Только теперь, когда русская литература кончается или, по крайней мере, совершенно определенный, неповторяемый круг ее развития замыкается, только теперь мы начинаем понимать, что собственно произошло в России от 30-х до 80-х годов XIX века, от «Евгения Онегина» до «Анны Карениной» и «Братьев Карамазовых». Для того чтобы во всемирной культуре найти нечто равное по внезапному раскрытию или, вернее, взрыву духовных сил, следовало бы вернуться к расцвету греческой трагедии в несколько десятков лет от Эсхилова Прометея до еврипидовой Алькестис или живописи Итальянского Возрождения от 70-х годов XV до 20-х XVI века, от «Весны» Боттичелли до «Преображения» Рафаэля.
Восемь веков с начала России до Петра мы спали; столетие от Петра до Пушкина просыпались, в полвека от Пушкина до Л. Толстого и Достоевского, вдруг проснувшись, пережили три тысячелетия западноевропейского человечества. Дух захватывает от этой быстроты пробуждения, подобной быстроте летящего в бездну камня. Л. Толстой и Достоевский — эти две вершины русской культуры — озарились первым лучом страшного солнца, которым не озарялась еще ни одна из вершин культуры западноевропейской, Это страшное солнце есть мысль о конце всемирной истории.
Я чувствую грозящую мне опасность сделать самое святое смешным, ибо для детей века сего, людей бесконечной середины, бесконечного «прогресса», продолжения мира, нет ничего смешнее, глупее, невероятнее, оскорбительнее, чем эта главная — мысль всего христианства — мысль о конце мира. Но я утешаюсь тем, что все равно сейчас никто или почти никто не услышит меня: слова, которые оглушают нас, подобно грому, — кажутся «людям века сего» чуть слышным шепотом.
«Близок всему конец». «Дети, — последнее время», — это повторял перед смертью столетний старец, любимый ученик Господень, возлежавший у сердца Его, слышавший тайну этого сердца, — Иоанн, «Сын Громов». Да, чем ближе к сердцу Господа, тем явственнее эта самая тайная мысль Его — мысль о конце.
Почти два тысячелетия прошло с тех пор, как сказано было это слово: «Близок всему конец» — а конца нет. — «Где обетование пришествия Его? Ибо с тех пор, как стали умирать отцы, от начала творения, все остается так же» (Вт. посл. Петра III, 4). И теперь именно, более, чем когда-либо, люди думают, что и не будет вовсе конца, что слова Его придут скорее, чем небо и земля. Но если бы даже «центростремительной силы» у нашей планеты хватило еще на целых два тысячелетия — два мгновения перед лицом вечного — что из того? Мы все-таки не можем не видеть того, что увидели.
Подобно тем, кто, глядя с возвышения, видит над головами людей приближающееся к ним, но пока не видное снизу стоящим в толпе, мы увидели над всеми грядущими веками и событиями историческими конец всемирной истории.
Признак нашего нового приближения ко Христу и есть эта вдруг сразу на всех крайних высших точках человеческого духа забрезжившая мысль о конце. «Der Mensch ist Etwas, das uberwunden sein muss. — Человек есть то, что надо преодолеть», — так говорит Заратустра-Ницше. — «Род человеческий должен прекратиться», — соглашается с Ницше Л. Толстой. — «Конец мира идет», — соглашается и Достоевский.
Все трое точно сговорились в этом самом смешном и невероятном для современных людей бесконечного «прогресса», самом страшном и достоверном для нас пророчестве: «Близок всему конец».
Недаром то, что забрезжило на высочайших вершинах русской и всемирной культуры, совпадает с тем, что происходит в глубочайшей стихии русского народа: недаром в последние три века именно русский народ так упорно и неотступно, как ни один из народов западноевропейских, задумался о кончине мира.
Мы — «декаденты», «упадочники», хотя, может быть, и «декадентство» наше есть нечто родное, народное, русское — не извне, а изнутри идущее, не из Западной Европы, а из глубины, из самых кровных материнских недр русской земли (разве Достоевский, с точки зрения классического, академического Пушкина, не декадентнее всех нас?); может быть, и наше «декадентство» есть также нечто исторически-естественное, необходимое, ибо что же мы такое, как не естественный и необходимый конец русской литературы, которая сама есть конец чего-то еще большего? Пусть мы — самые немощные из немощных. «В немощи сила наша совершается». А сила наша в том, что никакими соблазнами бесконечной середины, бесконечного «прогресса» не соблазнит нас самый могущественный и современный из дьяволов. Мы не примем никакой середины, ибо верим в конец, видим конец, хотим конца, ибо мы сами — конец, или, по крайней мере, начало конца. В глазах наших — выражение, которого никогда еще 'не было в глазах человеческих; в сердцах наших — чувство, которого никто из людей не испытывал вот уже девятнадцать веков, с тех пор, как было видение отшельнику Патмоса:
«И Дух, и невеста говорят: прииди! И слышавший да скажет: прииди! — Свидетельствующий сие говорит: ей, гряду скоро! аминь.
Ей, гряди, Господи Иисусе!»
Мы — как былинки на самом краю обрыва, на слишком большой высоте, где уже ничего не растет. Там, внизу, в долинах, высокие дуТэы уходят корнями глубоко в землю. А мы — слабые, малые, от земли чуть видные, открытые всем ветрам и бурям, почти лишенные корней, почти увядшие. Зато ранним утром, когда вершины дубов еще во мраке — мы уже светимся; мы видим то, чего никто не видит; мы первые видим Солнце великого дня; мы раньше всех говорим Ему:
«Ей, гряди, Господи!»
Подчеркнуто Л. Толстым.
Подчеркнуто здесь и дальше мною.
Моя дорогая, моя нежная, моя бедная мать (фр.).
Лермонтов, «Мцыри», XVIII.
«Их воля против моей! Одно против одного — я вечен, как они» (нем.).
Мерзейшие гады (нем.).
Да здравствует вековечная война (фр.).
Сирийское слово, обозначающее богатство или земные блага.
Юридически, формально (лат.).
Фактически, на деле (лат.).
Из-за чего они дрались? (англ.)
Настоящий большой мир (фр.).
Уничтожить бесчестье (фр.).
A. M. D. — Ave, Mater Dei (лат.), «Радуйся, Матерь Божия».
Свет небес (лат.).
Святая Роза (лат.).
«Новая жизнь», автобиографическая повесть Данте (1292).
«Электричество», стихотворение З. Н. Гиппиус.
Дневник Корба «Diarium itineris in Moscowiam» издан в Вене (1700–1701 гг.).
У Достоевского ошибка: имя скопческого бога-саваофа не Иван, а Данила Филиппович.
Des veränderten Russlandes, II Theil. Hannover, 1730, pagg. 189–193.
«Он служит мне, и это налицо,
И выбьется из мрака мне в угоду» (нем.).
(«Фауст», «Пролог на небе» — пер. Б. Л. Пастернака.)
Математические начала (лат.).
Я не выдумываю гипотез (лат.).
Мне тебя чествовать? За что? (нем.)
«День гнева, этот день обратит мир в пепел» (лат.), начало католической заупокойной мессы.
Кант сделался идиотом (нем.).
«Воля к власти» (нем.), работа Ницше.
Свободный дух (нем.).
Свободный дух (фр.).
Маленький еврей (нем.).
Русский дворянин-семинарист и гражданин цивилизованного мира (фр.).
Выражение В. В. Розанова.
