и нельзя признать суфизма самобытным явлением в исламе, а занесенным извне.
Известный современный ориенталист Гарсен де Тасси в предисловии к переводу одной восточной поэмы говорит: «Мусульмане выказали замечательную тонкость в раскрытии таинства природы. Они предприняли очень серьезный труд показать связь между философией и откровением. Помещенные между индийским пантеизмом и Кораном, их философы, называемые суфиями, основали пантеистическую школу, приспособленную к идеям ислама, – нечто вроде эзотерического учения ислама, которое должно быть отлично от индийского пантеизма, хотя на самом деле оно представляет собою одни только заблуждения Веданты и Санкхьи. Пантеизм как моральное учение ведет к тем же выводам, к каким и материализм, – к отрицанию человеческой свободы, индифферентизму в действиях и признанию законным наслаждения временными удовольствиями. В этой системе все – бог, кроме него самого, так как через это самое он перестает уже быть богом. Суфийский спиритизм хотя противоположен материализму, в действительности тождествен с ним. Но если это учение не так разумно, зато оно, по крайней мере, более возвышенно и поэтично»201.
Подобно Гарсену де Тасси и другой знаменитый европейский ориенталист Уильям Джонс также называет суфийское учение пантеизмом, но настолько отличным от «пантеизма Спинозы и Толанда, насколько утверждение положения отлично от его отрицания, потому что оно основано на признании нематериального премудрого бога и постоянного преблагодетельного хранителя»202. Еще более характерно и выразительно изображается сущность дервишества, хотя несколько с другой стороны, ориенталистом М. Убисини. В своем известном труде «Lettres sur Lа Turquie» он говорит относительно суфийского учения: «Что до меня, то я не знаю никакого более гнусного учения, чем тот обольстительный идеализм, который старается заместить Творца тварью и непреодолимым образом доходит до уничтожения всякой веры и нравственности; он более всего опасен, так как свою безнравственность скрывает под самою приятною внешностью и таким образом обольщает лучшие умы, неведомо для них самих: “Eo perniciosior, quod abundans dulcibus fictis”, как сказал Квинтилиан о слоге Сенеки. Материализм, к которому он в конце концов приходит, своею неслыханною разборчивостью, в чувственности, в тысячу раз менее опасен, потому что он сразу возмущает тайные инстинкты человеческой совести, между тем как мистические мечты, столь полные обольщений, являются сетями для самых доверчивых и самых благородных наклонностей нашей природы. Этот пункт особенно много придает важности словам Боссю, боровшегося во имя неизменности догмата и неповрежденности нравственности с квиетизмом Фенелона. То разрушительное брожение, какое суфизм произвел в среде мусульманского общества, не вдруг обнаружилось, будучи растворено, сверх того, как я сказал сейчас, пламенным, хотя и чистосердечным, энтузиазмом и нравственною строгостью его первых адептов. Но оно (брожение) постепенно завоевывало себе почву и мало-помалу проникло в вены общественного тела. В самом деле, тот дух священной абстракции, на котором основывается суфизм, тот мистицизм, так чудно приноровленный им к непостоянному воображению восточного человека, не мог не успеть приобрести себе множества прозелитов»203. С такой совершенно верной характеристикой сущности дервишского учения вполне согласны и другие лучшие европейские писатели, как то: Джон Браун204, Малкольм205 и Мадден206.
После сделанных сейчас предварительных замечаний необходимо еще остановиться на некоторых дервишских терминах и разобрать их значение, так как известно, что каждое понятие так или иначе выражает собою сущность предмета, им обозначаемого, а тем более такие, которые нарочно придуманы с целью выразить идею известного предмета или явления. К последнего рода понятиям принадлежат, между прочим, термины дервишские, выражающие собой главную идею учения; из них один термин обозначает собой собственно учение, а другие – его последователей. Слово «тарикат» или «тарик» служит у дервишей для обозначения их учения, а также каждого дервишского ордена. Оно арабского происхождения, происходит от глагола «тарак» – «оставлял, отрекся, перестал», а у дервишей под этим словом разумеется «отречение от мира», «путь к истине, к Богу»207. Таким образом, называя свое учение тарикатом, дервиши этим самым хотят выразить ту мысль, что их учение открывает путь к истине и соединяет с нею ищущего ее. Следовательно, дервиши претендуют решить своим учением самый великий, мировой вопрос, над которым трудится человечество с первого момента своего существования и до сих пор, – вопрос о назначении человека.
Слова «дервиш», «факир», «ишан» и «суфий» означают самих дервишей как последователей тариката. И в этих названиях дервиши стараются выразить идею своего учения. Но последнее не всесторонне и не одинаково – метко выражается в них. «Дервиш» – слово персидское. Одни полагают, что оно означает «порог двери», другие – что буквально оно значит «в мысли» или «в глубоком размышлении». Причем последние принимают «дер-» не за существительное, а за персидский предлог «в», а «-виш» – в значении «мысль», «дума».
Таким образом, по мнению этих [людей], дервиш есть человек, предающийся глубокому размышлению. Третьи, наконец, полагают, что «дервиш» происходит от слов «дер» – «дверь» и «из» однозначащего с глаголом «джистан» – «искать, просить» и означает человека, просящего милостыни у дверей, – бедняка, нищего208. Соглашаясь с этим последним значением, Джон Браун говорит: «Я склоняюсь придавать слову “дервиш” значение, теперь почти повсюду принятое, именно “бедняк, который ходит от двери до двери с просьбою о помощи”»209. Отсюда сам собою очевиден смысл, какой придают этому слову дервиши. По их мнению, последователь тариката, называя себя дервишем и принимая его вид, выражает этим ту идею своего учения, что он оставил все мирские блага и сделался нищим. Таким образом, название «дервиш» указывает собственно на внешнюю сторону последователя тариката.
Такое же почти значение имеете и арабское слово «факир», т. е. «бедный, нуждающийся в чем[-либо]». У арабов оно прилагается ко всякому бедняку, а не к дервишу только. Между тем в Индии и Турции его прилагают только к дервишам210. Из коренного значения этого слова очевидно, что оно еще меньше, чем «дервиш», выражает идею тариката.
Другое значение имеют названия «ишан» и «суфий». «Ишан», или «ышан», – персидское слово, в татарском языке означает «верующего в Бога». У бухарцев и русских татар этим словом называются дервиши как люди, по преимуществу преданные вере, живущие в вере и по вере. Таким образом, слово «ишан» выражает собою внутреннее настроение последователя тариката, т. е. указывает на человека, верующего в то, чему следует.
На слово «суфий», как и на слово «дервиш», существует несколько объяснений как у магометан, так и у европейских ученых. Во всех этих объяснениях не подвергается спору только одно обстоятельство, именно: что название «суфий» перешло в другие магометанские языки из арабского. Некоторые магометанские ученые производят это слово от арабского «софа» – «скамья» – место около Каабы, где некоторые из ревностнейших мусульман во время Мухаммеда просиживали
