— Почему это с ними нельзя разговаривать? Что они — не люди, что ли? Я рабочий депо, сидел и при царском режиме, но такого не видывал.
Рабочего тут же вывели из камеры.
— Какие-то важные преступники, — шептались между собой заключенные, поглядывая на Леву и его товарища по несчастью.
Лева стал ходить из угла в угол, и в тот момент, когда подходил к краю, противоположному двери, и был к часовому спиной, прошептал заключенным:
— Я баптист, привезен из Красноярска. Здесь есть наши братья, если сможете, сообщите им.
Заключенные молчали и кивали головами в знак того, что шепот Левы ими услышан и понят.
Проходили часы за часами. Страшно хотелось есть. Прибывший с Левой дал знаком понять, что они очень голодны. Тогда находившиеся в камере заключенные стали класть куски хлеба рядом с гулявшим мимо Левой, а он потихоньку прятал их в карман. Потом сел рядом со своим товарищем по пути и поделился с ним хлебом. Они, стали есть. Конвоир увидал это, но не обратил внимания. Видимо, в полученном им инструктаже не было специального указания, чтобы эти этапники не ели, и он смолчал.
К вечеру их вывели из камеры. Конвой был особый. Повели на пароход. Переправили на другую сторону Ангары, где был город. Там их ждала большая грузовая автомашина. Арестантам велели лечь на дно кузова, а рядом с ними у кабины, встали четверо часовых. Машина понеслась по улицам Иркутска.
Лева невольно предался воспоминаниям о своем недавнем прошлом: «Сюда я приезжал, когда мне было восемнадцать лет совсем недавно… Приезжал для того, чтобы посетить заключенных. Виделся с братьями. Уехал отсюда, чтобы повидать дорогих там, у Ангары, в Тальцах. Ему вспомнилась встреча с Гошей Огородниковым и другими заключенными братьями, вспомнился светлый образ сестры Паши, которая посвятила свою жизнь заботам о гонимых. Где она теперь? Что с ними со всеми?..» Леве вспомнилось далее, как он из этого города с женою заключенного пресвитера Иркутска и ее грудным младенцем выезжал в знаменитый Александровский централ, чтобы посетить ее мужа и других заключенных братьев. В этом трудном деле он не жалея себя, стремился посетить большее числе страдающих, оказать им привет и заботу. И вот теперь награда за это — терновый венок страданий]
— О, это не горе! — искренне думал Лева, — Этот венок носил Тот, за Которым он шел, Иисус. Тот, у Которого он учился делать добро. Кто в своей короткой жизни на земле учил людей только одному — любить друг друга, сам исцелял больных, утешал скорбных, воскрешал безнадежных, и за это был увенчан тернием и казнен. Мне ли лучшего желать? — думал Лева. — Да, Господи, дай идти за Тобой!
Ехали мимо какого-то большого, высокого здания, и наверху его Лева прочел — университет.
— А вот это мой университет — подумал Лева и улыбнулся. — Этот университет куда лучше, чем тот, который прошел Горький, написавший книгу «Мои университеты». Да, не дано мне учиться в высшей школе, не дано заниматься наукой. Как некий негодный элемент, выброшен еще из средней школы. Но Бог открыл мне свои университеты жизни, и это все для того, чтобы, пройдя их, можно было твердо знать, где добро, а где зло, что есть Путь, Истина и Жизнь.
Машина остановилась. Знакомые места, знакомые высокие красные стены, знакомые огромные железные ворота. Иркутская тюрьма. Их ввели внутрь и там сдали особой охране. Лева понял, что в общую камеру их не посадят, потому что их принимала тоже охрана ОГПУ. «Вероятно, нам предстоят одиночки», — решил юноша.
Потом последовал тщательный обыск. Обыск до нитки. И вот у Левы отбирают Евангелие и бросают в кучу, где лежат ремни, веревки, отрезанные металлические пуговицы.
— Отдайте мне Евангелие, — просит Лева. — Его никогда у меня не отбирали,
— Не положено, — говорит обыскивающий и продолжает свою работу.
— Господи! — подумал Лева. — Вот и произошло несчастье… Впереди, вероятно, предстоят большие переживания… Такая неизвестность — ив это время лишиться Твоей книги. Господи, будь милостив ко мне, пусть они вернут его! — помолился он сам в себе. Главный дежурный встал, как бы нехотя, посмотрел на Леву, прошелся, подошел к куче, нагнулся, поднял с пола Евангелие, посмотрел, перелистал его и потом, ни слова не говоря, отдал Леве.
