Лед
Ему славяне молились об успехах на сражениях, и он почитался начальствующим над воинскими действиями и кровопролитием. Сие свирепое божество представлялось во образе страшного воина, вооруженного в славянскую броню, или всеоружие. При бедре меч; копье и щит в руке. Сие божество имело свои храмы; война доставляла ему жертвы. Идучи против неприятелей своих, славяне молились ему, прося о помощи и делая обещания по побеждении неприятелей принести ему обильные жертвы. Вероятно, что сие божество больше, нежели другие первостепенные, получало кровавых жертв; и в смысле более почтенном, храбрости, бессмертия и мужества. Впрочем, древних славян нельзя упрекать человеческими жертвами, между тем, как мы видим древних греков таковые жертвы приносившими и, что еще ужаснее, жертвовавшими своими единородцами, детьми. Обагряемый человеческою кровию у германцев Ирмензулов храм, сирийский Молох, норманские камни доказывают, что в первобытной грубости, или по впадении в оную, почти всеми народами обладало кровавое суесвятство. Сверх сего славяне (не говоря о всех поколениях, но разумея привыкших к брани и кровопролитию) приносили в жертву своим богам только врагов.
Из древних летописцев видно, что за отдалением от храмов Леда чтили его в мече или сабле, вынутой из ножен и воткнутой в землю, поклоняясь ему и моля о помощи.
Здесь, кажется, кстати упомянуть о славянских до Рурика бывших богатырях. Древнейший есть князь Славен. Сие имя, кажется, нарицательное, значащее славянский князь, либо собственное, но данное ему от приобретенной им славы; ибо славяне до него носили свое имя. Дети его, славный Волхв, воевавший с народами, обитавшими по берегам реки Волхова, прежде именовавшейся Мутною рекою, и братья его, Волховец и Рудоток. Знаменитый Буривой, воевавший с варягами (морскими разбойниками, может быть норманскими, а не русскими), мудрый Гостомысл, его сын, богатырь и законодатель.
Но каковы славянские и славяно-русские были богатыри, то видно из следующего сказочного богатырского повествования:
Начинается сказка
От Сивка от Бурка
От веща коурка,
На честь и на славу
Отецкому сыну,
Удалому витязю,
Храброму рыцарю,
Доброму молодцу,
Русскому князю, что всякие силы
Сечет, побивает;
Могучих и сильных
С коней вышибает;
А бабу Ягу
На полати бросает;
И смерда Кащея
На привязи держит;
А змея Горыныча
Топчет ногами;
И красную девку
За тридевять морей,
В тридесятой земле,
Из-под грозных очей,
Из-под крепких замков,
На белу Русь увозит.
А выдет ли молодец
В чистое поле?
Он свистнет, он гаркнет
Свистом богатырским,
Криком молодецким:
«Ты, гой еси, конь мой!
Ты, сивка, ты, бурка,
Ты веща коурка!
Ты стань передо мною,
Как лист перед травою».
На свист богатырской,
На крик молодецкой,
Откуда ни возмется
Конь сиво-бурой
И сиво-коурой.
Где конь побежит,
Там земля задрожит;
А где конь полетит,
Там весь лес зашумит.
На полете конь из рта
Пламенем пышет;
Из черных ноздрей
Светлые искры бросает;
И дым из ушей,
Как трубами, пускает.
Не в день и не в час,
Во едину минуту
Перед витязем станет.
Удалой наш молодец
Сивку погладит.
На спинку положит
Седельце черкасско,
Попонку бухарску,
На шейку уздечку
Из бедова шелку
Из шелку персидскова.
Пряжки в уздечке
Из Краснова золота
Из аравитскова,
В пряжках спенечки
Из синя булата,
Булата заморскова.
Шелк не порвется;
Булат не погнется;
И красное золото
Ржаветь не будет.
У доброва молодца
Щит на груди,
На правой руке перстень;
Под мышкою палица Серебряная;
А под левою меч
Со жемчужиною.
Богатырская шапка;
На шапке сокол.
За плечами колчан
С калеными стрелами.
В бою молодец
И битец, и стрелец:
Не боится меча,
Ни стрелы, ни копья.
Он садится на бурку
Удалым полетом;
Он ударит коня
По крутым по бедрам,
Как по твердым горам.
Подымается конь
Выше темнова лесу
К густым облакам.
