Тихон иеромонах - Архиерей

Книга иеромонаха Тихона «Архиерей» написана в начале XX века. Посвящена она сложным проблемам жизни церкви — тенденции формализма и окостенения, утраты живой веры в Христа людьми, называющими себя христианами.

В один из русских городов на Волге приезжает назначенный на местную кафедру архиерей, по мнению окружающих «человек оригинальный» и нестандартный - не любит торжественных встреч, ходит по городу пешком, расстраивается из-за обилия бумажных дел, отвлекающих епископа от прямых пастырских обязанностей. Он знакомится с положением дел в епархии и находит на приходах и в монастырях то же, что и везде — чинность, сытость, спокойствие, внешнее благочестие духовенства и прихожан. А город наполнен ночлежниками, пьяницами, больными и порочными людьми, нуждающимися в лекаре и пастыре — Христе.

Обладая апостольским даром, архиерей будит ото сна горожан, организует загородное общинное заселение для бывших ночлежников и пьяниц, возвращая их к образу и подобию Божию, увлекает за собой к Христу бывших скептиков-интеллигентов, вдохновляет пастырей на истинное неформальное служение Богу.

Сто лет прошло с момента написания этой книги, в ней хорошо ощутимы предреволюционные знамения и ответ на вопрос о причинах и истоках революции, но книга иеромонаха Тихона еще более актуальна в современности, когда Русская Церковь возрождается и пастыри ее выбирают путь, которым вести чад своих в Царствие Небесное.

Версия 2.0 — исходный текст

ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ!

Перед Вашим взором лежит очень небольшая по объему и замечательная по содержанию книга. В свое время она поддержала многих людей и помогла им обрести смысл жизни и потерянную веру.

Книга написана на рубеже XIX и XX веков. К удивлению читателя почти ничего не изменилось в духовно-нравственном плане в сегодняшней России. Такая же вековечная тоска по счастью, повальное пьянство и всеобщая парализованная воля — давно знакомые картины российской действительности.

Невзирая на схожесть духовно-нравственных проблем той и другой эпохи, читатель открывает для себя вместе с героями книги давно забытый путь.

Многие читающие это произведение нередко пытаются найти исторический прототип главного героя книги — православного архиерея, но этот образ остается таинственной загадкой.

Неординарные решения, сокровенная жизнь персонажей, талантливо изображенные автором книги, решают сложную проблему преодоления социального зла, тем самым побуждая читателя задуматься над современным положением православия в России.

Настоятель Свято-Троицкой Сергиевой пустыни

игумен Николай (Парамонов).

Отец Павел сидел на палубе парохода и пил… Стоявшая перед ним на столике бутылка водки была уже выпита почти до дна. Пил отец Павел без закуски, глотая рюмку за рюмкой, через более или менее значительные промежутки времени. Он пил с ожесточением и как бы подчеркивал свое времяпрепровождение: «Нате, мол, православные, любуйтесь на своего пастыря…» К православным отец Павел относил всех пароходных пассажиров, из которых многие начали уже опасливо поглядывать на батюшку и предусмотрительно отыскивали глазами капитана парохода. Некоторые маменьки брали на руки своих детишек, резвившихся на палубе, и под деликатным предлогом отводили их подальше от столика, за которым сидел батюшка. Отец Павел замечал отношение к себе публики, но не думал смириться, наоборот, всячески старался показать свое полнейшее к ней равнодушие. Особенно хотелось отцу Павлу выразить свое презрение одной духовной особе, спокойно гулявшей в числе прочих пассажиров по палубе и, видимо, любовавшейся картинами волжских берегов. Величавая осанка, уверенная поступь, красивые движения этой особы прямо–таки претили отцу Павлу. Лица того батюшки отец Павел не успел рассмотреть. Батюшка держался вдали и только раза два мельком в полуоборот взглянул на отца Павла. «И чем только гордится человек, — подумал отец Павел, — ведь такой же священник, как и я, только что в городе, может быть, служит да казенного жалованья тысячи две получает. При этакой жизни и мы сумеем пофорсить… Поставить бы тебя на мое место, посмотрел бы тогда я на тебя, а поди–ка: как будто архиерей какой». Отцу Павлу еще горше стало от этих дум. Досада на «величавого батюшку» разгоралась. Он схватил рюмку, залпом влил ее себе прямо в горло и по–мужицки сплюнул на пол так энергично, что и без того едва державшаяся на голове шляпа упала к ногам. Отец Павел и не подумал поднять ее, он грузно облокотился на столик локтями и осоловелыми глазами уставился на публику. В это время «батюшка» повернулся и тихою поступью направился в сторону отца Павла. Отцу Павлу почему–то показалось, что батюшка идет прямо к нему. Не поворачивая головы, он стал прислушиваться к приближающимся шагам батюшки, к тихому шелесту его шелковой рясы. Вот он уже совсем близко от него. Отцу Павлу захотелось сделать какую–нибудь неприятность этому батюшке, сказать какую–нибудь колкость, поставить его в неловкое положение.

