от Бога, а затем добавил следующее: «Отец Паисий, я постоянно переживаю подобные божественные состояния. Когда Божественная благодать посещает меня, мое сердце согревается сладостной любовью Божией, и некий дивный свет освещает меня изнутри и снаружи, так что даже келлия у меня наполняется светом. Тогда я снимаю скуфью, смиренно склоняю голову и говорю Христу: „Ударь меня в самое сердце жезлом Своего милосердия“. От благодарности мои глаза источают слезы умиления, и я славословлю Бога. Я ощущаю, как мое лицо начинает светиться. В такие часы, отец Паисий, для меня замирает все вокруг, потому что я чувствую рядом Христа и больше уже ничего иного не могу у Него просить. Тогда останавливается молитва и руки уже не могут перебирать четки».
Чтобы я не понял его слова превратно и не оставил четки, не достигнув еще такого небесного состояния, он рассказал мне один случай: «Четки, отец Паисий, мы не должны выпускать из своих рук никогда, потому что это оружие монаха, которое имеет огромную силу. Однажды в Карее я перекрестил четками одного бесноватого, и он тут же исцелился».
Об этом случае я слышал и от отца Евмения, который был тогда там и видел все своими глазами. Отец Петр сидел в Карее возле разложенных для продажи четок и лекарственных трав. В это время он заметил человека, мучимого нечистым духом, которому окружающие ничем не могли помочь. Видя это, отец Петр встал, собрал свое рукоделие, бесшумно приблизился к бесноватому, перекрестил его четками и быстро, чтобы его не заметили, ушел. Почти все присутствовавшие увидели лишь то, как бесноватый внезапно исцелился, и прославили Бога за то, что и в наше время еще существуют святые! Однако маленького отца Петра почти никто, за исключением двух-трех человек, не заметил.
Старца мало кто знал, потому что он почти ни с кем не общался, стараясь оставаться в неизвестности. Однако все слышали о Петруше. Если кто-то из знакомых встречал его и спрашивал о чем-либо, он в ответ приводил очень точные примеры, как будто взятые из «Отечника» (примеры были разные, но смысл их был один и тот же). Человеку, не имевшему святоотеческой глубины, можно было легко соблазниться тем, что он говорил. Например, он говорил: «Молитва смиренного переубеждает Бога», имея в виду, что молитва смиренного преклоняет Бога на милость. Также о посте он говорил: «Если вода перестанет попадать в лужу, она высохнет, и все лягушки в ней передохнут». То есть когда иссыхает чрево, умирают страсти. Как я сказал, у него был свой «Отечник».
Помимо прочих добродетелей, он отличался большой рассудительностью. Когда некоторые церковные вопросы, связанные главным образом с переходом на новый стиль, особенно обострились, он отошел от фанатично настроенных зилотов и с тех пор начал заходить в монастыри. Когда он приходил ко мне, то слушал службу в притворе. Как-то я спросил его: «Почему ты не заходишь в храм?» Он мне ответил: «Чтобы никого не смутить. Если в притворе меня увидят зилоты, то скажут: „Отец Петр кого-то ожидает“, – и не смутятся. А если увидят отцы обители, то тоже не смутятся, потому что заметят, что со мной моя котомка».
Он стал выше человеческих немощей: фанатизма и тому подобного, потому что имел просвещение от Бога. Он был зилотом [20] в хорошем смысле этого слова. Причащался он обычно раз в неделю, если не выпадало никакого праздника на будний день. Также он ходил на литургии, совершавшиеся в соседних каливах. Здесь он принимал только антидор, чтобы после этого пойти еще на одну литургию, где он уже пил святую воду – в случае, если не причащался, хотя пребывал в таком духовном состоянии, что мог бы причащаться и чаще.
Как я уже говорил, он постоянно постился, вкушая пищу только после вечерни. В Великий пост он ничего не вкушал по три дня подряд и только по субботам и воскресеньям ел дважды в день с растительным маслом. Службы он заменял молитвой по четкам, которая у него занимала по семь часов в день. И это помимо его личного правила, которое состояло из семисот земных поклонов и тридцати трех сотниц с поясными поклонами. Из всего этого треть он делал за самого себя, а другие две трети – половину за живых и половину за усопших. Если он узнавал, что у кого-нибудь были какие-либо трудности, то совершал за него отдельную молитву с поклонами. Также часы, вечерню и повечерие он совершал по четкам. Другими словами, молитва была его рукоделием.
Пребывая в таком святом состоянии, отец Петр имел столько смирения, что считал себя величайшим грешником, обуреваемым множеством страстей. Когда священник читал Евангелие, он снимал свою скуфейку, подходил к Святым вратам и приклонял голову под Евангелие, чтобы, как сам он говорил, из него вышли все злые духи.
Считая себя ничтожеством, он не брал себе послушников. Однажды после моих настойчивых просьб он согласился взять меня своим послушником, однако тогда мне не дали благословения в монастыре, в котором я жил. Когда отец Петр пришел ко мне в последний раз и сказал, что готовится к отходу в мир иной, а также попросил у меня прощения, что не может взять меня послушником, так как скоро умрет, я уразумел волю Божию, которая скрывалась за отказом монастыря: Господь хотел забрать отца Петра к Себе. Кажется, я был недостоин жить вместе со святым. Из-за моей греховности для меня достаточно было уже того, что Бог удостоил меня познакомиться с ним и получить от него великую духовную пользу. Если бы Господь сподобил меня хотя бы издали видеть его и в будущей жизни, – это было бы великой милостью.
Незабываемыми для меня останутся его последние наставления, которые он дал мне во время нашего прощания. Здесь можно явственно видеть величие Божие во святых Его, как и в маленьком преподобном Петре, которого его друзья не целовали мертвого, но который сам пришел к ним, чтобы они дали ему живому «последнее целование».
После этого он зашел в Карею, взял все необходимое для своего погребения и направился в келлию преподобного Нила. На следующий день, 12 июня, в свои именины (память преподобного Петра Афонского) он причастился. Сюда также пришли отцы из округи (отшельники). Когда закончилась Божественная литургия, отец Петр вышел из церкви, приготовил для отцов воду и лукум, потом сел рядом и сомкнул глаза, предав свою освященную душу Христу. Отцы подумали, что он заснул, и ждали, пока он откроет глаза, чтобы пожелать ему