Он и холмы, и горы
Меж ног пропускает;
Поля и дубравы
Хвостом устилает;
Бежит и летит
По землям, по морям,
По далеким краям.
А каков добрый конь;
То таков молодец:
Не видать, не слыхать,
Ни пером описать,
Только в сказке сказать.
Вот изображение русского богатыря! Вот пример древнего русского эпического стихотворства!
Под сим богом разумели наши предки мир и сопутствующее с оным блаженство, а посему праздники в честь сему божеству отправлялись играми и весельем. Оные начинали в конце месяца студеня, или 24 декабря. Зимою, может быть, для того были установлены ему праздники, что славяне никогда в сие годовое время не воевали, но наслаждались покоем по военных трудах. Сему присноюному, веселому, всеблагому и повсюду развевающему обилие божеству жертвовали пением, пляской, играми и разными забавами. Праздники же, ему посвященные, препровождали в пирах и веселостях. Нынешние загадывания девушек о Святках, кажется, и тогда существовали; ибо когда лучше думать о любви и замужестве, как не во время отдыха, покоя, наслаждаясь обилием богатой осени? Впрочем, сему божеству молилися, прося у него мира, тишины и изобилия в земных плодах и скоте. Равно по учинении с неприятелем мира ему приносилось благодарение, и праздновали его праздники пирами и весельем. Празднования нарочные начинались в честь ему с вечера на 25 студеня. Остаток оных еще и поныне между нами уцелел. В сей вечер собираются девушки (инде же молодые ребята) и, приходя под окно к каждой избе, поют следующую песню, которая, судя по слогу, кажется быть очень древняя. Вот она:
Виноградье красно почему спознать?
Почему дом Устина Малафеевича?
У его вот у двора все шелкова трава,
У его-то у двора все серебряной тын;
Ворота у него дубовыя;
Подворотенки рыбья зубья.
На дворе у него да три терема:
В первом тереме да светел месяц;
Во втором терему красно солнышко;
В третьем терему часты звезды.
Что светел месяц, то Устинов дом;
Что красно солнце, то Улита его;
Что часты звезды, малы детушки.
Да дай боже Устину Малафеевичу
С борзых коней сыновей женить;
Да дай боже Улите Хавроньевне
С высока терема дочерей выдавать.
Подари, государь, колядовщиков;
Наша коляда ни рубль, ни полтина,
Наша коляда всего пол-алтына.
По пропетии сих песен колядовщицы получают несколько денег или, больше, из пшеничного теста напеченные безделушки; а молодым ребятам колядовщикам в иных местах выносят по ведру или больше пива, которое они сливают в возимую с собою бочку.
Все так называемые святочные игры суть останки древних в честь бога мира празднований. В сие время девушки гадают о своих суженых, т. е. роком определенных будущих мужьях своих; поют именуемые по святкам подблюдные святошные песни, которые я здесь для того не привожу, что они слишком известны всякому из моих читателей.
Радость на челе, румянец на щеках, уста улыбающиеся, увенчанный цветами, одетый нерадиво в легкую ризу, играющий в кобзу и пляшущий на голос оныя есть бог веселья и жизненных услаждений, сопутник Лады, богини приятностей и любви.
Услад, прельщающий воззрением одним.
(«Владим.»)
Он был почитаем покровителем всяких удовольствий и увеселений. Кажется, что сие божество начально изображало душевные и телесные удовольствия; но как все отвлеченное между народом преобращается в чувственное и грубое, умственное же в вещественное, то и Услад почитаем был богом роскоши, пиров, утех, увеселений, забав и особенно столовых, явственных услаждений, как Коре пьянства. Человек чувственный все любит приноровлять к своим страстям, кои обратно приписывает всему извлеченному чувственности и страстей. Наконец, скажу, при всяких пиршествах (в коих, точно как и в питье, полагалось в древности все человеческое блаженство) сие божество было призываемо и умоляемо.
Леля, Полеля, Дид, Дидилия. Вот прекрасное семейство, какового не могло выдумать и греческое игривое воображение! Что естественнее, как красота с своими детьми, любовию, браком или сочетанием, супружественной жизнью и деторождением?
Богиня красоты и любви всего более чтима была в Киеве. Владимир, до крещения своего будучи влюбчив и повсюду собирая красавиц, весьма чтил сию царицу любви. Он ей воздвигнул великолепный и преукрашенный на Горе храм. Г. Херасков так оный описывает:
