— Нет, вам не следует сейчас ехать на Афон, нет пока на это воли Божией… — охладил наш пыл старец. — Учитесь подвизаться здесь, в Лавре, остальное Бог устроит!
Мы переглянулись. Уныние отпечаталось на наших лицах.
— Не переживайте, — усмехнулся отец Кирилл. — У вас другой путь.
Я попытался было выпросить у батюшки благословение, на что он сказал:
— Послушай, отец Симон, одну притчу. Плавала однажды вдоль берега Афона лодка с паломниками. Смотрят, никого нет. Взялись кричать: «Эй, пустынники! Эй, монахи! Есть ли кто-нибудь?» Но везде было тихо. Да… Наконец, в одном месте им сверху отвечает слабый голос: «Не кричите зря, нету никого!» — «А что случилось?» — «Вот что случилось: плавали до вас вокруг Афона какие-то люди на лодках и кричали: „Эй, молитвенники! Эй, пустынники! Эй, монахи! Есть ли кто-нибудь?“ А те отвечали: „Есть! Есть!“ Тогда с лодок позвали: „Так прыгайте сюда!“ Ну они и попрыгали. „А как же вы уцелели?“ — А мы им ответили: „Да какие из нас молитвенники и пустынники…“ — так в живых и остались…» — подумай над этой притчей! — и отец Кирилл мягко толкнул меня теплой ладонью в лоб.
Во дворе монастыря меня окликнули:
— Отец, помоги вещи из кельи вынести, на Афон еду! — обратился ко мне с просьбой пожилой монах Виссарион.
Мы зашли с ним в его маленькую келью.
— Какие тяжелые чемоданы! — кряхтя сказал я, таща их к машине.
— Книги, брат, все книги! Спаси, Господи, за помощь!
Нас увидел благочинный:
— Симон, перебирайся в эту келью, раз афонец уезжает! Теперь там будешь жить…
— Благословите, отче! — с восторгом ответил я и устремился в свою келью — она стала моим молитвенным приютом на все годы жизни в Лавре и свидетельницей многих моих скорбей и утешений, хотя особого уединения я в ней и не нашел, так как внизу располагались слесарные мастерские.
Помню, как из окна этой кельи вечером я увидел напротив раскрытое освещенное окно монастырской библиотеки. Время было позднее. Те, кто там находились, явно собрались не для чтения книг. Из их оживленной беседы до меня неоднократно долетали имена эконома и мое, но я подавил в себе желание подслушивать и взялся за четки. Когда на другой день я встретил эконома, то сказал ему:
— А нас с тобой некоторая братия очень живо обсуждает между собой!
— А что говорят?
— Не стал прислушиваться, совестно стало…
— Ты окно прикрывай, иначе тишины не найдешь. А как тебе твоя келья?
— Нравится.
— Это хорошо, можешь сделать в ней ремонт. Я помогу, — покровительственно сказал эконом.
Но мои интересы устремлялись в другом направлении — где в монастыре можно уединиться? На монастырском складе, где штабелями лежали доски и было пронзительно холодно и чрезвычайно пыльно, я вспугнул молящегося пожилого монаха, неизменно смиренного и молчаливого, всегда ходившего с опущенной головой. На него я раньше совсем не обращал внимания. И вот, совершенно случайно, мне открылось, что это сугубый молитвенник, который жертвовал своим здоровьем, молясь в уединении на холодном и пыльном складе. Я его очень полюбил и он оказался человеком прекрасной тонкой души.
После этого случая я начал искать другие уединенные места и забрался в заброшенный склад, куда сваливали старые матрасы и разные тряпки. Спасаясь от суеты и холода, я накрывался матрасами и молился, радуясь своему найденному убежищу. Но однажды, зайдя в свою молитвенную каморку, обнаружил там монаха, который облюбовал это место для молитвы прежде меня и был неприятно удивлен моим неожиданным появлением.
«Так я не одинок! — радовался я, выходя со склада. — Слава Богу, что еще есть такие монахи!» На колокольню, как мне показалось, не стоило взбираться, поскольку она наверняка была уже занята каким-нибудь молитвенником-звонарем. Кроме того, легкие мои начали сдавать, не выдерживая лютых подмосковных зим. Один темный уголок под лестницей все же понравился мне, но там меня быстро обнаружил строгий старый монах и стал закрывать дверь в колокольню на ключ. Спускался я и в монастырский погреб, где стояли бочки с квашеной капустой и солеными огурцами. Там было сыро и душно, но зато меня укрывала темнота и в этом помещении держалась более или менее ровная температура. К тому же в погребе холод не донимал так сильно, как на складе с досками. Это мое последнее убежище очень приглянулось мне, но его внезапно обнаружил помощник заведующего монастырской кухней, придя за огурцами:
— Здесь сидеть нельзя, это склад, поэтому воспрещается здесь находиться! — заявил он, заметив меня за бочками.
