дома. У меня только попить. Вот, хошь, водка пшеничная. Вот столичная. Вот посольская.
– Я водку не пью.
– Ну, извини, молочка нет.
Царевич попятился к выходу.
– Погодь! – крикнул кабатчик, выходя из-за стойки. – На дороге ярыжки, будь осторожен.
– Какие ярыжки? Это что, чудища такие? – удивился юноша.
– Ты что, малец, с луны свалился? – в свой черед удивился мужик. – Ярыжек не знаешь?
– Нет, я человек нездешний, проезжий.
– Тогда слушай сюда. – Кабатчик подманил Ивана рукой и задышал ему в ухо салом и чесноком. – Ярыжки – слуги государевы. Они должны порядок блюсти, наше добро охранять, разбойников ловить. Но, сказать по правде, малец, ярыжки хуже всяких разбойников. Мало им государева жалованья, они еще и нас, бедных христиан, обирают. Где увидят человека праздношатающегося, сразу по пустяку придерутся. Мол, отчего ворот рубахи расстегнут? Отчего сапоги дегтем не смазаны? Отчего борода не чесана? И штраф выпишут. Нечем штраф платить? Или дубинками изобьют, или в отделение доставят. И сиди в обезьяннике до утра.
– Как мне быть? – растерялся царевич.
– Встретишь ярыжку, сделай вид, что не увидел его. Коли будет приставать, ускорь шаг. А коли документы потребует, то или беги, или пригрози ему сабелькой. Они, ярыжки, трусливые.
Юноша поблагодарил и вышел из кабака. Хмурый мужик проводил его.
– С час назад ярыжки были у меня. Какого-то забулдыгу повязали, да еще с меня штраф содрали. Наверное, ты их на дороге встретишь. Будь осторожен.
Сел Иван на коня и поехал. Вскоре увидел на дороге странное зрелище – два всадника тащат на веревке мужичка. Царевич понял: это ярыжки с забулдыгой.
Испугался и хотел свернуть в кусты, переждать, но потом решил, что негоже сыну славного Додона Гвидоновича бояться каких-то ярыжек. Смело поехал юноша к всадникам и поравнялся с ними.
Ярыжки были неимоверно толсты. Красные кафтаны не застегивались на их раскормленных животах. Так же толсты были и кони государевых слуг. Забулдыга, напротив, был мужичок худой, смуглый, с досиза выбритой головой, свалянной порыжевшей бородой, в шелковой рубахе и разбитых сафьяновых сапогах.
– Палачи! Сатрапы! Душители свободы! Погиб поэт, невольник чести! – неистовствовал забулдыга.
– Заткнись, охальник! Уймись, а то хуже будет! Ужо доставим тебя в отделение, по-другому запоешь, пьяница несчастный! – огрызались ярыжки.
– Добрый молодец! – воззвал мужичок к подъехавшему Ивану. – Взгляни, как бездушные служители закона влекут в свой гнусный вертеп служителя муз. Разве можно так обходиться с поэтом, пока не требует поэта к священной жертве Аполлон?
– За что вы его? Куда? – спросил царевич у ярыжек.
– Это опасный государев преступник: безобразник, шут гороховый, стихотворец и вольнодумец, – буркнул один «палач».
– Он в общественном месте читал непристойные вирши, – добавил другой.
– Не слушай их, молодец! – кричал забулдыга. – Все врут они. Разве презренный кабак – общественное место? Разве мои волшебные стихи – непристойны? Они, свиньи, ничего в виршах не понимают.
– Он же никого не убил, не ограбил. За что вы его тащите на веревке, как паршивого пса? – удивился юноша.
– Не убил? Не ограбил? Он хуже… – засмеялся один «сатрап».
– Он хуже, он штраф не заплатил, – добавил другой.
– Чем платить? Не продается вдохновенье. Мы вольные птицы, а птицам деньги не нужны! – кричал мужичок.
