с доверием и принимать ее с благодарностью.
Двенадцать лет назад Бабетта высадилась на безблагодатный брег. Каждое воскресенье здешние прихожане выслушивали проповедь о благодати, а в будние дни недели пытались стяжать милость Божью благочестием и воздержанием. И вдруг благодать явилась им в образе пира. Пира ценой в целую жизнь, накрытого для тех, кто отнюдь не заслуживал такой щедрости и едва ли мог ее оценить. Благодать снизошла на деревушку Норре Восбург, как нисходит всегда: безвозмездно, без условий, оплаченная не нами.
О милость быстротечная людей!
Стремимся мы сильнее к ней, чем к Божьей.
У. Шекспир [1]
Один мой друг услышал в автобусе разговор между молодой женщиной и мужчиной. Женщина читала книгу Скотта Пека «Неизведанный путь», ту самую, которая так долго продержалась в списке бестселлеров «Нью–Йорк Таймс».
— Что вы читаете? — спросил мужчина.
— Подруга дала мне эту книгу. Говорит, она изменила ее жизнь.
— В самом деле? А о чем книга?
— Не знаю пока. Что–то вроде руководства по жизни. Я пока мало прочла. — Девушка зашелестела страницами. — Вот тут какие главы: «Дисциплина», «Любовь», «Благодать»… Мужчина прервал ее:
— Что же такое благодать?
— Не знаю. До благодати я пока не добралась.
Я вспоминаю ее слова, слушая сводки новостей. Мир полон войн, насилия, угнетения, религиозной розни, судебных исков и семейных крахов. Где же тут благодать? «Чего стоит человек, лишенный благодати?!» — вздыхал поэт Джордж Герберт.
К сожалению, эти слова описывают ситуацию в иных церквях. Словно чистое вино, налитое в кувшин с водой, дивная весть благодати растворяется в сосудах церковных. «Закон нам дан Моисеем, благодать и истина приходят через Иисуса Христа», — писал апостол Иоанн. На протяжении двадцати столетий христиане провели немало времени в спорах и потугах отыскать истину. В итоге у каждой деноминации появилась собственная. А благодать? Что–то непохоже, чтобы церкви пытались соперничать друг с другом в поисках благодати.
* * *
Я воспитывался в церкви, которая резко отделяла «век Закона» от «века Благодати». Позабыв большинство требований Ветхого Завета, мои единоверцы придумали собственные правила, ригоризмом не уступавшие древнееврейским. Первое место среди пороков занимали винопитие и курение. Однако поскольку экономика нашего южного штата зависела от табачных плантаций, тут были сделаны некоторые послабления. Следующим пунктом значилось кино, а потому многие прихожане не посмотрели даже «Звуки музыки». Рок–н–ролл, находившийся еще в зачаточном состоянии, также считался извращением, а то и наущением дьявола.
Существовали и другие запреты: пользоваться косметикой, читать газеты, играть или заниматься спортом по воскресеньям, заниматься плаванием в разнополой компании (это именовалось «смешанным купанием»). Были определены длина юбки для девочек и длина волос для мальчиков, кстати, по длине того и другого судили об уровне духовной зрелости. Я вырос с убеждением, что духовность приобретается соблюдением всех этих дополнительных предписаний, и ни за какие деньги не сумел бы объяснить разницу между Законом и такой Благодатью.
Посещая другие приходы я понял: подобная «лестница совершенства» присуща почти всем. Католики и менониты, лютеране и баптисты — каждый создавал собственную систему «законов». Одобрение своей церкви (а значит, и Бога) человек получал, следуя определенным предписаниям.
Позднее, когда я писал о проблеме страдания, я столкнулся с еще одним выражением безблагодатности. Некоторых читателей возмутила мысль о сочувствии чужой боли. Всякое страдание, извольте видеть, заслуженно. Это Божье наказание, и точка. Я храню множество писем, современных вариаций на тему «речей из пепла», какими друзья некогда угостили Иова (Иов 13:13).
В книге «Вина и благодать» швейцарский врач Поль Турнье, человек глубокой личной веры, признает: «Я не могу обсуждать с вами тяжкую проблему вины, не принимая во внимание очевидный и трагический факт: моя религия, как и любая другая, скорее сокрушит кающегося, чем дарует ему свободу».
Турнье рассказывает о своих пациентах: человеке, согбенном под грузом давнего греха; женщине, которая Никак не могла избавиться от воспоминания о сделанном десять лет тому назад аборте. Все пациенты ищут одного, утверждает Турнье: им нужна благодать. Однако во многих церквях их ждут лишь позор, осуждение и кара. Они ищут благодать, а находят — безблагодатность.
Недавно женщина, пережившая развод, описала мне такую сцену. Она стоит вместе с пятнадцатилетней дочерью в церкви, и к ней подходит жена пастора: «Я слышала, вы собираетесь разводиться. Как такое возможно, если вы искренне любите Иисуса, и ваш муж тоже?!» До того дня жена пастора ни разу не заговаривала с моей знакомой, и столь категорическое суждение, да еще высказанное в присутствии дочери–подростка, глубоко уязвило ее. «Вся беда в том, что и муж мой, и я действительно любим Иисуса, но брак наш безнадежно загублен. Если б жена пастора просто обняла меня и пожалела…»
Марк Твен говаривал, что некоторые люди «праведны в худшем смысле слова», и это, по расхожему мнению, относится к современным христианам. Я попробовал задавать случайным знакомым — например, попутчикам в самолете — вопрос: «Какие ассоциации вызывает у вас словосочетание «евангельские христиане»?» Как правило, в ответ я получал политические определения: противники абортов, оппоненты гей–культуры, люди, добивающиеся цензуры интернета. Однако ни разу, ни единого раза, я не услышал определения, в котором прозвучало бы слово «благодать». Очевидно, совсем не этот аромат исходит от христиан в мире.
X. Менкен утверждал, что пуританин — это человек, который боится, как бы где–нибудь кому–нибудь не жилось чересчур радостно. Многие сегодня видят в этих словах жестокую, но верную карикатуру на евангельских христиан или «христианских фундаменталистов». Откуда взялась эта репутация напряженной безрадостности? Давайте заглянем в колонку юмориста Эрмы Бомбек:
В прошлое воскресенье я видела в церкви малыша, который вертелся по сторонам, улыбаясь всем и каждому. Он не плевался, не шумел, не топал ногами, не рвал книгу, не лазил к маме в сумку. Улыбался — только и всего. Наконец, мать резко дернула ребенка за руку и шепотом, который услышали бы и в последних рядах, велела: «Прекрати ухмыляться! Ты в церкви находишься!» С этими словами она хорошенько шлепнула сына. А когда у ребенка из глаз хлынули слезы, удовлетворенно заметила: «Так–то лучше». И вновь погрузилась в молитву…
Вдруг я ощутила гнев. Меня осенило: весь мир в слезах, и если ты еще не плачешь, тем хуже для тебя. Мне хотелось прижать к себе зареванного малыша и рассказать ему о моем Боге. О радостном Боге, улыбчивом Боге. О Боге, которому хватило
