их обширный созидательный импульс:
В гармонию Материи не погруженный более
Дух утратил свой сон статуи застывшей.
В безразличном трансе он искал ощупью зрение,
Ощущал страсть к движениям сердца сознательного,
Жаждал радости, речи, мысли, любви,
В немых бесчувственных кружащих дне и ночи
Томился по удару стремления и отклика.
Уравновешенное несознание сотряслось прикасанием,
Интуитивная Тишина, дрожащая именем,
Они кричали Жизни, зовя ее вторгнуться в оболочку бесчувственную
И пробудить в грубых формах божественность.
Голос был слышен на немом земном шаре кружащемся,
Бормотание в Пустоте неслушающей жаловалось.
Существо, казалось, дышит там, где когда-то никого не было:
Что-то, заточенное в мертвых глубинах бесчувственных,
Чему в сознательном существовании отказано, потерянное для радости,
Повернулось, словно спящий со времен незапамятных.
Свою собственную похороненную реальность осознающее,
Вспоминающее свою забытую самость и право,
Оно тянулось знать, стремиться, наслаждаться, жить.
Жизнь слышала зов и оставила свой родной свет.
Изливаясь из своего яркого плана величественного
На жесткое кольцо и неуклюжую позу смертного Пространства,
Здесь тоже милосердный великокрылый Ангел лил
Свое великолепие, свою быстроту и блаженство,
Надеясь заполнить прекрасный новый мир радостью.
Как к груди смертного приходит богиня
И его дни наполняет своим небесным объятием,
Она спустилась, чтобы сделать в преходящих формах свой дом;
В лоно Материи она бросила пламя Бессмертного,
В нечувствующей Пустоте разбудила мысль и надежду,
Своим очарованием и своей красотой ударила плоть и нерв
И навязала восторг бессознательному каркасу земли.
Живое и одетое деревьями, цветами и травами
Земли коричневое великое тело небесам улыбалось,
В смехе моря лазурь отвечала лазури;
Новые создания чувствующие невидимые глубины заполнили,
Жизни слава и быстрота текла в красоте зверей,
Человек смел, думал и встречал своей душой мир.
Но когда магическое дыхание было в пути,
До того, как ее дары смогли достичь наших сердец заточенных,
Темное неясное Присутствие все подвергло сомнению.
Тайная Воля, что на себя Ночь надевает
И предлагает духу тяжелое испытание плоти,
Навязала мистическую маску смерти и боли.
В медленных и страдающих годах сейчас ограниченный
Проживает чудесный странник крылатый
И больше не может ее более счастливое состояние вернуть,
Но должен инертного Несознания повиноваться закону,
Бесчувственного фундамента мира,
В котором на красоту слепые границы возложены
И горе и радость живут как товарищи борющиеся.
Смутная и страшная немота легла на нее:
Ее тонкий могучий дух был отменен
И убито ее благо счастья бога-ребенка,
И вся ее слава превращена в малость,
И вся ее сладость — в желание увечное.
Вскармливать смерть своими работами — здесь удел жизни.
Так завуалировано ее бессмертие было, что казалась она
Навязывающим сознание вещам несознательным
Эпизодом в вечной смерти,
Мифом бытия, что должно всегда прекращаться.
Такова была злая мистерия ее перемены.
Конец песни третьей
Песнь четвертая
Царства маленькой Жизни
Трепещущий тревожный неуверенный мир,
Рожденный от печальной встречи и от затмения,
Появился в пустоте, где ее ноги ступали,
Быстрая темнота, шевеление ищущее.
Там были корчи полусознательной силы,
С трудом пробужденной от сна Несознания,
Привязанной к управляемому инстинктом Неведению,
Чтобы найти себя и свою власть над вещами.
