Мое сердце учащенно забилось, когда этот человек со вкрадчивым голосом представил меня еще троим мужчинам, он их тоже назвал товарищами. Я нервно пожал им руки, затем мне предложили сесть на плюшевый диван.
Чувствуя страх, я попросил Бога помочь мне и изменить ситуацию.
За впечатляющим письменным столом сидел смуглый человек лет тридцати и нервно улыбался.
— Противоречия между нашими правительствами не должны препятствовать выполнению человеческого долга, — сказал он. Я слегка кивнул головой, но ничего не сказал.
— Я хотел бы рассказать вам о Кабуле, — продолжил он.
— Хорошо, — согласился я.
Он и остальные пустились в долгие и подробные рассказы о том, какая в Кабуле погода.
— Вы, конечно же, никогда до этого не были в Кабуле, — сказал человек за письменным столом.
— Нет, почему же, я жил в Кабуле до этого, — возразил я.
Четверо товарищей удивленно переглянулись между собой. Наступила неловкая пауза.
С неприятной улыбкой человек, сидящий за столом, наконец произнес:
— Что ж, я надеюсь, вам понравится Кабул. Там сейчас происходят хорошие перемены.
— Спасибо, — ответил я.
Нас с Джули вежливо отпустили. После того, как нам вручили паспорта с красивыми печатями новых виз, мы покинули здание посольства. Но у меня никак не выходил из головы тот человек за письменным столом, который почему-то казался загнанным в ловушку. Я задумался о его будущем.
Через три дня — скорее мы просто не могли достать билеты — мы прилетели в Кабул. Этот аэропорт не видел людей счастливее нас.
Примерно через три месяца Бог дал возможность Джозефу, Саре и их детям приехать в Кабул. Мы знали, что все в руках Господа, и это было так важно, потому что совсем рядом было напряженное, загадочное и опасное время.
По приезде в Кабул мне сразу же захотелось увидеться с нашими верными друзьями — господином Мунсифом и Аймалом. Они даже не подозревали, что случилось невероятное и мы снова в Афганистане. Я понимал, что любые встречи для нас сейчас были чрезвычайно опасны, но я просил Бога о том, чтобы Он дал нам возможность увидеться с ними и сохранил нас.
С ужасом я узнал, что семья Мунсифов переехала. У меня не было ни малейшего представления, где их искать, а расспросы могли принести больше проблем, чем полезной информации. Я стал расхаживать по улицам города в надежде увидеть знакомое лицо господина Мунсифа или кого-нибудь из его родных. И хотя в толпе улиц такие поиски казались совершенно бесполезными, я не переставал молить Бога о помощи.
Через полгода наш общий друг рискнул передать мне адрес магазина, где господин Мунсиф получал почту. По моей просьбе еще один друг написал господину Мунсифу записку от моего имени и отнес в магазин. Мы договорились встретиться в одном общественном здании через два дня, надеясь, что встреча в таком месте не вызовет особых подозрений.
Меня ужасно раздражала сложившаяся ситуация. Что же это за безумное время, которое вынуждает всего опасаться? Почему друзья не могут спокойно встретиться? Почему мы не можем открыто семьями сходить друг к другу в гости?
Я приехал к месту встречи за пять минут до назначенного времени, вошел в условленное здание и сел, тихо благодаря Бога за то, что мне наконец-то удалось разыскать своего учителя. Увидев медленно приближающегося к зданию господина Мунсифа, я сделал глубокий вдох, чтобы справиться с нахлынувшими чувствами.
Мы крепко обнялись. Он сказал, что не мог спать две ночи после того, как получил мою записку. Час, проведенный вместе, пролетел невероятно быстро. Глядя вслед удаляющемуся учителю, я стал невольно строить планы на будущее в надежде, что мы сможем видеться с ним и его семьей чаще.
И хотя с Аймалом и его родными связаться было проще, за тринадцать месяцев мы лишь дважды отважились пойти на этот отчаянный риск и навестить их. Оба раза это были долгожданные семейные встречи, полные радости и молитв. Но все время над нами висела тяжесть тревоги, мы знали, что в любой момент дом может быть обыскан солдатами, и это, скорее всего, означало арест всех присутствующих. Но несмотря на опасность, мы были так счастливы, что снова можем быть вместе, и верили, что Бог сохранит этот дом.