— Спасибо! Большое спасибо! — прошептал Лева.
Как удивительно быстро отвечает Бог на молитвы! Тот, Который находится в неприступном свете, на неизмеримом расстоянии, слышит слабый стон души, и какие-то силы, исходящие из этих небесных глубин, действуют на мертвое, не знающее Бога сердце, и человек встает и делает то, что вкладывают в него в этот момент эти небесные силы.
О, какую радость испытал Лева, держа снова в руках дорогую, ни с чем не сравнимую книгу Спасителя!..
Товарища по этапу, назвавшего себя Леве фальшивомонетчиком, отвели в одиночный корпус, Это — красное многоэтажное, здание сплошных одиночек. Там в свое время, как рассказывали потом Леве заключенные, сидел Колчак. Оттуда его и вывели на расстрел.
Леву поместили в другую одиночку. Эти были в главном корпусе тюрьмы с тюремным двором посередине.
Иркутская тюрьма в это время была переполнена, и в одиночках не могли держать по одному. Туда помещали по нескольку человек. Леве, как новичку, сразу пришлось занять место у параши. Здесь сидели подследственные, находившиеся «на особом учете». Был здесь бывший начальник районной милиции — сравнительно молодой еще человек, одетый в военную форму. Был известный сибирский бандит — жиган — юноша необыкновенно крепкого сложения с диким суровым взглядом. Был привезенный откуда-то из Монголии седой старик-паша — буддийский монах. Он ни слова не понимал по-русски. Одет был в необыкновенно красивую шубу ярко-желтого цвета. Ему, как самому слабому и старому, предоставили привинченную к стене койку. Остальные размещались кто на нарах, что были у окна, кто на полу.
«Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: так будьте мудры, как змеи, и просты, как голуби».
Мтф. 10:16
Как это обычно бывает, новичка, попавшего в тюремную камеру, сокамерники сразу забрасывают вопросами: кто он? откуда? за что арестован? Когда Лева рассказал, что он верующий христианин, решившийся исполнить слова Христа: «Был в темнице, и вы посетили Меня», а занимался тем, что посещал заключенных в тюрьмах и лагерях, за что теперь и арестован, один из сокамерников, который на воле был начальником милиции, с грустной усмешкой произнес:
— Ну, парень, тебе, вероятно, припаяют крепко! Никто не поверит, что ты это делал из любви к людям. Никто не поверит, что ты лично, один только, организовывал моральную и материальную помощь заключенным.
Когда же Лева сказал, что следствие по его делу закончено и он ожидал приговора, а вместо приговора его привезли сюда, все заключенные в камере с сожалением посмотрели на него, а начальник милиции, покачал головой:
Плохи твои дела. Одно из двух: или продолжат следствие для выяснения подробностей твоего дела, или направят боярышник караулить.
— А что это такое — боярышник караулить? — спросил Лева.
— Это — сказал сибирский жиган, сверкая глазами, — самое последнее дело. Вышка значит.
Как узнал потом Лева, среди заключенных прошел слух, что всех приговоренных к расстрелу выводили за город, где росли кусты боярышника, там расстреливали и закапывали.
Внутренне Лева был готов ко всему. Но эта неопределенность: зачем привезли в Иркутск, сюда, в одиночку, что они хотят от него? — не могла не волновать его сердце. Любой человек, попав в заключение и зная, что его ожидает наказание, и, возможно, тяжкое, не может отнестись к этому равнодушно, не может не переживать, не может не испытывать внутреннего мучительного чувства тревоги и беспокойства. И чем дольше тянется следствие, тем яснее обвиняемый сознает, что у него нет надежды на облегчение его участи, тем сильнее он ощущает это изматывающее чувство тревоги. Нервная системе его истощается, и в жизни бывали случаи, когда заключенный, потеряв всякую надежду, предпринимал попытки покончить жизнь самоубийством, только чтобы избавиться от неимоверно тяжелых переживаний. Именно поэтому администрация тюрем, и особенно наблюдавшие за одиночными камерами, отбирают у заключенных пояса, веревки, на которых они могли бы повеситься, и даже отрезают металлические пуговицы: отточив их, заключенный при желании может вскрыть себе вены и умереть от потери крови.
Леву пугала неизвестность. Возможно, впереди у него новые месяцы страданий в этом каменном тюремном мешке. Но мысль покончить с собой ни на секунду не помрачала его сознание. Он знал, что не по своей воле он явился в этот мир и что, сколько ему назначено быть здесь, определяется не им, а любящим Отцом, в руках Которого каждый день его жизни.
