Спустя три года мой учитель вернулся и дал мне посвящение, прошептав мантру в правое ухо. Я сказал ему, что уже знал эту мантру и помнил ее все время. Он ответил: «Я знаю. Я всего лишь закрепляю то, что ты уже помнишь». Как ребенок я вовсе не был привязан к своим родителям, но все время помнил о своем учителе и постоянно осознавал его присутствие. Я так много думал о нем, что временами мои родители казались мне незнакомцами. Обыкновенно я думал: «Я не принадлежу этому месту и этим людям». Временами мать наклонялась к моему правому уху и осматривала отверстие, которое было в нем с рождения. Это была метка, предсказанная учителем до моего появления на свет. Иногда моя мать начинала плакать, говоря о том, что однажды наступит день, когда я покину их дом навсегда. Я любил свою мать и отца, но, действительно, с нетерпением ждал этого дня. В раннем возрасте я помнил, что целью моей жизни было завершение моей миссии, не законченной в предыдущем воплощении. Ребенком я ясно и детально помнил свою предыдущую жизнь.
Каждой ночью я просыпался, оттого что во сне передо мной вновь и вновь являлся учитель. Это огорчало и беспокоило моих родителей, и они консультировались со священниками, врачами и астрологами, чтобы понять, что со мной не так. Тогда учитель через своего посланника сообщил им, что со мной все в порядке и им не о чем тревожиться.
В нашем селении жили две старые вдовы, с которыми я имел обыкновение обсуждать свои планы на будущее. Это были очень высоконравственные женщины. Они советовали мне поступить в неполную среднюю школу для обучения. В конце концов, я последовал их совету, но вскоре оставил школу и больше никогда не возвращался туда. Я счел, что учеба в такой школе — бесполезная трата времени для меня.
Через несколько лет мои родители умерли, и я ушел жить к своему учителю. Он приступил к обучению меня дисциплине, хотя это давалось ему нелегко. Я не чувствовал себя обездоленным, не говоря никому слова «отец», потому что вовсе не был привязан к своему физическому отцу. Я никогда не скучал по нему, потому что мой учитель давал мне больше, чем какой бы то ни было отец в состоянии дать своему ребенку. Мой учитель не только заменял мне отца, но и был чем-то большим.
Ему была известна любая мысль, приходившая мне на ум. Если я подумывал о том, чтобы не заниматься медитацией, он, бывало, смотрел на меня и улыбался.
Я спрашивал: «Чему ты улыбаешься?»
И он отвечал: «Ты не хочешь медитировать».
Это помогало мне, так как я знал наверняка, что он руководит мной не только в плане того, что я делаю и говорю, но и в плане организации моего процесса мышления и эмоций. Я боялся думать о нежелательных вещах, но и тогда, когда мне это не удавалось и я думал о чем-то, что представлялось нехорошим, его любовь ко мне оставалась неизменной. Он никогда не контролировал мои мысли, но обычно мягко приводил меня к осознанию мыслительного процесса. Ученик всегда любим своим учителем. Настоящий учитель никогда не порицает своего ученика независимо от того, насколько тот плох. Вместо этого учитель мягко помогает и поправляет. Настоящая любящая мать продолжает нежно заботится о своем ребенке независимо от того, насколько плохо тот себя ведет. Как мать растит своего ребенка, воспитывая его с нежностью и любовью, так и учитель растит своего ученика.
Я не знаю, что мне смогли бы дать мои отец и мать, но мой учитель дал мне все. При этом он никогда не ожидал от меня ничего взамен, да я и не мог ему ничего дать. Моя любовь к нему безмерна, так как он дал мне все: образование, практическую подготовку, а я до сих пор не смог ему дать ничего. Учитель не нуждается ни в чем. Настоящие духовные руководители именно таковы: они не берут ничего и отдают все.
Истинный учитель — тот, кто целиком бескорыстен и любит своих учеников даже больше, чем отец может любить своих детей. Отец обычно дает своим детям материальные средства к существованию, помогает им встать на ноги, учит, как жить в этом мире. Но духовный отец бескорыстно дает то, что не может быть получено ни от отца, ни от кого-либо еще. Кроме духовной традиции, я больше нигде не встречал примеров подобной передачи. Отец и мать рождают ребенка, вскармливают его, дают образование и оставляют наследство, в то время как гурудева дает своим ученикам то знание, которое приходит через его прямой опыт. Передача такого знания является йогической традицией точно такой же, как передача отцом своего наследства сыновьям. Божественная любовь учителя — это не человеческая любовь, а нечто такое, что может быть понято только сердцем и никогда умом. В истинной духовной традиции передача от учителя к ученику оказывается столь велика, что переполняет жизнь ученика и трансформирует ее.