Наследница нужды и утраты,
Язвимая воспоминаниями, что убегают, когда они схвачены,
Посещаемая поднимающейся забытой надеждой,
Она стремился в своей слепоте, как у рук ищущих,
Заполнить болящую и гибельную брешь
Между земным страданием и тем блаженством, из которого пала Жизнь.
Мир, который всегда ищет что-то упущенное,
На радость охотиться, которой земля сохранить не сумела.
Слишком близко к нашим вратам неугомонное его беспокойство,
Чтобы мир жил на земном шаре, инертном и твердом:
Свой голод к голоду земли он добавил,
Он закон жажды дал нашим жизням,
Он сделал нужду нашего духа бездонною бездной.
В смертные дни и ночи вступило Влияние,
Тень легла на рожденную временем расу;
В беспокойном потоке, где прыгает пульс слепой сердца
И нервов удар ощущения просыпается в чувстве,
Отделяющем сон Материи от сознающего Разума,
Блуждал зов, что не знал, почему он пришел.
Превышающая земной уровень Сила коснулась земли;
Покоя, что мог быть, больше быть не могло;
Бесформенное стремление тянется страстно в человеческом сердце,
Крик есть в его крови к более счастливым вещам:
Но при этом он мог странствовать по свободной солнцем залитой почве
С разумом детским зверей, боль забывающим,
Или жить счастливо, равнодушно, как цветы и деревья.
Мощь, что пришла на землю благословить,
Осталась на земле страдать и стремиться.
Младенческий смех, что звенел сквозь время, стих:
Человека естественная радость жизни затянута тучами,
И горе — его удела кормилица.
Позади осталась бездумная радость животного,
Забота и раздумья обременили его шаг повседневный;
Он поднялся к величию и неудовлетворенности,
Он проснулся к Незримому.
Ненасытный искатель, он должен все изучить:
Он исчерпал сейчас поверхностные действия жизни,
Его существа скрытые царства осталось исследовать.
Он становится разумом, он становится собою и духом;
В своем хрупком пристанище он становится господином Природы.
В нем Материя просыпается из своего долгого смутного транса,
В нем земля чувствует Божество, подходящее ближе.
Слепая Сила, что своей цели больше не видит,
Неугомонная голодная энергия Воли,
Жизнь бросает свое семя в праздную матрицу тела;
Она будит от счастливого ступора Силу слепую,
Принуждая ее понимать, искать, чувствовать.
В огромном труде Пустоты,
Беспокоя своими грезами рутину обширную
И кружение мертвое спящей вселенной,
Могучая пленница за освобождение билась.
Живые ее стремлением проснулись инертные клетки,
В сердце она огонь страсти и нужды возожгла,
Среди глубокого покоя неодушевленных вещей
Поднялся ее великий голос труда, борьбы и молитвы.
Сознание, на ощупь идущее в мире безгласном,
Лишенное проводника чувство как ее дорога ей было дано;
Была удержана мысль, и ничего она не знала сейчас,
Лишь все неизвестное было ее, чтоб улавливать и чувствовать.
Повинуясь импульсу нерожденных вещей к рождению,
Из-за своей печати бесчувственной жизни пробилась она:
В своей субстанции неразмышляющей молчаливой душевной силы,
Что не могла провозгласить то, что ее глубины угадывали,
Проснулась слепая нужда знать.
Цепь, что ее связывала, она сделала своим инструментом;
Инстинкт был ее, куколка Истины,
И усилие, рост и неведение борющееся.
Надежду и желание налагая на тело,
Несознанию сознание навязывая,
Она принесла в тупое упорство Материи
Свое страждущее требование на свое утерянное суверенное право,
Свои неутомимые поиски, свое неудовлетворенное стесненное сердце,
Свои блуждающие шаги неуверенные, свой крик об изменении.
Обожатель радости без имени,
В своем неясном кафедральном соборе восторга
Карликовым смутным богам она предложила обряды секретные.
Но тщетна бесконечная жертва,
Жрец — невежественный маг, который лишь совершает
Перемены в