То, что Бог обещал защитить нас в этой растерзанной войной стране, совершенно не означало, что можно поступать безрассудно. Однако я свободно ходил на базар, где советские солдаты боялись появляться, рискуя лишиться жизни или попасть в заложники. Иногда люди с недоумением спрашивали, откуда я приехал, и я отвечал: «Из Америки». Я слышал, как они переговаривались друг с другом на пушту или дари: «Нет, он не американец, он русский, только хорошо говорит по-английски», или: «Он говорит неправду, он просто хочет нам понравиться». Порой мне приходилось показывать паспорт, но в большинстве случаев и это было бесполезно. Люди не могли себе представить, что среди них может оказаться американец.
Как-то раз, прогуливаясь по грязной улочке в районе базара, я остановился переброситься парой слов с продавцами. Никто не осмеливался вступать со мной в долгие беседы, и в подобных обстоятельствах это было совершенно объяснимо.
Какой-то продавец лет тридцати спросил меня, откуда я. Я ответил. Пуштуны обычно отличаются откровенностью, и он не был исключением. Бесстрашно он усадил меня пить чай и стал рассказывать мне о том, что его брат живет в Западной Германии. Люди предпочитали не распространяться о том, где находятся их родственники, но он, казалось, не боялся мне это доверить.
Через некоторое время к нам подошел афганец в коротком пальто поверх традиционной одежды. Он спросил продавца: «Кто это такой?». Он не подозревал, что я понимаю пушту. Я заметил у него под пальто автомат.
Продавец ответил: «А-а-а, так, один американец сидит тут».
Человек с автоматом посмотрел на меня и громко рассмеялся.
После того как он ушел, смеяться начал продавец. Он не знал, что сказать человеку с автоматом, поэтому сказал ему абсолютную правду. Но эта правда звучала настолько абсурдно, что тот ему не поверил.
То же самое было с афганскими солдатами. Обычно они смеялись, а потом спрашивали: «А если честно, ты откуда?».
Однажды ночью, лежа в постели, я вспомнил, как несколько месяцев назад, в марте 1982 года, — прямо перед отъездом из Германии — наш хороший друг Натан Барнес и его жена помогали нам паковать вещи. Было уже за полночь, когда все вещи наконец были уложены, и они собрались идти домой. Натан был уже на пороге, как вдруг почувствовал, что Бог хочет нам через него что-то сказать:
— Давид и Джули, мне кажется, Господь хочет, чтобы я сказал вам эти слова: «Как горы окружают Кабул, так и Я окружу вас. И никто, вставший на вашем пути, не одолеет вас, потому что Я — ваша защита».
Эти пророческие слова убедили нас, что мы будем в безопасности. Мы знали, что даже если с нами что-нибудь случится, мы будем не одни, потому что с нами Бог: в безопасности или среди гонений, в тюрьме или на свободе, живые мы или мертвые. И в сердцах у нас был покой — покой, который невозможно было ни нарушить, ни поколебать.
Опасность была нашим постоянным спутником. Стараясь найти грань между осторожностью и доверием к Господу, я довольно свободно передвигался по городу. Каждый человек в этой стране ежедневно сталкивался с опасностью. По ночам исчезали невинные люди, а наутро все было так, будто бы ничего не произошло.
Снова ввели комендантский час. И хотя он вступал в силу только после десяти часов вечера, мало кто отваживался выходить на улицу после захода солнца — разве что самые отчаянные головы. Мне вспомнились слова, которые сказала моя мама перед нашим отъездом из Соединенных Штатов: «Для вас безопаснее всего там, куда вас призвал Бог. Ваши жизни будут сохраннее в Афганистане, если Он вас туда призвал, чем в самой безопасной стране, если это против Его воли».
Однажды вечером мы вернулись домой еще засветло, поужинали и долго читали перед сном.
Задувая керосиновую лампу, Джули сказала: «Давид, смотри, снег!» Улегшись в постель, мы уютно устроились под одеялом, чтобы не замерзнуть ночью. В десять часов мы уже крепко спали.
Одинокий звонок в дверь, раздавшийся после полуночи, вырвал нас из объятия снов. Сна тут же как не бывало. Мы знали: прийти к кому-нибудь после комендантского часа могут только военные или тайная полиция. Затаив дыхание, мы с ужасом ожидали второго звонка. Я видел встревоженное лицо Джули.
Мои мысли неслись наперегонки: «Ну вот и все. За мной пришли. Что они скажут ? Какие предъявят обвинения ? Представят ли мне хоть какие-нибудь объяснения? Невиновность в таких случаях — не защита».
«Господи, помоги Джули», — молился я тихо, и сердце мое сжималось от боли при мысли о том, как ей будет тяжело.
