Священник побледнел и, бросившись к двери, закричал: «Быстрее, быстрее идите сюда. Человек умер. Он скончался в тот момент, когда я говорил, что Бог обрушит на него кару за его безбожье». После этого он бросился по коридору и влетел в открытую кабину лифта. Ничего не видя перед собой, он умудрился нажать на кнопку со стрелкой, указывающей вниз.
Сестра, высунув голову из-за угла, громко сказала: «Что это нашло на старую перечницу? Это пугало может довести до инфаркта любого человека. С кем это он только что говорил?» Санитар, появившийся из-за другого угла, отвечал: «Не знаю точно. Возможно, с Молигрубером. Надо пойти и проверить, все ли с ним в порядке». Оба они направились в отдельную палату, где и нашли Молигрубера, все еще сжимающего свою грудь руками. Веки были полуоткрыты, нижняя челюсть свисала. Сестра бросилась к кнопке срочного вызова и надавила ее несколько раз, используя особый код. Вскоре по интеркому раздался приказ: доктору Такому-то срочно явиться в индивидуальную палату.
«Я думаю, что нам самим следует попытаться привести его в чувства, а то доктор будет слишком суетиться, – сказала сестра. – Ах, вот и доктор!» Врач вошел в маленькую палату и тут же затараторил: «Боже мой, боже мой, что случилось с этим человеком! Вы только взгляните на выражение его лица! А я-то надеялся, что мы сможем поставить его на ноги через несколько дней!» Он бросился к кровати, одновременно вытягивая стетоскоп и вставляя трубки себе в уши. Затем, расстегнув пуговицы на пижаме больного, он приложил раструб стетоскопа к его груди. Правая рука доктора стала нащупывать несуществующий молигруберовский пульс. «Все, он умер, он умер. Я пойду в ординаторскую и приготовлю свидетельство о смерти. А вы, сестра, пока отвезите тело в морг. Нам нужно поскорее освободить эту койку. У нас такой наплыв пациентов сегодня!» С этими словами он вытащил трубки из ушей, сделал отметку в истории болезни Молигрубера и вышел из палаты.
Сестра и санитар сняли одеяло, которым был укрыт Молигрубер, подвязали штанины пижамы и застегнули пуговицы на его груди. Сестра велела санитару привезти носилки, и скоро тот появился с теми же самыми носилками, на которых Молигрубер путешествовал в рентгеновский кабинет. Затем сестра и санитар подняли верхний щит носилок, под которым оказалась вторая полка. Вот на эту полку они и положили молигруберовское тело и тщательно закрепили его специальными ремешками (так как ронять мертвецов на пол в больнице считалось дурной приметой). Затем они накрыли носилки простыней, так что мертвое тело стало совершенно незаметным для посторонних глаз.
Санитар захихикал и произнес: «Не случится ли с каким-нибудь посетителем припадок, если он узнает, что на этих вроде бы пустых носилках лежит мертвец?» С этими словами он вытолкнул носилки в коридор и направился, посвистывая, по направлению к лифту. В лифте он нажал кнопку с надписью «Подвал» и поехал вниз, останавливаясь чуть ли не на каждом этаже, чтобы впустить или выпустить попутчиков. Наконец кабина лифта опустела, и он доехал до подвала в полном одиночестве. Там он снова покатил носилки по длинному коридору, постучал в какую-то дверь и сказал открывшему: «Вот и еще один для вас. Только что умер у себя в палате. Не думаю, что будет вскрытие. Просто подготовьте тело как положено».
«Какие-нибудь родственники?» – спросил работник морга.
«Родственников нет, – ответил санитар. – Наверное, похоронят за счет городских властей, так как он был уборщиком улиц. Но, скорее всего, в безымянной могиле – ведь наши власти очень прижимисты». Закончив тираду, он помог работнику морга перенести тело с носилок на стол. Прихватив простыню, прикрывавшую тело, санитар удалился, весело насвистывая все ту же мелодию.
Но что же случилось с Леонидсом Мануэлем Молигрубером? Исчез ли он, как внезапно исчезает свет, когда щелкают выключателем? Или как огонек задутой спички? Нет, совсем не так!
Когда Молигрубер лежал на больничной койке и чувствовал себя готовым умереть, его очень расстроил священник. Он думал о том, насколько поведение священника не соответствует его сану. Он видел, как заливалось краской его лицо, когда тот ничего не мог сказать из-за давившей его злости. Наконец, глядя на священника снизу вверх, Молигрубер прекрасно мог увидеть, что тот вот-вот бросится на него и начнет душить – вот почему старик поспешил сесть на кровати.
Для этого ему потребовалось затратить весь остаток собственных сил, и он сделал настолько глубокий вдох, насколько позволяло ему его состояние. Тут же он ощутил страшную боль, пронзившую грудь. Его сердце заработало как мотор автомобиля с педалью «газа», вдавленной до самого пола, в то время как сцепление было отключено. Его сердце забилось и остановилось.
