрел над собой полный контроль. Я понял, чего от меня ждут. Я больше не колебался и перестал беспокоиться о себе. Меня не заботило, что произойдет со мной после того, как дон Хуан покинет меня. Я знал, что его уход неизбежен. Он посмотрел на меня, и его глаза сказали мне все.
– Мы больше никогда не будем вместе, – мягко сказал он. – Тебе больше не нужна моя помощь, да я и не хочу тебе ее предлагать, поскольку ты достоин того, чтобы называться воином-путешественником, и ты плюнешь мне в глаза, если я предложу ее тебе. С определенного момента единственной отрадой для воина-путешественника становится его уединенность. Точно так же я не хотел бы, чтобы ты пытался помочь мне. Раз уж я должен уйти, я ухожу. Не думай обо мне, ведь я не буду думать о тебе. Если ты настоящий воинпутешественник, будь безупречен! Заботься о своем мире. Почитай его, защищай его даже ценой собственной жизни!
