Шантепи Сосей - Иллюстрированная история религий

Мы уже видели, что, хотя сила богов часто помогает людям, но нередко она действует и губительно. Вообще здесь нет никакой определенно установленной нормы, но господствует чистый произвол. Само собой разумеется, что изменчивые настроения и частные интересы богов не могут быть верховным законом в мире. Поэтому рядом с богами или выше их у Гомера стоит сила судьбы; но ее отношение собственно к Зевсу далеко не ясно. Изображение весов, на которых Зевс взвешивает два жребия, по-видимому, свидетельствует о более объективном понимании управления миром; но взвешивание здесь есть, конечно, только символ уже принятого решения. Иначе обстоит дело с судьбою, которая представляется то как предназначенная участь, то как сама определяющая сила рока.

Были исследователи, которые утверждали, что Зевс стоит выше Мойры; но некоторые места указывают на противоположное и представляют самого Зевса как бы вынужденным подчиняться судьбе. Но вообще боги заботятся о том, чтобы границы, положенные судьбою, оставались ненарушенными. Возможность переступить эти границы существует; эта возможность обозначается выражением "вопреки судьбе, сверх того, что определено ею". Таким образом, Зевс мог бы отвратить судьбу своего сына Сарпедона, но это было бы так опасно, что он не решился на это. Но и в этом случае нельзя указать на какое-либо определенное учение. С одной стороны, судьба неизбежна, неотвратима; с другой стороны, допущение, что иное может совершаться и вопреки року, сообщает рассказу увлекательность и интерес. Мы часто читаем, что то или другое произошло бы вопреки року, если бы в решительный момент не вмешалось еще какое-нибудь божество.

Вообще религиозное значение гомеровского учения о судьбе часто сильно преувеличивалось, например, когда в представлении о Мойре находили монотеистическую черту. Можно было бы принять, что в лице Мойры речь идет не о единстве в управлении миром, но об участи, неизбежно постигающей каждое отдельное лицо, о жребии смерти. Таким образом, без сомнения, не Гомер изобрел и развил представление о Мойре для удовлетворения религиозных потребностей. Повсюду народная вера знает духов, управляющих судьбою отдельного лица; Гомер, вероятно, взял это представление из народной веры. В противоположность богам сила рока безлична, слепа, беспристрастна. Вряд ли судьба представляла собой нечто подобное благодетельному, успокаивающему ритму среди дикой беспорядочности всех орудий "ненавистная, имеющая несчастное имя", "губительная", "могучая", на которую так же мало можно положиться, как и ожидать от нее помощи, совсем не отвечает потребностям чувства. Самое большое, что успокоительно может действовать, – сознание того, что всякому назначен определенный день смерти.

Чувствуя свою зависимость от высших сил, человек не обращался к Мойре; но он признавал свою зависимость от богов. Таковы известные благочестивые выражения, что дело – в руках богов и что все люди нуждаются в богах. Но не следует заключать из таких выражений, что благочестие было основным настроением гомеровских героев. Человек смотрел на богов снизу вверх, с известной робостью перед высшею силой, с покорностью слабейшего; он имел мало оснований с уверенностью полагаться на их благосклонность, поэтому примеры действительного упования на богов являются только исключениями. Такое упование обнаруживали по временам Гектор, Менелай, Телемах; с другой стороны, Одиссей жалуется, что даже Афина оставила его на произвол судьбы. Мы, однако, не можем сказать ни того, чтобы благочестивые чувства сообщали силу гомеровским людям и возвышали их духовную жизнь, ни того, чтобы отношения к богам представляли главное дело в жизни. Полное отсутствие всякого страха перед богами, какое обнаруживается у циклопов, рассматривалось, конечно, как гнусное явление, но отношение к богам было слишком внешним, чтобы иметь действительно духовное значение. Но раз мы констатируем у Гомера это низкое состояние благочестия у богов, то мы должны подчеркнуть, что сам поэт не чувствовал этих недостатков, потому что предъявлял лишь скромные требования к миру богов. Гомеровские люди нуждались в своих богах и ожидали от них могущественной помощи, но не обращались к ним с неудовлетворенными душевными стремлениями и с нерешенными вопросами. Это обнаруживается из того душевного спокойствия, которым веет от гомеровского эпоса. Духовные потребности еще не пробудились; внутреннего раздвоения, благодаря которому люди почувствовали бы недостаточность "блаженных богов", еще не произошло.

