Переписка с протоиереем Георгием Флоровским
В настоящем издании предлагается переписка архимандрита Софрония (Сахарова ; 1896-1993), выдающегося аскета-писателя, известного как автора книги «Преподобный Силуан Афонский», с одним из величайших православных богословов ушедшего столетия — протоиереем Георгием Флоровским (1893-1979)[1]. Публикуемые письма представляют собой как исторический, так и богословский интерес.
Переписка содержится в архиве монастыря Святого Иоанна Предтечи (Эссекс, Англия), основанию и постройке которого о.Софроний посвятил последние годы своей жизни[2]. В настоящую подборку не вопит тексты поздравительных открыток и сугубо деловые письма-просьбы — за отсутствием в них богословско-исторического материала.
Архимандрит Софроний (Сахаров) и протоиерей Георгий Флоровский — две разные судьбы, два христианских пути. Однако оба являются представителями поколения, отличавшегося высочайшей догматической культурой. Годы их богословского становления застали расцвет теологии Русского зарубежья первой половины XX века. О. Георгий написал о. Софронию на Афон еще в 1929 году, когда тот был монахом Свято-Пантелеимоновского монастыря. Однако переписка не завязалась столь интенсивно, как в послевоенные годы. Вернувшись во Францию, о. Софроний посвятил все свои силы на то, чтобы издать писания своего учителя и старца — преподобного Силуана Афонского. Ряд писем посвящен этой важной теме. Для о. Софрония слово преподобного Силуана было не что иное, как откровение, данное Богом всей нашей эпохе. Из писем видно, что издание писаний преподобного стало для о. Софрония «вселенским делом Православия»[3]. В лице Флоровского о. Софроний тогда нашел поддержку и деятельного участника: издание книги на английском языке предваряется предисловием о. Георгия. Тогда же, в послевоенные годы, вскрылась и глубокая общность их богословского видения, породнившая их во Христе. Для о.Софрония, как и для Флоровского, догматика была не какой-то отвлеченной гимнастикой логического мышления. Это была реальность самой жизни. В одном из писем Флоровский, жалуясь о. Софронию на равнодушие православных к богословию, написал: «Я буду очень рад беседовать с Вами заочно на богословские темы. Нам всем приходится нести крест одиночества»[4]. О. Софроний и сам страдал оттого, что «...слишком мало таких умов, таких душ, которые “живут” догматом, то есть “богословы” по самой своей установке внутренней»[5]. О. Софроний признался Флоровскому: «Вы. своим выражением о “кресте одиночества, который нам приходится нести”, попали в самый центр моего переживания в данный момент»[6]. И, как исповедь, о. Софроний предал на суд Флоровского свое богословское видение, со смирением и с жаждой услышать суждение от человека столь утонченного богословского ума, каким был о. Георгий. Для о. Софрония это было событием особой важности: при всем богатстве своего аскетического опыта он знал, насколько опасным является доверие самому себе. Он усвоил это еще на Афоне: для монахов было обязательным — проверять себя судом других, опытнейших, старейших, признанных верными. «Вам я отдаю на суд мои мысли, — пишет о. Софроний, — с надеждой, что Вы мне поможете удержаться на царском пути отцов. Я не хотел бы, по недостатку моего опыта и знания, наговорить вещей, которые далеко отстоят от возлюбленного мною Православия»[7]. Флоровский, ознакомившись с догматическим видением и аскетическим опытом о. Софрония, увидел в нем верного носителя многовековой святоотеческой традиции и единомышленника в исповедании православной веры.
Жизнь в условиях зарубежья поставила их лицом к лицу с вопросом «все-национальности» православной веры. Им было дано особо остро житьь Православие как вселенскую истину, являющего всему миру истинного Бога. Церковь для них была хранительницей сей Истины, а не неким «довеском» к национальной культуре. Всякое умаление абсолютной православной веры воспринималось ими с глубочайшей болью. Так для о. Георгия национализация» Православия была не чем иным, как упразднением Церкви: «...Православие здесь “выдыхается” именно потому, что официальные руководители держатся за старые пути. Православные приходы становятся иностранными колониями и утрачивают церковный характер»[8]. О. Георгий, как позднее и сам о. Софроний, принадлежал к юрисдикции Константинопольского Патриархата. В 1963 году о. Георгий с болью писал о. Софронию: Архиепископ Никодим меня очень огорчил и удивил своим вопросом наедине: “Не огорчаетесь ли Вы, в глубине души, что Вы не в той Церкви, где были крещены?” На что я только ответил с изумлением: “Я никогда не думал, что был крещен в "русской Церкви" и что такая существует. Есть только Православная Церковь”. Для него это было удивительно. Вот это умаление или, в сущности, забвение вселенскости или “кафоличности” Православия меня соблазняет и ранит»[9].
