Связь ущербности и порождаемого им комплекса неполноценности с различными жуткими преступлениями, в том числе и с каннибализмом, а также с некоторыми видами половых извращений — общее место и одна из основ современной психиатрии, и весьма характерно, что весь этот «букет» проступает в описаниях «карликов-кузнецов».
Подобные существа населяют мифы буквально всех народов — от эскимосов до австралийцев и от китайцев до исландцев. Есть они и в вайнахских мифах. Это — «заячьи всадники» (пхьагал берий). В вайнахских сказаниях они сосуществуют с нартами. Так, в предании «Жены Пхьагал Бери и Сеска-Солсы» заячий всадник выступает в роли друга «солнечного героя» — Сеска-Солсы,{59} или несет с ним совместно «богатырскую вахту» по охране вайнахской земли от внешних врагов.{60} Примечательно, что верховое животное карликов из вайнахских легенд пхьагал (заяц) хранит в своем названии общий корень с именем бога огня Пхьа и со словом «мастер» (пхьар). Это созвучие достаточно прозрачно указывает на связь вайнахских «заячьих всадников» с их европейскими «собратьями», гномами-кузнецами.
Нужно сказать, что воссозданный нами мрачный портерт не полностью передает облик мастеров. Часто они несут в себе черты идеального благородства, самопожертвования во имя рода человеческого. Таким предстает перед нами вайнахский Пхьармат, Мастер-Солнце, таким в греческой мифологии рисуется Прометей — «родоначальник всех ремесел», почитавшийся в Афинской Академии в виде огня на каменном алтаре.{61} Чем объяснить эту противоречивость в мифологизированном, общечеловеческом образе Мастера?
Объяснение — в двойственной природе самого огня, которому служит и с которым отождествлен Мастер. Огонь полон разительных противоречий, совокупность которых полностью исчерпывает содержание двух мировых антитез — Добра и Зла. Огонь добр, ибо дарует тепло, и злобен, ибо ожоги его несут страдания и гибель. Он дарует яркий свет, но в копоти и углях, остающихся после него, проступает его вторая, мрачная сущность. Огонь, как и его небесная ипостась — Солнце, основа жизни, но он же и творец смерти, ибо пожирает жизнь. Про огонь не скажешь окончательно, добр он или злобен, ибо он добр и злобен одновременно, он объединяет в себе оба эти качества, они в нем нераздельны и едины. Он не бог и не дьявол. Вобрав в себя добро и зло, он — богодьявол в единой личности; он, огонь, как и солнце — Верховное Существо, средоточие всех противоположностей, антитез мира.
Природа и люди таковы, каковыми сотворил их Демиург, Мастер-Солнце, Верховное Существо — по образу и подобию своему. Познай природу со всей ее неизбывной жестокостью и красотой, познай свою человеческую суть, в которой вся грязь и мерзость природы и вся ее красота, и ты познаешь Верховное Существо. Верховное Существо — лишь отражение, лишь подобие мира природы и людей, сотворенных им. Следовательно, Зло так же священно, как и Добро, ибо и Добро и Зло — проявления единого, непознаваемого Верховного Существа. Слабый человеческий разум не в силах оценивать или судить проявления Верховного Существа. Человек должен лишь служить и подражать Мастеру, кладя на его алтарь и добрые и злые деяния свои.
Убийца и врачеватель, распутник и аскет, лжец и правдолюб, скупой и щедрый — человек богоподобен, ибо подражает своему творцу — Верховному, Высшему Существу. В эзотерическом суфизме (как и в масонстве), эта концепция нашла четкую формулировку у Ибн ал-Араби, прозванного «Величайшим учителем» (аш-шайх ал-акбар): «Человек осуществляет высшую цель — явить Богу Его образ, дабы тот мог лицезреть себя со стороны, поэтому, в конечном счете, все поступки человека угодны Богу, а запреты и повеления, содержащиеся в священных писаниях, не имеют абсолютной ценности».{62}
В такую философию развилось поклонение Огню, Солнцу и Камню. Таково содержание и суть мистерии нартов, дошедшей до нас в виде эпоса. Продолжим наш анализ.
Возвращаясь к теме «заячьих всадников», следует обратить внимание на табуированность названия зайца у вайнахов, которые и по сей день предпочитают называть это животное описательным именем — лергьяхар («длинноухий»), особенно перед выходом в путь или в дороге.
Табуирование названия того или иного животного — надежный признак тою, что оно когда-то почиталось. Мы уже упоминали о присутствии в названии зайца (пхьагал) имени бога Пхьа — древнего вайнахского покровителя огня и ремесел. Может быть, именно Пхьа и разъезжал на этом животном?
