Именно по этому поводу у нас с Мелом возникли разногласия. Многие его решения я никак не могу одобрить. «Однажды мы окажемся по разные стороны баррикад, — предсказал он несколько лет тому назад. — И что тогда станет с нашей дружбой?»
Помню нелегкий разговор в кафе, состоявшийся после моей поездки в Россию. Я так и лопался от новостей: падение коммунистической системы, чуть ли не треть мира заново открывает для себя христианство. Я хотел передать Мелу невероятные речи, услышанные из уст Горбачева и генерала КГБ. Редчайший миг благодати в столетие, которое так редко видело ее проявления!
Однако у Мела совсем другое было на уме.
— Ты поддержишь мое рукоположение? — спросил он. В тот момент мне и дела не было до гомосексуализма, да и вообще до сексуальных проблем. Меня волновало падение марксизма, окончание холодной войны, уничтожение Гулага.
— Нет, — не задумываясь особо, ответил я Мелу. — Учитывая твою биографию и тексты посланий апостолов, я никак не могу признать тебя годным. Если бы я участвовал в голосовании, я бы голосовал против.
Немало месяцев потребовалось нашей дружбе, чтобы залечить нанесенную этим разговором рану. Я отвечал искренне, без уловок. Но Мел воспринял откровенность как проявление личной враждебности, отвержения. Теперь я пытаюсь поставить себя на его место и понять, насколько трудно было ему оставаться другом человека, пишущего статьи для журнала «Христианство сегодня» и выступающего от имени евангельской конгрегации, причинившей ему столько боли. Не легче ли было Мелу окружить себя исключительно единомышленниками?
Воистину наша дружба сохраняется благодаря благодати, исходящей в первую очередь от Мела, а не от меня.
* * *
Могу себе представить, какие письма я получу в ответ на этот рассказ. Гомосексуализм — острая тема, и обе стороны реагируют с пристрастием. Консерваторы разнесут меня за потакание грешнику, либералы — за то, что я не разделяю их позиции. Кстати, я все время говорю не о своем отношении к гомосексуальной практике, а только об отношениях с гомосексуалистом. Я привел в качестве примера свою дружбу с Мелом Уайтом, сознательно избегая определенных тем, потому что наши отношения превратились для меня в постоянное, напряженное размышление над вопросом о том, как «с точки зрения благодати» мы должны относиться к непохожим на себя.
В любой области жизни резкие и глубокие различия становятся своего рода «тестом на благодать». Кому–то приходится искать способы примириться с фундаменталистами, которые обижали их прежде. Уилл Кэмпбелл взял на себя миссию примирения с куклуксклановцами. Белые и афроамериканцы сближаются вопреки очевидным различиям. Чернокожим приходится решать запутанные отношения с евреями и выходцами из Азии.
Гомосексуализм — особый случай, поскольку здесь речь идет не только о культурных, но и о моральных расхождениях. Веками Церковь смотрела на гомосексуальную практику как на один из отвратительнейших грехов. Теперь возникает вопрос: «Как обходиться с грешниками?»
Стоит припомнить, какие перемены произошли у меня на глазах в евангельской церкви в вопросе о браке — хотя и по этому поводу Иисус высказывался вполне однозначно. Нынче развод не приводит к отлучению, изгнанию из прихода, осмеянию и поруганию. Даже те, кто считает развод грехом, научились принимать грешников, обращаться с ними любезно, а потом — и с любовью. Другие грехи, о которых Библия говорит столь же отчетливо — алчность, например — вообще стали чуть ли не нормой жизни. Мы научились принимать человека, даже если не все поощряем в его поведении.
Изучая жизнь Иисуса, я понял: любые препятствия, какие нам приходится преодолевать в общении с «непохожими на нас» — пустяки по сравнению с той дистанцией, которой пренебрег святой Господь, обитающий в Святое Святых, возжигающий молнии на вершинах гор, когда Он сошел с небес и стал человеком.