Ранило такое умаление и о. Софрония, который усвоил сию вселенскость видения от своего учителя — преподобного Силуана: «...эту святую “универсальность” (ибо нет никого и ничего во всем мире более универсального, чем Господь Иисус Христос) носил в себе и Старец Силуан, живя ее через пребывание в заповедях Христа и в долголетнем “акте” непрестанной молитвы за мир»[10]. Так, своим братьям-монахам о. Софроний позднее завещал: «Усвойте дух нашего отца — Силуана! Тогда нетварный Свет осенит вас, и в этом Свете вы увидите Божественную беспредельность, и невозможность свести Христа ни до какой другой формы, кроме Бога Абсолюта, Творца мира и неба, неба и земли... Если вы Христа сведете до уровня национальности, то знайте, что вы во тьме»[11]. Это вовсе не было для о. Софрония выражением некоего догматического «предпочтения», нет — это был самый насущный вопрос — спасения во Христе: «...мне говорят некоторые люди, преодолеть и себе национализм невозможно, а тогда, я думаю, невозможно и спасение»[12].
С переездом о. Софрония в Англию в 1959 году обмен письмами становился реже с каждым годом. Постройка и организация монастыря, пастырская работа целиком поглотили о. Софрония, и писать письма уже не оставалось времени. Однако их взаимная молитвенная поддержка не ослаблялась до конца их дней. Поздравление с Рождеством 1961 года было последним письмом о. Софрония о. Георгию Флоровскому. Оно носит характер исповеди — в нем сказано все, что носил о. Софроний в своем сердце в последние нелегкие годы своего служения Церкви: «И если царствовать значит получить от Бога силу обнять духом всю тварь, весь космос, все сущее силою Вседержителя-Духа Святаго, то, несомненно, всем нам необходимо вырастать, стать “мужем совершенным” до полноты Христова возраста[13]. И тернист путь к сему “мужеству”; много слез вытечет из сжатого сердца; много воздыханий неизглаголанных вырвется из стесненной груди; не перестанет “замирать дыхание” и вместе с ним “останавливаться ум” в бессилии своем “подняться” и “обнять Возлюбленного”... Да будет имя Господне благословенно...»[14]
Иеромонах Николай (Сахаров)
О «стенозе» сердца и «склерозе» ума. Желание братских отношений. О трудностях издания «Вестника». Православная Церковь мало представлена Западу. О переводе статьи проф. С.В. Троицкого
16 марта 1954 г.
Дорогой отец Георгий!
Ваше air lettre[15] от 26 декабря прошлого года[16] я получил со значительным опозданием.
(Оно было почему-то адресовано на те Petel, тогда как я там никогда не жил. Кто дал Вам этот адрес?)
Но вот, я сам отвечаю Вам с еще и значительно большим промедлением. Истекшие месяцы я чувствовал себя совсем неважно. Да и теперь еще не оправился. Силы мои умаляются. Чувствую, как это ни странно, признаки старости и рамольности[17].
Недавно посланы Вам недостававшие Вам номера нашего «Вестника». Я ждал выхода из типографии последнего, № 17, чтобы послать все вместе. «Вестник» Вам с самого начала посылался регулярно, но так как мы не имели от Вас никакого ответа, так как не получили от Вас ни разу Вашего академического издания, то мы решили, что и Вы стали «кафаром», подобно «Соборам» м. Анастасия[18]. Простите, что так откровенно исповедую Вам наши помыслы. Но правду скажу, мы никогда не ожидали от Вас ни такого «стеноза»[19] сердца, ни такого «склероза» ума. И теперь, получив Ваше письмо, увидели в нем, что наши надежды на Вас были не без оснований. Слава Богу.