Тогда вторая часть названия этого своеобразного «скакуна» может таить в себе намек на «верховое», «ездовое» животное, а дословная семантика названия «пхьа-гал» должна обозначать что-то вроде «конь (бога) Пхьа». И действительно, в различных нахских языках и диалектах можно найти массу терминов, обозначающих подобных животных, а именно — коней (гил, гаьл, гел и т.д.). Это же слово «покрывает» и оленей (гIал, гIел, гIал, гIала, кIала и т.д.).{63} Кистинцы слово «гал» в названиях зайца и лисы (цхьуагил) произносят как «гил». Все эти соответствия и их огласовки в нахских языках и диалектах дают нам довольно надежную этимологию вайнахского названия зайца (пхьагал) как «коня бога Пхьа», что-то напоминающее конька-горбунка из русских сказок, на котором «славянский Прометей», держась за его длинные уши, отправляется добывать Жар-птицу (жар — синоним огня).
Естественно, на «коне бога Пхьа» может ездить только сам бог Пхьа; Пхьагал-бери, «заячий всадник», и есть этот бог, и совсем неудивительны поэтому разные истории, которые о нем рассказываются в вайнахских сказаниях.
В частности, это существо непобедимо и его побаивается сам великий нарт Сеска-Солса. Когда Пхьагал-бери, встретившись с Сеска-Солсой, которого не знает в лицо, начинает спрашивать у нарта о его качествах, Сеска-Солса отвечает:
— Сеска-Солса очень сильный человек. Его можно изо всей силы ударить мечом по голове, и на его черепе не будет даже царапины.
Пхьагал-бери предлагает ударить его и подставляет голову. Сеска-Солса бьет его мечом, однако не наносит этим ударом карлику никакого вреда. Второе испытание — скатить с горы огромный камень, который не в силах сдвинуть с места даже 60 нартов, забежать вперед и ударом руки загнать камень обратно. Пхьагал-бери без труда справляется и с этим. Сеска-Солса пугается и расстается с силачом-карликом, так и не открыв ему свое имя. Перед уходом карлик поручает нарту передать Сеска-Солсе его вызов на поединок. Не явиться на поединок — позор, явиться — верная смерть. Однако жена Сеска-Солсы по-своему решает эту нелегкую дилемму. Она берет с собой угощение, едет к жене Пхьагал-бери и становится ее названной сестрой. После этого и карлику ничего не остается, как стать побратимом Сеска-Солсы.{64}
По ингушским преданиям, клан Барханоевых ведет свое происхождение от Пхьагал-бери и считается, что именно он воздвиг родовой замок этого клана.{65}
В вайнахских сказаниях проступают и некоторые признаки отождествления Пхьагал-бери, иными словами бога Пхьа, с Сеска-Солсой. Так, некоторые легенды повествуют о крошечном коне знаменитого нарта высотой «в три локтя».{66} Это размеры не боевого коня, а какого-то пони и, естественно, Сеска-Солса выглядел бы смешным, восседая на этой крошке, если бы не соответствовал ей своим ростом, как и бог-карлик Пхьа.
По всему нартовскому эпосу вайнахов рассыпаны туманные намеки на древнее, первоначальное отождествление не только бога Пхьа с Сеска — Солсой, но и их обоих — с нартом Пхьарматом.
В абхазо-адыгских сказаниях огонь для людей (или нартов) добывает Сасрыква (Сосруко), точным соответствием которого в вайнахской Нартиаде является Сеска-Солса. Однако в вайнахских сказаниях «прометеевская» роль отведена не Сеска-Солсе, как стоило бы ожидать, а нарту Пхьармату, кузнецу, которого можно отождествить с «нартовскими кузнецами» абхазо-адыгов и осетин (Аинар-жьи, Тлепш, Курдалагон). Иначе говоря, у вайнахов огонь добывает не «солнечный герой», рожденный из камня, а нарт, аналогичный Аинар-жьи, Тлепшу и т.д. Казалось бы, непонятная загадка.
Но эта загадка полностью разъясняется, если обратить внимание на то, что и у абхазов «солнечный герой» Сасрыква с самого своего детства не расстается не только с оружием воина, но и с инструментами кузнеца (клещи, молот). Все эти обстоятельства и побудили В. Г. Ардзинба отметить следующее: «…кривизна ног, хромота, клещи и молот, как орудия Сасрыквы-Сосруко, ряд других деталей его „биографии“ тесно сближает его с кузнецом».{67}
В наиболее классическом варианте вайнахского мифа о Пхьармате, записанном поэтом и этнографом А. Сулеймановым еще в 1937 году от Муртазалиева Сулимы (1867 года рождения) в селении Доьра, Села-Сата названа матерью Пхьармата,{68} что делает последнего, во всяком случае, братом Сеска-Солсы. Более того, Села-Сата, как и у абхазо-адыгов, является матерью всех вообще нартов.{69} Что касается «раздвоения» Пхьармата и Сеска-Солсы, то и его можно объяснить по аналогии с осетинским эпосом, в котором Сослан и Сосруко (Созруко) представлены как два самостоятельных героя,{70} которые, более того, даже не являются братьями по матери, в отличие от Пхьармата и Сеска-Солсы.