Старик ощутил приступ мгновенной паники. «Что произойдет сейчас? Каков будет конец? Сейчас мою жизнь задует как огонь свечи». Точь-в-точь как огонь тех свечей, которые он сам любил задувать дома в детстве. В том единственном доме, который он знал сиротой. Паника была ужасной. Огонь обжег каждый его нерв. Он ощущал, что его выворачивает наизнанку. Так, должно быть, должен чувствовать себя кролик – если, конечно, мертвый кролик может что-либо чувствовать, – когда, с него снимают шкурку перед тем, как бросить в жаровню.
Вдруг произошло сильнейшее землетрясение, или, по крайней' мере, Молигруберу показалось, что оно произошло, и все закружилось перед его глазами. Казалось, что весь мир соткан из ослепительных частиц, которые носились вокруг. Затем ему почудилось, что кто-то ухватил его и пропустил сквозь мясорубку или каток для белья. Ощущение было слишком ужасным, чтобы пытаться передать его словами.
Все вокруг потемнело. Стены палаты или «нечто иное», казалось, сомкнулись вокруг него. Ему казалось, что он затиснут в середину липкой, склизкой резиновой трубки и пытается выбраться оттуда на волю.
Все стало еще темнее, еще чернее. Казалось, он попал в узкую, длинную и бесконечно черную трубу. Но наконец где-то вдалеке появился свет. Но был ли это свет? Он казался каким-то красным, переходящим в оранжевый и напоминал по цвету флуоресцирующий жилет, который Молигрубер надевал, убирая улицы. Лихорадочно Молигрубер стал протискиваться из трубы навстречу свободе – вперед, дюйм за дюймом. Он попытался вдохнуть, но обнаружил, что не может сделать этого. Он прислушался к своему сердцу, но не услышал сердцебиения. В ушах стоял постоянный шум – словно дул сильный ветер. Затем, когда ему казалось, что он остановился, какая-то сила сама по себе постепенно стала выталкивать его из трубы. Наконец он достиг конца трубы и застрял там на некоторое время. Затем раздался мощный хлопок, и он вылетел из трубы, словно горошина из детского воздушного пистолета. Он стал вращаться, пытаясь увидеть, что творится вокруг. Но там ничего не было. Не было ни красного, ни оранжевого света, не было даже темноты. Не было НИЧЕГО!
Испугавшись этого странного состояния, он начал двигать руками, пытаясь нащупать хоть что-то, но ему ничего не попалось. Казалось, что у него просто не было рук. Снова его охватила паника, он попытался оттолкнуться ногами и стал отчаянно размахивать ими. Но снова-таки ноги ни к чему не прикасались. Он их не чувствовал, так, словно их не было вообще. Тогда он попытался ощупать руками собственное тело, но насколько он мог понять, у него не было ни рук, ни пальцев, ни самого тела. Он просто «был», вот и все. Ему на ум пришел отрывок когда-то услышанного разговора. Там речь шла о бесплотном духе, лишенном формы, лишенном очертаний, но существующем как-то и где-то. Казалось, что он куда-то стремительно уносится, но в то же время он оставался совершенно неподвижен. Он ощутил странное давление, а затем ему показалось, что он попал в смолу – горячую смолу.
Где-то на краю памяти возникла картина: он, совсем еще маленький мальчик, наблюдает за тем, как какие-то люди смолят дорогу. Один из мужчин, возможно, сослепу, а возможно, просто желая поразвлечься, перевернул тачку, на которой стоял бочонок со смолой, и облил мальчика с головы до ног. Маленький Молигрубер так и остался стоять, не в силах даже пошевелиться. Такое же чувство возникло у него и сейчас. Он ощутил жар, невыносимый жар, затем похолодел от испуга, а после вновь ощутил жар. Все это сопровождалось чувством движения, которое не было движением вовсе – так как он оставался неподвижным. «Неподвижен, как мертвый», – подумал он.
Время шло, а может и нет? Этого он не знал, так как все время находился здесь, в самом сердце ничего. Ничего не было вокруг него, ничего не было у него – ни рук, ни ног, оставалось, наверное, лишь тело, иначе как бы он мог существовать вообще? Но без рук он не был в состоянии ощутить и тело. Он вглядывался в окружающее, напрягая зрение, но не видел ничего. Вокруг него не было даже темно. Это был вовсе не мрак. Это было ничто. И снова какая-то путающая мысль пронеслась в его сознании. Мысль относилась к тем глубочайшим сферам космоса, где существует лишь ничто. Он как-то лениво подумал, откуда возникла у него эта мысль, но больше ничего не приходило на ум.