Блудница, жадный деляга, женщина, одержимая бесами, римский солдат, самарянка с «нечистой» болезнью, другая — с пятью мужами… Не диво ли, что Иисус водил дружбу с подобными грешниками? Гельмут Тилике писал:
Иисус смог полюбить проституток, вымогателей, бандитов… Он сумел это сделать, потому что сквозь грязь и корку порока Его глаза различали божественную природу каждого — каждого! — человека… Главный и первый Его дар нам — новое зрение…
Проявляя любовь и участие к падшим, Иисус видит в любом человеке заблудшее дитя Божье. Он видит дитя, любимое Отцом, о котором Отец плачет, ибо дитя впало в грех. Иисус видит человека таким, каким создал и предназначил ему быть Бог. То есть сквозь поверхностный слой грязи Он видит подлинное «я» человека. Иисус не отождествляет человека с его грехом. Он видит в грехе нечто чуждое, не связанное неразрывно с самим человеком, от чего человека надо освободить, чтобы вернуть ему исконное «я». Иисус мог любить людей, потому что умел разглядеть их под слоем наружной грязи.
Мы омерзительны, но мы — радость и утешение Божье. Всем нам, христианам, нужны «очи, исцеленные любовью», чтобы различить в другом человеке объект той же благодати, какую Господь столь щедро изливает на нас. «Любить человека — значит видеть его таким, каким предназначил ему быть Бог», — писал Достоевский.
14. Ловушка
Писатель–католик верит, что свобода уничтожается грехом. А современный читатель, насколько я понимаю, полагает, что именно так приобретается свобода. Как им понять друг друга?
Флэннери О'Коннор
Историк и искусствовед Роберт Хьюз рассказывает о .преступнике, приговоренном к пожизненному заключению в тюрьме строгого режима на острове где–то у берегов Австралии. Однажды ни с того ни с сего каторжник набросился на своего товарища и забил его насмерть. Убийцу отвезли обратно на материк. Он предстал перед судом и откровенно, без малейшего волнения, признался в содеянном. О происшедшем он нисколько не сожалел, хотя, по его словам, ничего не имел против того человека.
— В чем же дело? — спросил озадаченный судья. — Каков был мотив?
Каторжник ответил, что не мог более выносить заточение на острове и не видел смысла в своей жизни.
— Хорошо, хорошо, я все понимаю, — сказал судья. — Если бы вы бросились в океан, это никого бы не удивило. Но убийство! Зачем вы убили человека?
— Ну, я прикинул… — заговорил каторжник. — Я — католик. Совершив самоубийство, я попаду прямиком в ад, зато после убийства меня привезут в Сидней и я смогу исповедаться, прежде чем меня повесят. Тогда Бог меня простит.
Логика, которой руководствовался этот австралийский каторжник, в точности отражает логику принца Гамлета, не решившегося покончить с королем во время молитвы из страха, что в этот момент все дурные дела будут ему прощены и братоубийца вознесется на небеса.
* * *
Любому человеку, взявшемуся писать о благодати, приходится сталкиваться с этим парадоксом. В стихотворении Одена «На данный момент» царь Ирод четко излагает «логический вывод» благодати: «Всякий мерзавец скажет: мне нравится творить злодеяния, Богу нравится их прощать — отлично устроен мир!»
Готов признать, что до сих пор «портрет благодати» получался в этой книге односторонним: я говорил о Боге как о любящем Отце, желающем нас простить. Я говорил о благодати, как о власти, разрывающей узы, как о милосердии, преодолевающем глубочайшие разногласия. Однако именно власть благодати многих пугает, и я подошел к опасной грани. Я решился на это, поскольку именно так, мне кажется, поступает Новый Завет. Вот что писал великий проповедник прошлого Мартин Ллойд–Джонс:
В некотором смысле весть об «оправдании только верой» может оказаться опасной, как и весть о спасении единственно по благодати.
Каждому проповеднику я хотел бы сказать: если никогда раньше ваши проповеди о спасении не истолковывали превратно, то перечтите их еще раз. Истинно ли вы проповедуете то спасение, какое предлагается в Новом Завете безбожникам и грешникам, всем врагам Божьим? Правдивая проповедь доктрины спасения всегда несет в себе риск быть неправильно истолкованной.
