Прошло 20 лет с тех пор, как он перешёл в вечность, как он ушёл от нас видеть Бога как Он есть. Можно сказать, уже в земной жизни он в известной мере видел Бога как Он есть, а потому и нас учил, вдохновлял жить так, как жил сам. Что такое Церковь? Церковь есть наша матерь, или иначе говоря, утроба, в которой происходит зарождение Божьего творения, в ней мы рождаемся Богом в вечность. Ум отца Софрония был всегда обращён к вечности, а всё земное, хотя и имело великую ценность в его очах, всё же всегда оставалось земным, преходящим, временным, то есть мгновением, в которое ты вроде живёшь, но которое уже и прошло. Он пишет об этом[3] в своей автобиографической книге Видеть Бога как Он есть. В этой книге вы почти не найдёте исторической информации, потому что, как мы уже сказали, его ум был погружён в вечное, и именно это характерно для отца Софрония. Его автобиография — духовная. Он никогда не сходит с высоты вечной жизни к чему‑то лишь обыденному, житейскому.
Однако, видя нашу незрелость и невежество, видя, что мы недостаточно серьёзно относимся ко многим вещам — здесь я, конечно, прежде всего имею в виду себя, но, думаю, все мы были тогда, в начале основания монастыря, юными и неопытными — отец Софроний иногда с улыбкой говорил другим людям в нашем присутствии: «Мне надо быть для них и отцом и матерью». Многими годами позже я понял, насколько глубокими были его слова. Он сказал их шутя, по — доброму, но глубина их была большей, чем это могло показаться. Он жил это слово во всей его полноте и великом значении. Не обращая чрезмерного внимания на мелочи повседневной жизни, он, однако, всё учитывал и обо всём заботился, как это может делать только родная мать. Каждый человек был предметом его заботы. А ведь я его встретил, когда он был уже далеко не молодой, ему было 66 лет. Несмотря на свой возраст, он по — матерински опекал каждого из нас.
Помню, однажды поздно вечером к нам приехала из Франции сестра, которая позже стала монахиней в нашем монастыре. Она провела в дороге целый день. Думаю, в то время она добирались не самолётом, а поездом и на пароме. День был постный, я был на кухне и предложил ей чай, а может что‑то ещё. И вдруг зазвонил телефон. Это был отец Софроний, который жил в ста метрах от монастыря (бывшие соседи переехали в другое место, и Бог так устроил, что мы смогли купить их дом для отца Софрония). Он беспокоился, приехала ли сестра, и сказал, чтобы я открыл для неё рыбные консервы. Я всё сделал, как он мне сказал. Сестра передохнула, подкрепилась и пошла к себе в комнату. Годами позже она рассказала, что в тот вечер была настолько уставшей и голодной, что действительно те рыбные консервы придали ей новые силы. Она призналась, что и сама думала о рыбе, но не могла себе её позволить, был постный день. Отец Софроний был вдалеке, но как будто знал обо всём этом, и потому, позвонив, сказал мне, что я должен сделать для неё. Подобные случаи, когда отец Софроний «как будто бы знал», происходили так часто, что я наконец‑то понял: он и на самом деле знал, его нельзя было провести. Внешне он ничего не показывал и не вёл себя как прозорливый старец, но ничто не проходило мимо него незамеченным.
В начале у нас был только один дом, в котором располагались и келлии и храм. Долгое время это была единственная церковь в монастыре. Утром и вечером мы собирались на молитву и там же служили литургию. Позже маленький храм стал тесен для постоянно возрастающего числа людей, и мы, с Божией помощью, построили новую церковь. Но тогда, в самые первые годы, всё находилось в одном единственном доме, и когда мы собирались вечером в церковь, то закрывали входные двери. Нас было всего пять — шесть человек. В церкви горели две лампады, мы начинали богослужение с предначинательных молитв и далее читали молитву Иисусову. Таковым было правило, которое установил сам отец Софроний, потому что оно позволяло молиться на разных языках. Богослужебных книг на французском и английском языках не было, они были только на славянском, да и то не все. Двое — трое из нас приняли православие во Франции в Русской Церкви, и нам было весьма затруднительно совершать полный суточный круг церковных служб. Поэтому мы читали только Иисусову молитву, в течение двух часов, при закрытых дверях. Иногда отец Софроний говорил: «Не закрывайте сегодня дверь, вечером к нам приедет такой‑то», но мы по невнимательности, бывало, забывали, что он сказал. И тогда, во время службы отцу Софронию приходилось выходить из храма, чтобы впустить приезжего. Мы забывали оставить дверь открытой, но он точно знал — кто‑то стоит снаружи и желает войти. Подобное случалось часто, и я всегда удивлялся таким «совпадениям».