— Отец! А, отец! — обратился он к поравнявшемуся с ним батюшке и насмешливо уставился на него. — Не хочешь ли водочки?

Батюшка остановился, посмотрел на полупьяного отца Павла и улыбнулся.

— Спасибо, родимый, я не пью. — Взглянув затем на пол, батюшка наклонился, поднял валявшуюся шляпу отца Павла, бережно расправил ее и, положив на столик, сам сел рядом с отцом Павлом.

Отец Павел такого не ожидал. Он подумал, что чистенький батюшка ответит на его выходку презрительным взглядом и поскорей постарается пройти мимо него, а он — отец Павел — расхохочется ему вслед. Поступок батюшки обезоружил его. Отцу Павлу стало неловко. Мысль, что он оскорбил доброго человека, смутила его. Желая как–нибудь отделаться от чувства неловкости и сгладить резкость своей выходки, отец Павел счел за лучшее продолжать разговор, перейдя от насмешливого к развязному тону полупьяного человека:

— Ты откуда же будешь? — спросил он подсевшего к нему батюшку и исподлобья взглянул на него.

«Батюшка» поправил полу рясы, сел поудобнее и, повернувшись лицом к отцу Павлу, начал спокойным ровным голосом:

— Я — издалека… Еду вот и любуюсь матушкой Волгой. Какая у вас здесь благодать, какой простор. А жизни–то, жизни сколько, так и бьет ключом! Сколько народу, сколько товаров всяких, какое движение: одних пассажирских пароходов не пересчитаешь сколько. Да, когда вот своими глазами увидишь все, тогда только поймешь, почему наш народ прозвал Волгу поилицей и кормилицей, почему он так любит ее, поет о ней в своих песнях и грустит по ней, закинутый в чужую сторону. Действительно, великая река.

— Да, уж известно, — поддакнул отец Павел. Родившись и выросши на берегах Волги, отец Павел любил свою родную реку и, как истинный волжанин, гордился ею. Похвала Волге чужестранца–батюшки понравилась ему. От прежней беспричинной досады на этого батюшку у него не осталось и следа, и он уже с большей охотой стал прислушиваться к его словам.

— Много богатства всякого здесь у вас, — продолжал между тем батюшка, — но много горя… много слез и нужды безысходной. Но это еще не велика нужда. Мне пришлось наблюдать жизнь одного народца на окраине нашего отечества. Живет он куда беднее многих наших крестьян. Ходит почти в лохмотьях, дома ест только ячменный или кукурузный хлеб, да и то не досыта, а как посмотришь на него — молодец к молодцу: все как на подбор. Стройная походка и такой гордый вид, словно не лохмотья он носит на себе, а, по крайней мере, генеральский мундир. Подумаешь, что нет у него ни горя, ни забот, и никакая нужда ему неведома. Так вот, не в бедности беда и не в горе. Беда в том, что не умеет наш русский народ бороться с горем, с бедой. Нагрянет на него беда, он или заставится от нее терпением и тут иной раз обнаружит действительно железное терпение, или взбунтуется, тоже уж без всяких границ, а чаще всего старается только отделаться как–нибудь от горя, затушить его, заглушить, залить. Точь–в–точь вот как вы. Вас горе постигло, а вы, вместо того, чтобы бороться с ним, раздосадовались и запили… и к одному горю хотите приложить еще и другое.