Священник Димитрий Кирьянов (ТобДС). Таинство «Помазания больных» в Римо-католической Церкви: история и современность
До Второго Ватиканского Собора таинство Елеосвящения в Римо-католической Церкви имело название Extrema unctio, т. е. «Последнее помазание». Католические богословы XIX в. объясняли происхождение этого названия тем, что «помазание рассматривалось как последнее из сакраментальных или псевдосакраментальных помазаний, которому предшествовали Крещение, Конфирмация и святое рукоположение»[479]. Однако неоспоримо также и то, что это название было связано с тем, что таинство преподавалось, как правило, умирающим. Предположительно, такое название этого таинства стало употребляться во Франкской Церкви с IX в. и постепенно распространилось на всю западную Церковь. Так, Собор 836 г. в Аахене призывает священника не пренебрегать давать исповедь и помазание больному, когда конец видится неизбежным[480]. В сер. IX в. Пруденций, епископ Труа, говорил о некой деве Мауре, которая просила его преподать ей «таинство Евхаристии и Последнее помазание»[481]. Статуты Соннация, архиепископа Реймского, датируемые XI в., указывают на то, что Последнее помазание преподается больному, и что «пастырь посещает его часто, оживляя и приготовляя его к будущей славе»[482]. До кон. XII в. на Западе название «Последнее помазание» не было общеупотребительным и совершенно не было известно на православном Востоке. И на Западе, и на Востоке помазание свободно преподавалось всем (исключая тех, кто находился под епитимией), кто страдал от какой-либо серьезной болезни, независимо от того, является ли опасность смерти неизбежной. Однако в течение XII-XIII вв. практика западной Церкви изменилась, и таинство становится помазанием in extremis, т. е. предназначаемым только для умирающих, и получает название sacramentum exeuntium (таинство умирающих). Католический богослов Тонер указывает следующие причины, послужившие изменению отношения к таинству: «А) грабительские требования духовенства в отношении совершения помазания, что препятствовало бедным и людям среднего достатка просить о принятии этого таинства за исключением последнего напутствия; Б) влияние распространенных предрассудков, что помазанный человек, в случае исцеления, не мог вступать в брак, есть мясо, ходить босыми ногами и т. п.; и В) учение об этом таинстве скотистской школы, заключавшееся в том, что главнейшим следствием помазания является окончательное прощение простительных грехов, которое не должно было даваться никому за исключением тех, кто уже не мог вновь впасть в простительные грехи»[483]. Если Бонавентура считал, что в таинстве прощаются повседневные грехи, то Фома Аквинский добавил к этому учение о прощении в таинстве «Последнего помазания» «забытых грехов, вместе с духовными немощами, а также от последствий (reliquiae peccati) первородного греха и личных грехов»[484]. Некоторые из богословов- схоластов, такие как Гуго Сен-Викторский, Роланд Бандинелли (Папа Александр III) и др., продолжали акцентировать внимание на том, что главная цель таинства — исцеление больных, однако этот взгляд практически ушел в прошлое[485]. Первым, кто высказал мысль о том, что помазание является приготовлением к Блаженному видению был магистр Симон, автор «De septem sacramentis» (XII в.)[486]. Это мнение было развито Уильямом Овернским и принято главнейшими католическими богословами эпохи схоластики Альбертом Великим, Фомой Аквинатом, Бонавентурой и Иоанном Дунсом Скотом.
В конечном итоге таинство «Последнего помазания» было включено в покаянный обряд для умирающих и стало рассматриваться как необходимое для принятия только в случае опасности смерти. Уже на Флорентийском Соборе Папа Евгений IV в декрете армянам постановляет преподавать таинство только тем, кто находится «в близкой опасности смерти (in exitu vitx)»[487]. При этом формула таинства не содержит какого-либо слова, выражающего смысл послания ап. Иакова: «Через это святое помазание по благостному милосердию Своему да простит тебе Господь все грехи, которые ты совершил в жизни зрением.»[488]. Здесь явно выражена мысль о разрешении больного от всех грехов перед уходом в жизнь вечную. Подобная мысль была закреплена позднее на XIV сессии Тридентского Собора: «Это помазание совершается над больными, но особенно для тех, кто находится на пороге смерти»[489]. «Последнее помазание» было настолько тесно связано с уходом человека из жизни, что каждому благочестивому католику вменялось в обязанность всегда иметь в своем распоряжении особый набор для совершения таинства, предметы из которого не использовались ни в каких других случаях[490]. Кроме того, завершающими молитвами таинства были молитвы об упокоении души умершего[491].
