одного и великодушия другого; во всех же обращал внимание на благочестивую веру во Христа и на любовь друг к другу. Так, с обильным приобретением возвращался в место собственнаго своего подвижничества, сам в себе сочетавая во едино, что заимствовал у каждаго, и стараясь в себе одном явить преимущества всех. А с равными ему по возрасту не входил в состязание, разве только чтобы не быть вторым после них в совершенстве. И делал это так, что никого не оскорблял, но и те, с кем состязался, радовались о нем. Поэтому, все жители селения и все добротолюбцы, с которыми был он знаком, видя такую жизнь его, называли его боголюбивым, и любили его, одни – как сына, другие – как брата.
5) Но ненавистник добра завистливый диавол, видя такое расположение в юном Антонии, не потерпел этого, но как привык действовать, так намеревается поступить и с ним. Сперва покушается он отвлечь Антония от подвижнической жизни, приводя ему на мысль то воспоминание об имуществе, то заботливость о сестре, то родственныя связи, то сребролюбие, славолюбие, услаждение разными яствами и другия удобства жизни, и наконец жестокий путь добродетели и ея многотрудность, представляет ему мысленно и немощь тела, и продолжительность времени, и вообще, возбуждает в уме его сильную бурю помыслов, желая отвратить его от праваго произволения. Когда же враг увидел немощь свою против Антониева намерения, паче же увидел, что сам поборается твердостию Антония, низлагается великою его верою, повергается в прах непрестанными молитвами; тогда, в твердой надежде на те свои оружия, яже на пупе чрева (Иов. 40, 11), и хвалясь ими (таковы бывают первыя его козни против юных), наступает он и на юнаго Антония, смущая его ночью, и столько тревожа днем, что взаимная борьба их сделалась приметною и для посторонних. Один влагал нечистые помыслы, другой отражал их своими молитвами; один приводил в раздражение члены, другой, по-видимому, как бы стыдясь сего, ограждал тело верою, молитвою и постами. Не ослабевал окаянный диавол, ночью принимал на себя женский образ, во всем подражал женщине, только бы обольстить Антония; Антоний же, помышляя о Христе, и высоко ценя дарованное Им благородство и разумность души, угашал угль его обольщения. Враг снова представлял ему приятность удовольствий; а он, уподобляясь гневающемуся и оскорбленному, приводил себе на мысль огненное прещение и мучительнаго червя, и противопоставляя это искушению, оставался невредимым. Все же это служило к посрамлению врага. Возмечтавший быть подобным Богу осмеян был теперь юношею. Величающийся пред плотию и кровию низложен был человеком, носящим на себе плоть; потому что содействовал ему Господь, ради нас понесший на Себе плоть и даровавший телу победу над диаволом, почему, каждый истинный подвижник говорит: не аз же, но благодать Божия, яже со мною (1 Кор. 15, 10).
6) Наконец, поелику змий этот не возмог низложить этим Антония, а напротив того увидел. что сам изгнан из сердца его; то, по написанному, скрежеща зубы своими (Псал. 36, 12) и как бы вне себя, каков он умом, таким является и по виду, именно же в образе чернаго отрока. И поелику низложен был этот коварный, то, как бы изъявляя покорность, не нападает уже помыслами, но говорит человеческим голосом: «многих обольстил я, и еще большее число низложил, но, в числе многих напав теперь на тебя и на труды твои, изнемог». Потом, когда Антоний спросил: «кто же ты, обращающийся ко мне с такою речью?»· – не таясь нимало, отвечал он жалобным голосом: «я – друг блуда; обязан уловлять юных в блуд, производить в них блудныя разжжения, и называюсь духом блуда. Многих, желавших жить целомудренно, обольстил я; великое число воздержных довел до падения своими разжжениями. За меня и Пророк укоряет падших, говоря: духом блужения прельстистеся (Ос. 4, 12); потому что я был виновником их преткновения. Многократно смущал я и тебя, но всякий раз был низложен тобою». Антоний же, возблагодарив Господа, небоязненно сказал врагу: «поэтому и достоин ты великаго презрения. Ибо черен ты умом и безсилен, как отрок. У меня нет уже и заботы о тебе. Господь мне помощник, и аз воззрю на враги моя (Псал. 117, 7)». Черный отрок, услышав это, немедленно с ужасом бежал от слов сих, боясь уже и приближаться к Антонию.
7) Такова была первая борьба Антония с диаволом; лучше же сказать, и это в Антонии было действием силы Спасителя, осудившаго грех во плоти, да оправдание закона исполнится в нас, не по плоти ходящих, но по духу (Рим. 8, 3. 4).
Но и Антоний не пришел в нерадение и небрежение о себе потому, что демон уже побежден. И враг не перестал разставлять ему сети, как побежденный, но снова ходил как лев, ища удобнаго случая напасть на подвижника. Антоний же, зная из Писания, что много козней у врага (Ефес. 6, 11), неослабно упражнялся в подвигах, разсуждая, что, если враг и не мог обольстить сердца его плотским удовольствием, то, без сомнения, покусится уловить иным способом; потому что демон грехолюбив. Посему – то Антоний паче и паче умерщвлял и порабощал тело, чтобы, победив в одном, не уступить над собою победы в другом. Поэтому, приемлет он намерение приобучить себя к более суровому житию; и многие приходили в удивление, видя труд его, а он переносил его легко. Душевная его ревность своею долговременностию производила в нем добрый навык, и потому, к чему хотя малый повод подавали ему другие, в том оказывал он великую тщательность. Столько неутомим был во бдении, что часто целую ночь проводил без сна, и, повторяя это не раз, но многократно, возбуждал тем удивление. Пищу вкушал однажды в день по захождении солнца, иногда принимал ее и через два дня, а нередко и через четыре. Пищею же служили ему хлеб и соль, и питием одна вода. О мясах и вине не нужно и говорить; потому что и у других рачительных подвижников едва ли встретишь что-либо подобное. Во время сна Антоний довольствовался рогожею, а большиею частию возлегал на голой земле. Никак не соглашался умащать себя елеем, говоря, что юным всего приличнее быть ревностными к подвигу и не искать того, что разслабляет тело, но приучать его к трудам, содержа в мыслях Апостольское изречение: егда немощствую, тогда силен есмь (2 Кор. 12, 10). Душевныя силы, говаривал он, тогда бывают крепки, когда ослабевают телесныя удовольствия.
Чудна подлинно и эта его мысль. Не временем, как полагал он, измерять должно путь добродетели и