После довольно долгого периода жизни вместе с учителем я вместе с одним своим собратом-учеником был послан жить в Ганготри. Этот молодой человек начал учить меня священным писаниям. Он любил меня, но не понимал моего непослушания и не желал мириться с моим постоянным стремлением вступать в споры с садху. Он посылал моему учителю письма, сетуя на мое поведение, после чего тот приезжал и забирал меня к себе на некоторое время, а затем вновь отсылал обратно. Еще одной вещью, доставлявшей мне неудовольствие, была необходимость иногда жить в какой-либо семье в качестве гостя, но, к счастью, такие ситуации случались не часто.
Однажды мне захотелось узнать побольше о жизни своего собрата-ученика, и я несколько раз задал ему вопрос о том, где он родился. Я не знал, что люди, принявшие отречение, никогда не обсуждают своей прошлой жизни, но в тот раз, собрат-ученик рассказал мне о месте своего рождения. Учителя и мудрецы не хотят вспоминать прошлое и не придают сколь-нибудь большого значения своему дню рождения, возрасту, месту рождения. Они не любят говорить о членах своих семей, с которыми их связывает кровное родство. При выполнении церемонии посвящения отрекшийся самостоятельно производит ритуал прощания с прошлым и обдуманно забывает о своем месте рождения и тех людях, с которыми он ранее жил. В орденах, члены которых принимают обет отречения, не принято расспрашивать кого-либо о прошлой жизни. Такие люди называют свое прошлое мертвым, а себя считают вновь рожденными. С вопросами такого рода я обращался к своему учителю, и после моих настоятельных просьб он все же рассказал мне кое-что о своей жизни. Он сообщил мне, что родился в браминской семье в западной Бенгалии. Члены его семьи были посвященными одного мудреца, который время от времени спускался с Гималаев и путешествовал в тех краях. Мой учитель был единственным сыном своих родителей и рано осиротел. После этого он был усыновлен тем самым мудрецом. К моменту рассказа этой истории моему учителю было около восьмидесяти лет. У него бенгальский акцент, и, хотя он не разговаривал на своем родном языке, временами он пел бенгальские песни. Он — знаток санскрита, знает английский и несколько других языков.
Однажды во время своего путешествия по Бенгалии я посетил место рождения моего учителя. От его дома уже не осталось никаких следов, и я подумал о том, чтобы поставить на этом месте памятник в его честь, но он запретил мне делать это. В деревне о нем никто ничего не знал, за исключением двух старых женщин лет восьмидесяти. Они сообщили, что помнят его и что, когда ему было четырнадцать лет, за ним пришел учитель из Гималаев и увел его с собой. Им очень хотелось узнать, жив ли он еще, где находится и как сложилась его жизнь.
Мой учитель живет в пещере, покидая ее только раз в сутки, на восходе солнца, и возвращаясь обратно через час. Дважды в день он встает со своего сиденья. Иногда он совершает пешие прогулки за пределами пещеры, а временами не хочет покидать пещеру целыми сутками. Вместе с ним все время находятся от трех до пяти продвинутых учеников. На три зимних месяца мой учитель и его ученики спускаются вниз на высоту 7000–8000 футов. Иногда он совершает путешествия в Непал и останавливается на несколько месяцев в семи милях от Намча-базара.
Обычно он пьет козье молоко и иногда молоко маленькой черной коровы шьяма, за которой приглядывают его ученики. Время от времени я давал ему напиток, состоящий из козьего молока, наполовину разведенного водой. Я делал это, не спросясь его, я, если он не притрагивался к питью, я убирал его, позднее увеличивая порцию. Это была его единственная пища.
Мой учитель пребывает в сахаджа-самадхи[7] и говорит очень мало. Однажды мне довелось прожить с ним вместе девять месяцев и за все это время едва ли переброситься парой слов. Большую часть времени мы сидели с закрытыми глазами в медитации. Я делал свою работу, а он — свою. Для разговоров не было повода. Понимание присутствовало здесь, и в словесном общении не было необходимости. Когда нет понимания, тогда, действительно, появляется необходимость в разговоре, хотя язык является слабым средством общения. Между мною и учителем всегда происходило общение на более глубоком уровне, и слова были не нужны. Мы оба больше верили в безмолвное общение. Он отвечал на мои глупые вопросы с улыбкой; говорил очень мало, но создавал атмосферу для моего роста.