Раз совпало, другой, третий… Даже неверующий поймёт, что в этом что‑то есть, но такому как мне надо ещё и объяснить как следует. С такими людьми самому Богу бывает нелегко. Думаю, святые люди, как, скажем, Никита Стифат отличались тем, что были гораздо более внимательными, и мне, конечно, стыдно за себя, но я верю, что ради молитв отца Софрония и всех вас Бог будет милостив ко всем нам.
Итак, ещё раз скажу, что отец Софроний, будучи подлинным богословом устремлённым горе, никогда не игнорировал насущные проблемы повседневной жизни. Он говорил, что в человеческой жизни нет ничего неважного. Даже так называемые «мелочи» могут оказать решающее влияние, и направить либо ко спасению, либо, не дай Бог, к погибели души. Кажется, в Прологе есть история, повествующая о том, как некий язычник начал свой путь к Богу с того, что однажды увидел христианина, полагавшего крестное знамение на уста, чтобы отогнать сон. Вроде бы мелочь, но это послужило обращению человека к истине, и впоследствии он стал святым, мученически пострадав за Христа. С обычаем полагать крестное знамение на уста я встречался на Святой Горе Афон, и вот, оказывается, в ранние века христианства такая незначительная деталь послужила спасению души. Для отца Софрония мелочей также не существовало. Бывало, мы что‑то упускали из виду, не обращали должного внимания, и тогда он говорил: «Будьте осторожны, это не пустяки». Сегодня ты своровал яйцо, гласит румынская пословица, завтра украдёшь вола. «Ну что такого, если я возьму яйцо, у него их сотня. Ничего страшного», — думает человек. Но дело не в яйце и не в воле, а в духе, который сокрыт в акте воровства. Если человек пребывает в духе Божием, он не может красть у ближнего, потому что Бог исполняет его духом любовной заботы.
Каждый человек способен усвоить мысль: «Буду заботиться о ближнем», и тогда его отношение к людям будет нравственным. Именно на этом и была основана западная культура с её добрыми обычаями и взаимным уважением. Если же мы говорим о Духе Божием, то тогда всё сводится не к традициям и культуре, а к любви, лежащей в основе наших поступков. Отец Софроний и говорил и писал, что целью аскетических усилий и трудов является стяжание любви. Здесь нет противоречия словам преподобного Серафима Саровского, говорившем о стяжании мирного духа. Речь идёт об одном и том же, а именно о Святом Духе, о Боге, Который, по словам святого Иоанна Богослова, есть Любовь. Когда Христа спросили, какая заповедь наибольшая, Он ответил: Возлюби Господа Бога твоего[4], и я бы добавил: «всем, что ты имеешь и всем, кто ты есть». Далее Христос говорит о второй важнейшей заповеди, которой, однако, нет в числе десяти заповедей Ветхого Завета. Десять заповедей мы находим в книге Исход[5], а также в несколько иной форме в книге Левит. Но Христос, Слово Божие, прекрасно знает что и когда Он говорил чрез Своих пророков, которые будучи ограниченными людьми, и сами, быть может, не всегда вполне сознавали, что Бог говорил чрез них. А может быть обстоятельства были тогда таковы, что заповедь о любви к ближнему следовало дать в другом месте. Итак, Христос говорит, что вторая заповедь подобна первой: Возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки[6]. Под законом здесь имеются в виду десять заповедей. То есть Христос берёт совсем из другой книги ещё одну заповедь и утверждает, что эта заповедь важнее всех прочих. Она важнее других потому, что связана теснейшим образом с любовью: в ней говорится о любви, она сама проистекает из любви. Человек, имеющий в себе живущим Духа Святого, думает о ближних, потому что в нём живёт дух любви, дух доброты, дух жизни, не потому, что он хорошо воспитан. Ныне распространено и широко употребляется в обществе выражение, которое я впервые услышал во Франции: «это — политкорректно». Мне кажется, выражение сие ужасно, от него веет холодом, оно бездушно и убийственно. Может употребление его в определённых ситуациях, в некоторых пределах оправданно, но теперь, после многих лет жизни рядом с отцом Софронием, мне, воспринявшему чрез него столько, сколько Богу угодно было даровать, подобные слова представляются леденящими и недостойными человека.