Представления о загробном мире и о посмертном состоянии у Гомера разнообразны. Следует строго различать отдельные мысли и не пытаться найти прагматическое развитие этого верования или привести в связь различные местности, на которые Гомер указывает как на местопребывание умерших. Прежде всего мы назовем Тартар, где живут Кронос и Титаны в качестве "нижних богов"; затем жилище или царство Аида – обыкновенное обозначение подземного мира. Некоторые искали этого царства мертвых не под землей, но на далеком Западе, по ту сторону Океана; но в "Одиссее" несколько раз в ясных выражениях говорится, что Аид живет под землей. Наконец, вне всякой связи с этими представлениями Гомер дает описание Елисейских полей, островов блаженных, где, овеваемые чудным воздухом, пребывают похищенные Радаманф и Менелай; последний потому, что он супруг Елены и, таким образом, зять Зевса. Очевидно, что эти различные представления не могут быть скомбинированы друг с другом; они различного происхождения и различными путями проникли в гомеровскую поэзию.

Свадьба Зевса и Геры

К сожалению, у нас нет средств определить их происхождение; пока мы можем только отчасти сопоставлять противоречащие друг другу понятия.

В "Илиаде" упоминается о загробном мире довольно часто, но все же только случайно; в "Одиссее" есть три намеренных описания: одно описание Елисейских полей, потом путешествие в ад Одиссея и, наконец, прибытие душ женихов в подземный мир. Но представления, изображаемые в этих различных отрывках, часто не согласуются друг с другом. Так, вообще погребение играло роль необходимого условия для того, чтобы умерший мог достигнуть успокоения, переправившись через реку в жилище Аида, потому что духи отгоняли непогребенных; но Амфимедон и женихи вмешались уже в толпу умерших и беседовали с Агамемноном, когда их тела еще лежали непогребенными во дворце Одиссея. Представление о посмертном состоянии безотрадно. Настоящий человек – это тело: раз последнее лежит бездыханное, то остается только призрак, влачащий пустое и бессознательное существование в подземном мире; поэтому для него употребляются названия "бесчувственные тени", "призраки". Ахиллес предпочел быть на земле поденщиком, чем владыкою над всеми умершими. Только волшебство при посредстве крови могло возвратить на короткое время умершим сознание. Тирезий, с которым главным образом хотел посоветоваться Одиссей в подземном мире, сохранил свой дух; но это обстоятельство подчеркивается в качестве исключения. Так обстоит дело в первой Некийе; во второй – отношения уже иные. Хотя Асфодиловый луг, куда "проводник душ" Гермес гонит толпу женихов, как стаю летучих мышей, и невеселое место, но тени, которые там живут, например Агамемнон, все-таки сохранили свое сознание и воспоминание о прошлом.

Рядом с этим представлением, согласно которому жизнь в подземном мире есть только чрезвычайно бледное продолжение здешней жизни или призрачное существование, стоит другое воззрение, по которому в подземном мире господствует карающее правосудие. Сюда относится уже Эриния (или Эринии), которая фигурирует рядом с Аидом и Персефоной. Представление об этой Эринии – двойственно: в одном случае – она, подобно Ате, представляет силу, вовлекающую в грех и запутывающую в нем, но обыкновенно она в подземном мире наказывает за грех, в особенности за клятвопреступление. Мысль о карающем правосудии развита, собственно, в одном отрывке, который хотя присоединен к этой Некийе, но от которого веет явно другим духом. Он изображает нам в царстве Аида Миноса, который творит суд над умершими; Орион там занимается охотой; Титий, Тантал, Сизиф терпят общеизвестные мучения; наконец, Геракл говорит Одиссею о своем собственном путешествии в Аид. Здесь можно ясно различить три группы: Минос и Орион продолжают в Аиде свое земное занятие; Титий, Тантал, Сизиф терпят наказание за свои тяжкие преступления; это – начало представления об аде. Третью группу представляет один Геракл: он не живет в царстве мертвых, он наслаждается блаженной жизнью среди богов; в Аиде является только образ этого героя, в числе подвигов которого также похищение адской собаки и который, следовательно, победил это непреодолимое жилище. Мы оставляем под сомнением, действительно ли весь отрывок Од. XI, 566-633, есть орфическая интерполяция, как это утверждали, во всяком случае эти идеи принадлежат к другому кругу понятий, нежели идеи предшествовашего отрывка.