— Откройте большие ворота, — закричал он громовым голосом, обращаясь к караульным.
Постаравшись придать лицу веселое и беззаботное выражение, я заговорщически подмигнул ему.
К сожалению, я не успел предупредить своих спутников, чтобы они тоже сделали веселые лица, и они, желая вызвать еще большую жалость, напустили на себя и вовсе похоронный вид. Но жизнерадостный Пейролад, решив, видимо, что так задумано специально, ничего подозрительного не заметил.
— Тебе здорово повезло — раздобыть такого коротышку! — воскликнул он, кладя руку на плечо карлика.
К счастью, старый карлик все понял правильно и принялся гримасничать и размахивать руками.
Антуан де Пейролад расхохотался.
— А этот мавр — настоящий скелет с книгой под мышкой! — восхитился он.
Все заторопились. В Тулузском воздухе плыл колокольный звон. Солнце, до сей поры прятавшееся за завесой из облаков, вышло и осветило сцену. Я заметил, как стая голубей, рассевшаяся вдоль крепостной стены, без видимых причин взлетела, громко хлопая крыльями.
И в эту минуту вдалеке, на дороге, по которой пришли мы, я увидел желтый портшез, направляющийся прямо к нам. Я сказал «вдалеке», но, видимо, в тот момент зрение у меня помутилось, ибо уже через пару минут обнаружил, что портшез, окруженный женщинами из Памье, вступает в обетованный город вместе с моими случайными спутниками и спутницами.
Привлекший мое внимание портшез действительно выглядел странно: он был непомерно высок, грубо сколочен из досок, а главное, выкрашен в такой отвратительный оттенок желтого цвета, при взгляде на который хотелось отчаянно зарыдать и завыть от безысходной тоски. Занавески в портшезе, по-видимому, были черными, ибо я их не заметил, зато про носильщиков сразу можно было сказать, что они не принадлежали к корпорации достойных тулузских носильщиков. В чем выражалось их отличие? Возможно, в мрачной невозмутимости, в автоматизме движений, в пристальном взгляде странно пустых глаз, а прежде всего в лицах, имевших точно такой же отвратительный желтый оттенок, как и стенки портшеза. На головах обоих красовались желтые треуголки.
Пока я в изумлении взирал на таинственный портшез, одна из занавесок — то ли желтая, то ли черная — приподнялась, и на секунду передо мной мелькнуло лицо женщины — точнее, гримасничающая физиономия призрака, рассеченная поперек погребальной улыбкой, обнажившей трупного цвета зубы. Одновременно рука цвета слоновой кости, которую я, клянусь, уже готов был принять за руку мертвеца, потянулась ко мне и, приветливо взмахнув, поистине королевским жестом слегка потрепала по щеке и исчезла, задернув за собой занавеску.
Все расступились перед загадочным сооружением, и носильщики немедленно пустились бегом. Насмешливая физиономия Антуана де Пейролада окаменела совершенно, а когда портшез исчез из виду, он схватил меня за руку.
— Желтый цвет! Вы узнали его?
— Нет, но…
— Двадцать пять лет назад форму такого цвета носил капитан и члены его санитарной команды, подбиравшие тела умерших во время эпидемии чумы. С тех пор, опасаясь навлечь несчастье, никто такой цвет не осмеливается носить.
Маскарад на площади Сент-Этьен
Я шагал к площади Сент-Этьен, ощущая на своих плечах тяжкое бремя совершенного мною «благородного» поступка. Никто из моих неожиданных спутников, попавших благодаря мне в Тулузу, не захотел меня покинуть — все они гурьбой следовали за мной.
Вокруг площади Сент-Этьен толпился народ, но сама площадь перед собором была пуста. Моя свита, от которой я питал надежду избавиться, постоянно ускоряя шаг, упершись мне в спину, неожиданно вытолкнула меня на самую середину пустого пространства.
Растерявшись, я захлопал глазами, соображая, как поступить, и внезапно справа от собора увидел шесть десятков членов парламента в громадных квадратных головных уборах, из-за которых они выглядели великанами, и я даже не сразу узнал их. Слева, опираясь на трость с гигантским золотым набалдашником, стоял, милостиво улыбаясь окружавшим его советникам и опоясанным ярко-красными шарфами офицерам, королевский сенешаль. Поодаль толкались посланцы различных религиозных орденов и монастырей, со своими вымпелами, крестами, раками и реликвариями с мощами святых. Я увидел представителей капитула Сен-Сернен, капитула Дорад, Синих кающихся, а также монахов с белыми жезлами из неизвестного мне ордена, отличительным знаком которого являлся серебряный знак Святого Духа. Повсюду блестели кресты, дароносицы, золотые алебарды. Двенадцать человек в фиолетовых одеждах прикладывали к губам огромные сверкающие трубы.