— Ну что будет с огурцами, отче, если я немного посижу в погребе? — попытался протестовать я.
— Нельзя и все, нет благословения!
Спорить в монастыре не принято, поэтому мне пришлось удалиться и оттуда.
Тогда мне вспомнилась железная старинная дверь в Троицком храме, пробитая пушечным ядром, которая вела вниз, где прежде находилась келья преподобного Сергия. Там ему явилась Пресвятая Богородица и для моего сердца в целом мире не существовало милее места, чем это. Я поспешил в храм и попросил старшего монаха разрешить мне молиться внизу.
— Нужно взять благословение у отца Кирилла и благочинного! А так мы туда водим только почетных гостей… — ответил он.
Конечно, до почетных гостей мне было далеко, но, похоже, лучшего места для уединенной молитвы не найти, и я отправился к старцу за благословением.
Услышав о моих приключениях с поиском мест для уединенной молитвы, отец Кирилл заулыбался:
— Ты так всех наших молитвенников распугаешь! Хорошо, молись в келье преподобного, Бог тебя благословит!
— Спаси вас, Господи, батюшка!
Я поцеловал руку старца и, выйдя, постучал в дверь к благочинному, келья которого находилась рядом. Выслушав меня, он сразу задал вопрос:
— А старец благословил? Ладно, скажи дежурному монаху в храме, чтобы тебе всегда открывал дверь… — согласился благочинный, добрая и прекрасная душа.
С того мгновения келья преподобного Сергия стала моим сокровенным уединением и я полюбил ее как само сердце Троице-Сергиевой Лавры, исполненное невыразимого тонкого ощущения благодати Матери Божией, благодати, ни с чем не сравнимой и которую никогда ни с чем невозможно спутать.
Как там было хорошо молиться! Рядом — преподобный Сергий, помощник и покровитель монахов, игумен земли Русской, и тут же его келья, в которой он воочию узрел Пресвятую Богородицу, явившуюся ему в несказанной славе и молвившую: «Здесь да умножится монашеское братство, подобно птицам небесным!» Когда, устав от суеты послушаний, я приходил к моей любимой святыне, душа моя словно замирала у стоп Пресвятой Богородицы, настолько осязаемо явно становилось Ее присутствие. Время исчезало, звуки молебна плыли где-то вверху, а здесь, внизу, пребывал несказанно тонкий и нежный мир благодати — мир небесного покоя и тихого счастья, исполненный радости и надежды.
Не помышляя ни о чем большем, чем иеродиаконство, в котором я пребывал и был счастлив, участвуя в литургиях вместе с любимым моим духовником, я все же с большим волнением чувствовал близящиеся перемены в своей жизни. Судя по тому как следил за мной взгляд благочинного, некоторые обстоятельства зародили в моем сердце тревогу, что мое недолгое счастье иеродиакона близится к завершению. Старцы Духовного Собора внимательно следили за моими передвижениями по территории Лавры:
— Подойди сюда! — подзывал меня вечером мой давний наставник, седобородый архимандрит. — Видишь, в мастерских двери не заперты? Сам запри, не проходи равнодушно мимо! Заметил переполненные баки с мусором? Сообщи дежурному на проходной! Старайся заботиться о Лавре так, как мы заботились, и как нас учили наши отцы!
— Спасибо, отче! — отвечал я.
— Не спасибо, а благословите! — поправлял меня архимандрит.
Стараясь сделать услышанное своей жизнью, мне не нужно было ожидать одобрения со стороны старших, а хотелось послужить Матери Божией и преподобному Сергию.
— Отец, смотри, лампада в храме погасла у иконы святого! Зажги! — выговаривал мне другой соборный старец.
— Батюшка, а это послушание пономарей!
— Мало ли что, а ты куда смотришь? Зажги!
— Благословите…
— Отец, иди сюда, помоги носить ящики с просфорами в храм! — звали меня с другой стороны.
— Простите, отцы, у меня другое послушание и нужно спешить!
— Когда тебя просят, это и есть твое послушание, понял? — строго укорял меня старший монах.
— Благословите…
Так, мало-помалу, накапливался монашеский опыт.
Иной раз в гараже, где было довольно большое автомобильное хозяйство, при распределении машин в ежедневные поездки, слыша раздражение в голосах тех, кто настаивал на первоочередности своего послушания: «Срочно, отец, очень срочно!» — я и сам начинал раздражаться. Как-то в сотый раз за утро зазвонил телефон в диспетчерской. Схватив трубку, я с раздражением бросил в нее:
