1. Таков естественный закон у пчел – не вылетать из ульев, пока не будет предводительствовать ими в полете царь [1711]. И я, поскольку вижу, что народ Господень в первый раз идет ныне к небесным цветам – мученикам, ищу предводителя. Кто же подвиг этот многочисленный рой? Кто зимнюю унылость превратил в весеннюю светлость? Ибо народ ныне действительно в первый раз, как бы из ульев, высыпав из города, наполнил своими толпами это украшение предградия, это священное и прекрасное поприще мучеников. А поелику чудо мученика и меня, возбудив и доведя до забвения немощи, привело сюда, то, как бы на цветке каком, прожужжу и я посильным голосом деяния сего мужа, совершив тем дело и благочестивое, и вместе приятное здесь присутствующим. Ибо похваляему праведну, возвеселятся людие, говорил нам недавно премудрый Соломон (Притч. 29:2). Впрочем, недоумевал я сам себе, что значит загадка сия у приточника [1712]: то ли когда какой-нибудь ритор или искусный вития составит слово на удивление слушателям, тогда увеселяются люди каким-то увлекательным звуком, приятно поражающим слух, одобряя и изобретение мыслей, и расположение, и пышность, и стройное течение речи? Но сего никак не мог сказать тот, кто никогда не употреблял такого рода речи. Не мог советовать нам торжественно с велеречием говорить похвалы блаженным [1713], кто сам везде предпочитал слог ровный и речь безыскусственную. Поэтому что же говорит он? То, что люди веселятся духовным веселием, при одном напоминании о заслугах праведников возбуждаясь к соревнованию и подражанию благам, о которых слышат. Ибо история людей, благоустроенных в жизни, ищущим спасения дает как бы некоторый свет, озаряющий путь жизни. Потому, как скоро мы выслушаем жизнь Моисея, повествуемую Духом, тотчас рождается в нас соревнование добродетели сего мужа и кротость нрава для каждого становится достоподражаемою и достоуважаемою. Другим людям похвалы слагаются чрез распространение слов; а в рассуждении праведников и того, что действительно соделано ими, достаточно к показанию превосходства их добродетели. Посему, когда пересказываем жития прославившихся благочестием, прежде всего Владыку прославляем в рабах Его; восхваляем же праведников засвидетельствованием о том, что знаем, и людей увеселяем слышанием прекрасного. Так жизнь Иосифа есть увещание к целомудрию, а повествование о Сампсоне – побуждение к мужеству.
Бог прославляется во святых Своих2. Поэтому Божественное училище не знает закона похвальных речей, вменяет же в похвальную речь свидетельство о делах, как и к похвале святых достаточное, и стремящимся к добродетели в довольной мере полезное. Как закон похвальных речей тот, чтобы доведаться об отечестве, разыскать род, описать воспитание, так наше правило, умолчав о соприкосновенном, наполняет свидетельство тем, что собственно принадлежит каждому. Досточестнее ли я от того, что город совершил некогда трудные и великие подвиги, воздвиг славные памятники побед над врагами? Что мне из того, если положение его благоприятно, удобно и зимою и летом? А если он и людьми изобилен, и может прокормить много скота, какая мне из этого польза? Пусть и множеством коней превосходит все города под солнцем; может ли это соделать нас совершеннейшими в человеческой добродетели? А также, описывая вершины соседней горы, что они заоблачны и высоко поднимаются в небо, не обманываем ли сами себя тем, что будто бы чрез это восписываем похвалу людям? Всего будет смешнее, когда праведники презирают целый мир, а мы станем наполнять похвальные им речи ничего не стоящими малостями. Итак, достаточно воспоминания для всегдашней пользы.
Воспоминание о подвигах святых необходимо для подражания имИбо самим праведникам не нужно приращение славы, но нам, которые еще в этой жизни, необходимо воспоминание для подражания. Как за огнем само собою следует то, что он светит, и за миром – то, что оно благоухает, так и за добрыми делами необходимо следует полезное. Впрочем, и то немаловажно, чтобы в подробности узнать истину совершившегося тогда; потому что нам передан неясный слух, которым сохранены доблестные дела сего мужа в подвигах; и наше, как кажется, дело – уподобляться живописцам. И они, когда списывают изображения с изображений, весьма далеко (что и естественно) уклоняются от подлинников; и нам, которые лишены зрения самих действий, немалая угрожает опасность – умалить истину. Но поскольку настал день, приносящий нам память мученика, который славно подвизался в свидетельстве за Христа, то скажем, что знаем. Он родился в сем городе, за что и более любим мы его, потому что он – собственное наше украшение. Как плодовитые дерева взращенные ими плоды отдают собственной земле, так и сей мученик, произойдя из недр нашего города и восшедши на величайшую высоту славы, родившему и воспитавшему его городу даровал наслаждение собственными его плодами благочестия. Прекрасны плоды и иноземные, когда они сладки и питательны; но гораздо приятнее чужеземных плоды отечественные и местные: они, сверх наслаждения, по близости к нам, доставляют еще и некоторое украшение. Гордий, вписанный в военную службу и в воинских списках отличаясь и телесною силою, и душевным мужеством, делается славен; посему под начало его вверено было сто воинов. Когда же мучитель того времени лютость и жестокость души простер до того, что объявил войну Церкви и богоборную руку поднял на благочестие, повсюду сделаны были объявления и на каждом торжище, на каждом видном месте прочитаны указы не поклоняться Христу, или поклоняющимся наказанием будет смерть; дано также повеление, чтобы все кланялись идолам и почитали богами камни и дерева, на которых искусство отпечатлело некоторый образ, или непокоряющиеся жестоко пострадают. Когда во всем городе были беспорядок и мятеж, а благочестивые подверглись грабежу; расхищали имущество, мучили побоями тела христолюбцев; жен влекли по всему городу, не миновали юности, не уважали старости; не сделавшие никакой неправды терпели, как злодеи; тесными делались темницы, опустели богатые дома, а пустыни наполнялись беглецами; виною же терпевших все это было благочестие; и отец предавал сына; сын доносил на отца; братья неистовствовали друг на друга; рабы восставали на господ; какая-то страшная ночь объяла мир; от диавольского умоповреждения все не узнавали друг друга; дома молитвы разоряемы были руками нечестивыми; ниспровергались жертвенники; не было ниже приношения, ниже кадила, ни места, еже пожрети (Дан. 3:38); но все, подобно облаку, обдержало страшное уныние; изгоняемы были служители Божии; всякое благочестивое собрание было приводимо в ужас, а демоны ликовали, все оскверняя туком и кровию, – тогда сей доблестный муж, предварив принуждение судилищ, свергнув с себя воинское препоясание, удалился из города. Презрев власть, презрев славу, всякого рода богатство, родство, друзей, рабов, наслаждение жизнию – все, что вожделенно для людей, пошел в самые глубокие и непроходимые для людей пустыни, жизнь со зверями почитая для себя более приятною, нежели общение с идолослужителями, и подражая в этом ревнителю Илии, который, когда увидел превозмогающее идолослужение сидонянки, удалился на гору Хорив и жил в пещере, взыскуя Бога, пока не увидел желаемого, сколько человеку можно видеть Бога (3 Цар. 19:4-18).
3. Таков был и Гордий, бежавший городских мятежей, торжищной толпы, высокомерия чиновников, судилищ клеветников, продающих, покупающих, клянущихся, говорящих лживо, сквернословия, сладкоречия и всего иного, что городское многолюдство влечет за собою, как корабль – малую ладью. Очищая слух, очищая очи, и прежде всего очистив сердце, чтобы прийти в состояние видеть Бога (ср. Мф. 5:8) и стать блаженным, он видел в откровениях, изучал тайны, ни от человек, ни человеками (Гал. 1:1), но имея великого учителя – Духа истины (см. Ин. 16:13). Отсюда перейдя к размышлению о жизни, как бесполезна она, как суетна, как малозначительнее всякого сновидения и всякой тени, сильнее возбудился к вожделению вышнего звания. И как подвижник ощутив, что довольно уже упражнял себя и умастил к подвигу постами и бдениями, молитвами, постоянным и непрерывным поучением в словесах Духа, заметил тот день, в который весь город поголовно, совершая празднество в честь воинственного демона [1714], занял место на зрелище, чтобы видеть конское ристалище. Итак, когда весь город собрался вверху, были там и иудей, и эллин, а к ним примешалось немалое число и христиан, которые, живя без осторожности, заседая с сонмом суетным (Пс. 25:4), не уклоняясь от сборищ лукавнующих (Пс. 63:3), и в этот раз стали зрителями быстрого бега коней и опытности возниц; когда и рабов отпускали господа, и дети из училищ бежали на зрелище, явились и женщины из простого народа и незнатные; когда поприще было полно и все уже напрягали взоры видеть состязание коней, тогда сей доблественный муж, великий сердцем, великий разумом, с высоты горы сойдя на место зрелища, не устрашился народа, не стал вычислять, какому множеству враждебных рук предает себя, но с бестрепетным сердцем и возвышенным разумом, как бы сквозь частые камни или множество деревьев, протеснившись сквозь сидевших вокруг поприща, стал посредине, подтверждая собою то слово, что праведник яко лев уповает (Притч. 28:1). И сколько неустрашим был душою, что, стоя на открытом месте среди зрелища, с бестрепетным дерзновением (и доныне живы некоторые из слышавших это) возгласил следующие слова: Обретохся не ищущим мене, явлен бых не вопрошающим о мне (ср. Ис. 65:1), показывая тем, что не нуждою приведен в опасность, но добровольно отдал себя на подвиг в подражание Владыке, Который, неузнанный иудеями во мраке ночи, Сам объявил о Себе (Ин. 16:5).