Тридентский Собор объясняет следствия помазания следующим образом: «Это действие есть благодать Святого Духа, чье помазание очищает от вины, если она еще не искуплена, а также от последствий греха, и облегчает и укрепляет душу больного человека, посредством сообщения ему уверенности в Божественном милосердии, благодаря которой он более легко переносит трудности и страдания болезни, и более легко сопротивляется искушениям демона, который жалит в пяту, и иногда, когда целесообразно для его душевного спасения, восстанавливает его телесное здоровье»[492]. Таким образом, исцеление тела стоит на последнем месте и не рассматривается как необходимое следствие совершения таинства Последнего помазания.
Главный акцент сделан на том, что помазываемому прощаются грехи, причем не только повседневные, но как указывает Тонер, также и смертные грехи. Так, например, Тонер пишет, что если по какой-либо причине приступающий к таинству «находится в смертном грехе, и не может исповедовать его или проявить совершенное раскаяние, то Последнее помазание будет прощать его грех и сообщать ему освящающую благодать»[493]. В «Последнем помазании» прощаются также все временные наказания за грехи при условии соответствующего расположения принимающего таинство. Однако, поскольку гарантировать то, что воспринимающий полностью раскаялся во всех грехах невозможно, то сохраняется необходимость принесения индульгенций за умершего: «Если Церковь предлагает свои молитвы и применяет индульгенции за взрослых, которые умерли непосредственно после Крещения, она должна, следовательно, предлагать их для тех, кто умер после Последнего помазания»[494].
Второе следствие Последнего помазания, отмеченное Тридентским Собором, — это облегчение и укрепление души посредством вливания в больного уверенности в Божественном милосердии, а также дарование ему терпения и укрепления в перенесении страданий и тягот болезни, и с решительным мужеством отражать нападения искусителя в том, чтобы до конца бороться за вечное спасение.
Восстановление телесного здоровья рассматривается как условное и случайное следствие «Последнего помазания». Тридентский Собор выразил условие, при котором происходит исцеление фразой: «Когда оно целесообразно для душевного спасения»[495], не конкретизируя это больше никак. В конечном итоге, само по себе исцеление после принятия таинства помазания в Римо-католической Церкви стало рассматриваться как совершенно экстраординарное событие, а не как естественное следствие принятия таинства.
Схоластическое богословие, однако, не останавливается на перечислении действий таинства, но ставит перед собой вопрос, на который в рамках тридентского богословия ответить оказывается совершенно невозможно: «Какое из этих действий является определяющим особую цель данного таинства?» С точки зрения православного богословия этот вопрос не имеет смысла, поскольку каждое таинство предполагает действие благодати Божией на всего человека в его целостном единстве. И с православной точки зрения ответ достаточно очевиден — исцеление души и тела (исцелить, означает сделать целым, цельным, т.е. восстановить природу человека). Однако католик ставит вопрос: «Какое из этих следствий является действием сакраментальной благодати, сообщаемой в Последнем помазании главным образом, так что другие являются следствиями этого, или средствами? Или более существенно, что, согласно намерению Христа установить таинство, является главной и отличительной целью таинства, его определением как таинства?»[496]. В рамках тридентского богословия целью не может быть ни прощение смертных грехов, ни восстановление физического здоровья, поскольку первое применимо отнюдь не ко всем, принимающим таинство, а второе является экстраординарным событием. Остается прощение простительных грехов и временного наказания за грехи уже прощенные, а также придание душе сил перед лицом вероятной смерти. Мы уже говорили, что этот взгляд на природу таинства принадлежал скотисткой школе, именно он логически приводит к практическому заключению, что только умирающий должен принимать таинство. Однако эта точка зрения хотя и была распространенной в католическом богословии до XIX в., все же не получила всеобщего признания. Тонер указывает (и с его точкой зрения согласны многие католические богословы), что в конечном итоге главной целью и действием Последнего помазания является «сверхъестественное укрепление души перед лицом близкой смерти» [497] . Несколько модифицированный ответ на этот вопрос был предложен Керном, который говорит о том, что «цель Последнего помазания есть совершенное исцеление души в перспективе ее непосредственного вхождения в славу, если не окажется, что восстановление телесного здоровья является более целесообразным»[498]. Этот взгляд вполне согласуется с учением Тридентского Собора, что «Последнее помазание» является «завершением всей христианской жизни» [499] . В конечном итоге Тонер предлагает рассматривать ее как главную цель таинства, а все остальные действия таинства — как следствия этой главной цели. В такой перспективе становится совершенно непонятным: как может восстановление телесного здоровья быть более целесообразным, чем вхождение в Божественную славу?