– Не понимаю, что такое штраф? Пеня? Деньги? Давайте я заплачу за него, – предложил добрый Иван.
Ярыжки остановили коней. Пошептались.
– Штраф – рубль! – объявил один «душитель свободы».
– Два! – добавил другой.
Царевич полез в карман за неразменной монетой.
Ярыжки с трудом слезли с коней, развязали забулдыгу и отдали Ивану на поруки.
Когда государевы слуги отъехали на почтительное расстояние, мужичок заругался им вослед:
– Прошедшего житья подлейшие черты! А судьи кто? Вот то-то, все вы гордецы!
Царевич едва унял его:
– Не бранись, а скажи лучше, кто ты.
Забулдыга подбоченился.
– Ты что, молодец, не слыхал обо мне? Я великий поэт Демьян Скоробогатый, служитель муз и Аполлона. Имя мое благоговейно произносится по всему подлунному миру за то, что в мой жестокий век восславил я свободу и милость к падшим призывал. Не слыхал?
– Не слыхал. Не знаю, какой ты поэт, Демьян, а на богатого, уж не прогневайся, ты не похож, – засмеялся юноша.
– Временные затруднения, – подтянул штаны мужичок. – А ты кто такой?
– Иван. Езжу по белу свету по своей надобности. Поедешь со мной?
– Отчего не поехать? Поеду! Мне все равно с кем и все равно куда.
– Тогда залезай на круп. Да ты сам залезешь?
– Обижаешь, добрый молодец! Я в гусарах служил.
Демьян лихо вскочил на коня, и Иван тронул поводья. Поехали.
Поэт без устали болтал, расспрашивал царевича о его делах, рассказывал о своей блуждающей судьбе и читал вирши. Царевич охотно поддерживал разговор, хотя и неудобно было это, сидя спиной к собеседнику.
«Занятный человек, – подумал юноша. – Хорошо бы и дальше с ним ехать. Вдвоем все-таки веселее».
Нагнали ярыжек. Их раскормленные кони еле-еле передвигали ноги. Миновали их быстро и молча.
Вечером приехали к большому селу с церковью. Кирпичный храм возвышался над избами, блестя золотыми маковками. Над обшарпанной колокольней кружили вороны. Но Иван не знал, что это церковь. Для него это был большой загадочный дом с башней.
– Чей это дворец? – спросил царевич.
– Это церковь, Божий храм, сюда старухи приходят по утрам, – сострил Демьян.
– Мне туда непременно надо.
– Сегодня уже поздно. Завтра будет праздник, завтра и сходишь. А пока давай попросимся к кому-нибудь на ночлег.
Постучались в одну избу, в другую, в третью. Но везде путникам отвечали одно и то же:
– У нас занято! Завтра ярмарка, народу понаехало! Ступайте к соседям!
Наконец один хозяин пустил ночевать на сеновал. Уже в темноте поужинали хлебом насущным и завалились спать.
Проснулся юноша от странных звуков – будто самый воздух гудел и звенел. Иван растолкал поэта.
– Слышь, что это?
– Зачем разбудил? Это колокола звонят. Народ в церковь созывают. Не мешай спать.
И поэт с головой зарылся в сено.
Царевич решил сходить в храм. Спустился с сеновала, отряхнулся, лихо заломил шапку и пошел на звон.
Церковь стояла посреди села. На площади вокруг нее уже собиралась ярмарка. Продавцы спешили к своим лавкам, будущие покупатели – в храм. Мужики в праздничных армяках и бабы в нарядных сарафанах входили в церковь и выходили из нее. Сотни голосов гудели на площади, а над ней весело трезвонили колокола.
Юноша с любопытством вошел в храм. В нем было душно, сумрачно и приторно пахло ладаном. Народу набилось так много, что нельзя пройти вперед. Иван не мог ничего разглядеть или расслышать. Только невнятное глухое пение
