Давая минутный отдых уставшим рукам, она периодически встряхивала их энергично позади его спины. Она называла это сбрасыванием накопленной отрицательной энергии.
Отмечая конец первой части своего лечения, она топнула три раза о пол правой ногой. Октавио Канту непроизвольно вздрогнул. Она держала его голову сзади, сдавливая ладонями его виски, пока его дыхание не стало медленным и трудным. Бормоча молитву, она двинулась к алтарю, зажгла свечу, а затем и сигару, которую начала курить быстрыми ритмичными затяжками.
— Я должен рассказать это сейчас, — сказал старик, нарушая дымное безмолвие.
Напуганная его голосом, она начала кашлять до тех пор, пока слёзы не покатились по её щекам. Я забеспокоилась — не подавилась ли она дымом.
Октавио Канту, не обращая внимания на её кашель, продолжал говорить: — Я рассказывал тебе уже много раз, что трезвый я или пьяный, мне снится один и тот же сон. Я нахожусь в своей лачуге. Она пустая. Я чувствую сквозняк и вижу тени, снующие повсюду. Но при этом нет более собак, лающих на пустоту и на тени. Я просыпаюсь от ужасного давления, словно кто-то уселся на мою грудь; а когда я открываю глаза, я вижу жёлтые зрачки собаки. Они открываются всё шире и шире, пока не поглощают меня…
Его голос угас. Задохнувшись, он блуждал взглядом по комнате.
Казалось, что ему не совсем понятно, где он находится.
Мерседес Перальта бросила окурок на пол. Схватив сзади его стул, она быстро крутнула его так, что он оказался лицом к алтарю. Медленными гипнотическими движениями она начала массировать область вокруг его глаз.
Я, должно быть, задремала, так как обнаружила себя в одиночестве в пустой комнате. Я быстро огляделась. Свеча на алтаре почти сгорела. Вправо надо мной в углу, ближе к потолку, сидел мотылёк величиной с небольшую птицу. У него были большие чёрные круги на крыльях, они пристально смотрели на меня любопытным взором.
Внезапный шорох заставил меня обернуться. У алтаря на своём стуле сидела Мерседес Перальта. Я приглушённо вскрикнула. Её не было здесь минутой раньше, я могла присягнуть в этом.
— Я не знала, что ты здесь, — сказала я, — посмотри на этого большого мотылька над моей головой.
Я поискала глазами насекомое, но оно улетело.
В том, как она смотрела на меня, было нечто такое, что заставило меня содрогнуться.
— Я устала сидеть и заснула, — объяснила я, — и даже не узнала, что было с Октавио Канту.
— Он иногда приходит повидаться со мной, — сказала она, — я нужна ему, как спиритуалист и лекарь. Я облегчаю бремя, взваленное на его душу.
— Она повернулась к алтарю и зажгла три свечи. В мерцающем блеске её глаз был цвет крыльев мотылька, — иди-ка ты лучше спать, — предложила она.
Когда я проснулась снова, я быстро оделась и выбежала в тёмный коридор. Вспомнив о скрипучих петлях, я аккуратно открыла дверь в комнату Мерседес Перальты и на цыпочках подошла к гамаку.
— Ты не спишь? — прошептала я, отводя марлю противомоскитной сетки, — ты всё ещё хочешь идти на прогулку?
Её глаза медленно открылись, но она ещё не проснулась и продолжала безмятежно всматриваться вперёд.
— Я пойду, — наконец сказала она хрипло, полностью отбросив сетку.
Прочистив горло и сплюнув в ведро на полу, она как бы наперекор себе прошептала: — я рада, что ты вспомнила о нашей прогулке.
Закрыв глаза и сложив руки, она помолилась деве и святым на небесах, индивидуально поблагодарив каждого из них за руководство в помощи тем людям, которых она лечила, а затем попросила у них прощения.
— Почему ты просишь прощения? — спросила я сразу же, как только она закончила свою длинную молитву.
— Взгляни на линии моих ладоней, — сказала она, положив свои руки мне на колени.
Указательным пальцем я очертила ясно выраженные «у» и «м», которые, казалось, были отштампованы на её руках: «у» — на левой ладони, «м» — на правой.
— «У» означает вида, жизнь. «М» означает муэртэ, смерть, — объяснила она, произнося слова с преднамеренной выразительностью, — я была рождена с силой лечить и причинять вред.
Она подняла руки с колен и помахала в воздухе, будто собираясь стереть слова, которые произнесла. Она оглядела комнату, затем осторожно опустила свои худые ноги и сунула их в сапожки с дырами для пальцев. Её глаза мерцали забавой, когда она расправляла чёрную блузу, и юбку, в которой спала.
Держась за мою руку, она вывела меня из комнаты.
— Разреши мне показать тебе кое-что, прежде чем мы отправимся на прогулку, — сказала она, направляясь в рабочую комнату. Она повернулась к массивному алтарю, который был целиком сделан из расплавленного воска. Всё началось с одной свечи, объяснила она, её пра-пра-бабушки, которая тоже была знахаркой.
Она нежно провела рукой по блестящей, почти прозрачной поверхности.
— Найди чёрный воск среди этих разноцветных полос, — подгоняла она меня, — это знаки того, что ведьмы жгли чёрные свечи, используя для вреда свою силу.
Бесчисленные полоски чёрного воска сбегали в цветастую кайму.
— Те, что поближе к верхней части — мои, — сказала она. Её глаза блеснули странной свирепостью, когда она добавила: — истинная целительница является ещё и ведьмой.
Проблеск улыбки мелькнул на её губах, затем она продолжала рассказывать о том, что имя её хорошо известно не только по всей области, но и людям, приходящим из Каркаса, Маракаибы, Мериды и Кумана. О ней ходят слухи за границей: в Тринидаде, Кубе, Колумбии, Бразилии и Гаити. У неё собраны фотографии, свидетельствующие, что среди этих людей были главы государств, послы и даже епископы.
Она загадочно взглянула на меня, а затем пожала плечами.
— Моя удача и моя сила были одно время бесподобными, — сказала она, — я растранжирила и то и другое, и сейчас могу только лечить, — её усмешка усилилась, а глаза загадочно заблестели, — как продвигается твой труд? — спросила она с невинным любопытством ребёнка. Но прежде, чем я отважилась на внезапную перемену темы, она продолжила: — сколько бы целителей и пациентов ты ни опросила, ты никогда не будешь изучать этот путь.
Настоящая целительница должна быть сначала медиумом и спиритом, а затем ведьмой.
Её ослепительная улыбка расцвела на её лице.
— Не расстраивайся слишком, если в один из этих дней я сожгу твои исписанные блокноты, — сказала она небрежно, — со всей этой чепухой ты тратишь зря время.
Я забеспокоилась. Мне не очень понравилась перспектива увидеть свой труд горящим в пламени.
— Ты знаешь, что действительно достойно интереса? — спросила она и тут же ответила на свой вопрос, — результаты, которые идут дальше поверхностных аспектов лечения. Вещи, которые нельзя объяснить, но можно испытать. Здесь достаточно людей, изучавших знахарство. Они думали, что, наблюдая и записывая, можно понять то, чем занимаются медиумы, ведьмы и целители. Поскольку их невозможно разубедить, чаще бывает легче оставить их в покое — пусть делают, что хотят.
Но этого нельзя допустить в твоём случае, — продолжала она, — я не могу позволить тебе впустую тратить время. Вместо того, чтобы изучать знахарство, ты должна практиковать вызовы духа моего предка по ночам в патио этого дома. Не делай записей об этом, духи ценят время, затраченное на другое. Ты же видела. Заключать сделку с духами — значит закапывать себя под землю.
Воспоминания о женщине, которую я видела в патио, ужасно взволновали меня. Мне захотелось бросить все мои поиски, забыть о планах Флоринды и бежать отсюда, сломя голову.
Внезапно донья Мерседес рассмеялась; этот ясный взрыв смеха рассеял мои страхи.
— Музия, видела бы ты своё лицо, — сказала она, — ты была почти в обмороке. Среди прочего, ты ещё и трусишка.
Несмотря на её насмешливый тон, в её улыбке чувствовалась симпатия и ласка.
— Я не могу принуждать тебя. Поэтому я дам тебе что-то такое, что понравится тебе — нечто более ценное, чем твои исследовательские планы.
Присмотрись к жизни некоторых людей, на которых я укажу тебе. Я сделаю так, что они будут рассказывать тебе. Рассказы о судьбе. Рассказы об удаче. Рассказы о любви, — она придвинула своё лицо поближе ко мне и мягким шёпотом добавила: — рассказы о силе и рассказы о слабости. Это будет дар тебе, данный, чтобы умилостивить тебя, — она взяла мою руку и вывела меня из комнаты, — идём на нашу прогулку.
Наши шаги гулко отозвались эхом на тихой, пустынной улице с высокими бетонными тротуарами. Проходя мимо сонных домов, Мерседес Перальта заметила, что во времена, когда она была юной знахаркой, её дом — самый большой на улице — уединённо стоял на окраине.
— Но сейчас, — сказала она, очертив широким жестом руки полукруг, — кажется, я живу в центре города.
Мы свернули на центральную улицу и дошли до рыночной площади, там присели на скамью лицом к статуе боливара на коне. По одну сторону площади высилось здание муниципалитета, на другой стороне стояла церковь с колокольней. Большую часть старых домов снесли, заменив их современными строениями. Однако там, где старые здания ещё уцелели, с их коваными чугунными решётками, с красной черепицей на крышах, серых от времени, с широкими карнизами, которые позволяли дождевой воде свободно стекать подальше от ярко окрашенных стен, — они придавали центру города своеобразный колониальный шарм.
