и несчастье, воспринимаются такими, какие они есть, мы находим путь к спокойствию. Если вы можете покоиться в знании, в чистом сознании, вам, по сути, больше ничего не нужно делать».
Означает ли покой в сознании, что мы просто отключаемся от мира или уходим в себя и смотрим только на свой пупок? Вовсе нет. Покой в знании — это не то же самое, что отстранение. Оглядываясь на собственную жизнь, я вижу, как сложно мне было обнаружить эту истину. Из-за конфликтов и непредсказуемого насилия в моей семье мне часто хотелось убежать, но я не мог этого сделать. Чтобы совладать с травмой, я иногда впадал в депрессию, становился сердитым и циничным. Однако в качестве основной защиты я развил способность отстраняться от происходящего. Отстранение давалось мне естественно. Я использовал его, чтобы достичь спокойствия внутри себя и попытаться успокоить окружающих. Разумеется, эти паттерны сохранились, и теперь я зарабатываю этим на жизнь.
В общем, когда я впервые попытался медитировать, я путал медитацию со своей привычной стратегией отстранения. Постепенно я обнаружил, что очень сильно ошибался. Моё отстранение было способом укрыться от боли и конфликта в защитном панцире. Оно больше походило на безразличие. В буддийской психологии безразличие называют близким врагом подлинной открытости и равностности, ошибочной имитацией. Чтобы покоиться в сознании, мне пришлось научиться отказываться от этой защитной отрешённости и чувствовать всё. Мне пришлось позволить себе распознавать и переживать чувства и мысли, конфликты и непредсказуемость жизни, чтобы выяснить, что я могу доверять самой открытости сознания. Покой в сознании противоположен сжатию и страху. Когда мы покоимся в сознании, мы перестаём бояться изменчивых условий жизни.
В монастыре Аджан Чаа часто замечал, когда нами овладевали состояния волнения, гнева, сомнения или печали. Он с изумлением улыбался и призывал нас исследовать их: «Кто сомневается? Кто гневается? Можешь ли ты покоиться в сознании, осознающем эти состояния?». Иногда он велел нам сидеть рядом с умирающим человеком и уделять особое внимание осознанию того таинственного мгновения, когда сознание покидает тело и полный жизни человек превращается в безжизненный труп. Иногда он говорил: «Если вы заблудились в лесу, это ещё не значит, что вы потерялись. Если же вы забыли, кто вы есть, тогда вы действительно потерялись».
Это знание чистого сознания имеет множество названий, указывающих на нашу вневременную сущность. Аджан Чаа и монахи лесных монастырей Таиланда называют это изначальным умом или тем, кто знает. В тибетском буддизме это называют ригпой, знающей и разумной. В дзен это называют основой ума или сущностью ума. Йогины-индусы говорят о вневременном свидетеле. Хотя эти учения могут звучать абстрактно, на самом деле они весьма практичны. Чтобы понять их, мы можем просто замечать два отличных друг от друга измерения нашей жизни: постоянно меняющийся поток переживаний и то, что знает эти переживания.
Возможно, нам будет легче понять это на примере истории палестинца по имени Салам, одного из моих хороших друзей. Я встретил Салама, когда давал учения для хосписов в районе залива Сан-Франциско. Он мог сидеть с умирающими, поскольку совершенно не боялся смерти. В конце 1960-х — начале 1970-х годов Салам, будучи активистом и журналистом, жил в Иерусалиме. Поскольку он писал о создании столицы Палестины в Восточном Иерусалиме и создании палестинского государства, его постоянно арестовывали. Он провёл около шести лет в израильских тюрьмах. Его часто допрашивали, а иногда избивали и подвергали пыткам. Такое происходит по обе стороны военного конфликта.
Однажды днём, после серьёзных избиений, его тело лежало на полу тюрьмы и его пинал один из самых жестоких надзирателей. Изо рта Салама полилась кровь, и, как было позже написано в полицейском отчёте, власти решили, что он мёртв.
Он помнит боль избиения. Затем, как это часто сообщают жертвы несчастных случаев и пыток, он почувствовал, что его сознание покидает тело и поднимается к потолку. Поначалу всё было спокойным и неподвижным, как в немом кино, и Салам наблюдал за своим телом, лежавшим внизу и получавшим пинки. Всё было настолько спокойным, что он абсолютно не понимал, к чему так суетиться. Затем, описывает Салам, его сознание поразительным образом расширилось ещё больше. Он знал, это его тело лежит внизу, но теперь он одновременно был ботинком, пинавшим тело. Он также был облезшей зелёной краской на тюремных стенах, блеяньем козы, доносившимся снаружи, и грязью под ногтями надзирателя — он был жизнью, всем, что в неё входит, и вечным сознанием всего этого, где не было никакого разделения. Будучи всем, он не мог умереть. Все его страхи испарились. Он осознал, что смерть — это иллюзия. Ему открылись ощущения благополучия и радости, которые невозможно описать. Затем возникло спонтанное сострадание к поразительной недальновидности людей, веривших, что мы отделены друг от друга, цепляющихся за нации и ведущих войны.
По рассказу Салама, два дня спустя он пришёл в сознание в покрытом синяками и избитом теле на полу камеры, не испытывая ни страха, ни сожалений — лишь изумление. Это переживание полностью изменило его ощущение жизни и смерти. Он отказался дальше принимать какое бы то ни было участие в конфликте. Когда его освободили, он женился на еврейке, и у них родились еврейско-арабские дети. Он сказал, что это было его ответом на полное заблуждений безумие мира.
«Кто мы на самом деле?» — требует ответа дзенский коан. «Кто таскает туда-сюда это тело?» «Каким было твоё изначальное лицо до рождения твоих родителей?» Эти вопросы заставляют нас посмотреть непосредственно на сознание, живущее в нашем теле. Аджан Чаа просил учеников «быть Знанием». Тибетские учителя наставляют направлять взор внутрь, чтобы увидеть, кто или что именно смотрит. Аджан Джумньен, мастер Тайской лесной традиции, говорит своим ученикам свидетельствовать все переживания словно из «третьего глаза» в центре лба. Во всех этих практиках мы поворачиваемся к самому сознанию и покоимся в нём.
Мы словно находимся в кинотеатре и полностью теряем себя в том фильме — будь то история любви, приключения, комедия или трагедия, в котором в настоящий момент сами играем роль. Затем нам говорят оглянуться и найти источник. Мы поворачиваем свои головы и впервые узнаём, что вся драма возникает из серии сменяющих друг друга образов, спроецированных на экран лучом света. Свет, ясный и сияющий, окрашен различными формами фильма, однако его сущностная природа чиста и неизменна.
В некоторые моменты в действии возникают разрывы — шоу становится немного медленным, даже скучным. Мы можем заёрзать на своих сиденьях, заметить, что люди вокруг нас едят попкорн, вспомнить, что мы в
