только Его воля имеет значение».
«Но разве это не старо как мир, Папа?» — спросил я.
«Да, то же самое и Рамдас сказал Раму, — ответил Папа. — Он сказал этому Парню: “Разве кто-нибудь станет отрицать, что на все — Твоя воля? Только Твоя, Господи, и больше ничья”. Но Раму этого мало, Он хочет, чтобы Рамдас всегда, к месту и не к месту, словом, все 365 дней в году, напоминал всем вам о том, что Он Сам считает главным принципом творения: на все Его воля».
«Папа, — сказал я после некоторого молчания, ожидая, пока Папа закончит работу — проверку корректуры очередного выпуска журнала «The Vision»; была вторая половина дня, и оставалось всего несколько минут до начала дневной прогулки («обхода ашрама»), — неужто Рам такая настырная Особа?»
«Конечно, Он такой и есть, — охотно согласился Папа. — Как-то раз Он разбудил Рамдаса среди ночи только для того, чтобы сообщить шепотом: “Эй, послушай, Моя воля превыше всего”. “Хорошо, хорошо, — заверил Его Рамдас, — разве Рамдас когда-нибудь отрицал это? А теперь позволь Рамдасу поспать”. Рам объяснил: “Я просто подумал, что лучше Мне Самому еще раз прояснить этот важнейший момент”».
«И что же тогда сделал Папа?» — спросил я, сдерживая смех. Вид Папы, дающего Раму уроки хороших манер, не описать никакими словами.
«Рамдас взял самый большой кусок тростникового сахара и засунул его в рот Раму, прежде чем Он смог понять, что происходит. Пока Рам разжевывал сахар и проглатывал его маленькими кусочками, Рамдас смог снова уснуть. В одном Рамдас был уверен: Раму очень понравился сахар, и Он не откроет рот, не съев всего, боясь выронить хотя бы кусочек». Папа смеялся теперь вместе со мной над этой картиной: Рам, не способный оторваться от сахара.
«Даже когда Рамдас разговаривает с преданными, — сказал Папа позднее, во время нашей прогулки по ашраму, — Рам встревает и нашептывает Рамдасу на ухо: “Ты сказал им, что на все Моя воля?” И Рамдасу приходится напоминать Ему, что прерывать беседу — неприлично. Но, разумеется, последнее слово остается за Рамом: “Кто эти все сидящие перед тобой формы, как не Я?” — спрашивает Он. И какой ответ может дать Рамдас этой неисправимой Особе? И вот, чтобы ублажить Его, Рамдас вынужден посреди беседы внезапно заявлять: “Да будет воля Рама!” Это всех очень удивляет, никто не может понять, с какой стати Рамдас говорит вдруг о воле Рама, когда разговор шел о Кришне и о любви гопи (пастушек)».
«Так вот почему, Папа, ты всегда держишь баночку с тростниковым сахаром у своего стула?» — спросил я.
«Конечно, — ответил Папа, — а как ты догадался? Рамдасу известно пристрастие Рама к сладостям. Поэтому, как только Он открывает рот в те моменты, когда не должен этого делать, Рамдас тихонько открывает баночку, вынимает самый большой кусок сахара и засовывает его в рот Раму. И Он на некоторое время замолкает».
В другой раз, когда Папа так же неожиданно произнес: «Да будет воля Рама» и — беспомощно разведя руками, объяснил, что Рам вынудил его сделать это, я в ответ спросил: «Прекратит ли когда-нибудь Рам вмешиваться в чужие разговоры?»
«Нет, никогда, — твердо сказал Папа. — Он повсюду преследует Рамдаса. Но ты ведь знаешь, то, что говорит Рам — так оно и есть. Нет ничего, кроме Его воли». И тогда Папа продекламировал строки, сочиненные им много лет назад и известные теперь каждому преданному:
Знайте, что высшей волей обладает Рам,
Склонитесь перед ней и подчинитесь.
Все, что случается, вершит один лишь Рам,
И все, что Он вершит, лишь нам во благо.
И это потому, что Рам — само добро, сама любовь,
Где Рам, там все благословенно.
«А какова сейчас Его воля, Папа?» — спросил я. Папа взглянул на меня с лукавой улыбкой и ответил: «Сейчас Его воля такова: после чая Рамдасу нужно пойти в сарай и посмотреть, как идет работа у плотников, потом немного прогуляться в Панчавати [112], а потом, сев на стул, ожидать вечернюю почту».
«А потом?»
«А потом — да будет воля Рама», — весело сказал Папа.
Один преданный как-то спросил Папу, не есть ли тот Рам, о котором Он всегда говорит, — Господь Рамачандра, сын царя Дашаратхи. Ответ Папы был знаменателен. Он сказал с мягкой улыбкой: «Рам Рамдаса — вездесущее, всеведущее, всесильное высшее Существо. Он пребывает во всех сердцах, принимает все формы, Он — единственное, что существует. Этот Рам — в том числе и сын царя Дашаратхи».
Папа говорил, что пути Рама поистине загадочны и неисповедимы. Идеалом Папы с детства был Господь Кришна, и Рам, хотя и заставил его повторять «Ом Шри Рам джей Рам джей джей Рам», во время неустанного пения Рамнама одарил его видением Господа Кришны — в образе мальчика-пастушка, танцующего с флейтой в руке. А через год после этого, рассказывал Папа, Рам наградил его видением Вселенской формы, универсальным видением — в пещере на горе Аруначала (Папа был тогда странствующим санньясином). И он повсюду видел Рама и только Рама. Не в силах сдерживать внутри хрупкой оболочки нахлынувшие волны божественного блаженства, Папа носился вокруг пещеры и от радости, что видит во всем своего возлюбленного Рама, обнимал камни и деревья. Один идущий в гору человек, которого Папа обнял в порыве божественного безумия, испугался за свою жизнь и бросился бежать, — со смехом рассказывал Папа.
Папа редко говорил о жизни, которую он вел до отречения от мирского существования и принятия санньясы. Был такой редкий случай, когда одному преданному с помощью настойчивых вопросов удалось «вытянуть» из Папы какие-то факты. И Папа рассказал, как в детстве он, бывало, служил проходящим садху и санньясином, которые останавливались в доме его отца, и как радостно ему было это служение. Его восхищение беззаботной жизнью этих благословенных детей Господа зародилось, говорил Папа, в ту раннюю пору его жизни, когда он с восторженным вниманием слушал рассказы отшельников, странствующих по миру и целиком полагающихся на Бога. Даже после того как появился ашрам, тесная связь Папы с миром садху и санньяси не прерывалась, и ничего он так не любил, как встречи и разговоры с теми, кто, приходя в ашрам, непринужденно рассказывал Папе обо всем, что видел во время своих странствий. А садху, в свою очередь, любили сравнивать свои собственные впечатления от неодолимых чар Гималаев, от святой пещеры Васиштхи, от паломничества к Бадринатху и от многого другого с