Тут я наконец осознал, насколько был неосторожен, но повернуть события вспять уже не мог. Раздался громогласный крик, монолитные ряды членов парламента расстроились, и большая часть советников ринулась ко мне. Королевский сенешаль пустился в пляс, увлекая за собой консулов, а двенадцать трубачей взметнули к небу торжествующий рев фанфар.
Только тогда я заметил, что их трубы гораздо больше обычных, дароносицы и раки слишком блестящие и новые, а серебряные значки Святого Духа на балахонах монахов и вовсе карикатурные. Я разглядел ходули, торчавшие из-под мантии председателя парламента, возвышавшегося над толпой, увидел, как с помощью веревочки аббат из Сен-Сернена поворачивает в разные стороны свой огромный накладной нос, а сенешаль шевелит усами из набитой сеном змеиной кожи.
Тут же расхаживал император Карл Великий, и два пажа несли за ним его длинную седую бороду. Рядом с Карлом, размахивая гигантским картонным мечом, выступал рыцарь Роланд. Неподалеку толпились божества и гении из римской мифологии, постоянно норовившие нарушить стройные ряды испанских королей, которыми были наряжены члены испанских студенческих корпораций. Приглядевшись, в одном из королей я узнал их старшину, вечного студента и невежду, известного всей Тулузе. Несколько королей и богов также устремились ко мне.
Но я быстро понял свое заблуждение: все эти люди бежали вовсе не ко мне, а к девицам, вызвавшим у участников маскарада необычайное оживление. Всеобщее внимание не осталось безответным: юная брюнетка на муле приподняла мантилью и одарила жаждавшую развлечений толпу надменной улыбкой — так королева снисходит к своим грубым, но искренним в проявлениях восторгов подданным. Женщины из Памье менялись буквально на глазах. Одна вылила на свою покрытую редкими волосами макушку содержимое флакона с духами, который, словно фокусник, извлекла из рукава, другая достала из складок юбки зеркальце и принялась прихорашиваться, третья в считанные секунды превратила растрепанные лохмы в кокетливую прическу. В их глазах загоралась надежда, радость наполняла воздухом грудь, плечи распрямились, а игрец на гузле подпрыгивал все выше и выше, проделывая совершенно немыслимые пируэты. И только немолодая женщина с корзинкой была по-прежнему молчалива и задумчива.
Я очутился в самом центре яростно отплясывавшей толпы, и если бы Торнебю не выдернул меня оттуда, я бы, наверное, упал и меня бы затоптали.
— Я, Юпитер Олимпиец, дарю вам этих женщин, — раздался громоподобный голос ряженого, облаченного в костюм главного римского божества; чтобы произнести эти слова, ему пришлось отодрать закрывавшую рот бороду.
Держа ее в руке, Юпитер одним прыжком вскочил на трон, и толпа приветствовала его радостными криками — видимо, горожане хорошо знали того, кто облачился в костюм Лучшего и Величайшего. И, словно отвечая на приветствия, Юпитер закинул за уши крючки, которыми крепилась его борода, и смешно надул щеки; в ответ толпа разразилась хохотом.
На площади Сент-Этьен началась невообразимая кутерьма. Ряженые ловили женщин, те вскрикивали и делали вид, что сопротивляются. Звонко хохоча, юная королева ударила пятками в бока своего мула, тот взбрыкнул, угодив копытом в какого-то не слишком почтительного подданного, и тот, охая и грязно ругаясь, заковылял прочь; больше охотников приблизиться к принцессе не нашлось. Студенты в тюрбанах и костюмах принцев Гранадских смешались с новоприбывшими маврами, которые в своих лохмотьях выглядели гораздо менее настоящими, нежели участники маскарада в мавританских костюмах. Вооруженные короткими жезлами, студенческие старшины щедро раздавали тычки, пытаясь восстановить порядок.
— Для тех, кого послало нам Провидение, мы сделали все, что могли, — сказал я Торнебю. — Теперь пора подумать и о себе.
С трудом протиснувшись сквозь толпу, мы оставили позади площадь и помчались по улице Барагон.
Поклясться не могу, но мне показалось, что впереди, на перекрестке улиц Круа-Барагон и Толозан, почти не касаясь земли, тихо проскользнул желтый портшез и растворился во мгле.
Решив, что окончательно оторвались от своих нечаянных спутников, мы перешли на шаг, но, к величайшему изумлению, тотчас услышали за собой топот многих пар ног. Сумев распахнуть перед несчастными ворота Сент-Этьен, я, видимо, внушил им непоколебимую уверенность в своем могуществе. Мавр с книгой и его приятели не желали со мной расставаться, равно как и пританцовывавший рядом игрец на гузле и несколько женщин с исключительно невзрачной внешностью — видимо, те, которые не привлекли внимания ни одного из участников карнавала.
