Епископ Порфирий рукоположил меня во священника
Я жил как монах в монастыре Святого Харалампия, а именно, хранил правило, — вспоминал старец Порфирий. — Мне очень нравилось читать жития святых, каноны и многое другое. Я наизусть выучил Новый Завет, различные молитвы. Псалтирь я за несколько лет до того выучил наизусть. Знал все псалмы и мог связывать по смыслу разные места из текстов Священного Писания. Псалтирь была пищей для моих размышлений.
Повторюсь еще раз: в монастыре я жил как монах, ходил в старой рясе. Ночью я обычно выходил из монастыря и читал Псалтирь, которую в монастыре не читали. Помогал в монастырских работах. Бегал туда–сюда. Мне дали ключи от монастырской сыроварни, потому что в монастыре было два–три старых монаха, которые нуждались в помощи. Они, бедные, мне полностью доверяли…
Но и на послушаниях я не оставлял своего ума праздным, а поучал его. То есть я не поучал его, а это было постоянное желание Бога. Ну как вам объяснить? Это как девушка, которая заболела, например, плевритом, но на уме у нее только возлюбленный. Понимаете? Любимый… Это было полное посвящение себя Возлюбленному, Христу.
Там я и стал священником. Послушайте–ка, я вам расскажу об этом.
Владыка Фостин привечал богословов, поддерживал их. Однажды приехал в село Кими к владыке один студент–богослов, чтобы подготовиться к выпускным экзаменам. Обычно после еды владыка проводил в трапезной беседу со всеми монахами на различные духовные темы. Например, владыка спрашивал;
— Дети, скажите мне, какая самая великая добродетель?
Монахи высказывали свое мнение. За столом сидело человек пятнадцать. Темы были различными: о Писании, о религии, о монашестве.
Однажды вечером, когда речь зашла о монашестве, владыка воскликнул:
— Ах, дайте мне монахов! Ничего другого и не хочу. Только это. Только монахов, хороших, верующих, терпеливых. Тогда многое можно будет сделать.
В этот момент встал этот богослов — он был из Коклы, недалеко от Фив — и говорит ему:
— Владыка, как тебе сказать? Ты восклицаешь о монахах, а в монастыре медленно умирает один монах со Святой Горы, а ты и не знаешь об этом,
— Что ты говоришь! — взволновался владыка.
— Да, приехал один юноша, бедняга, со Святой Горы. Он очень хороший, но худой, кожа да кости. А игумен еще ставит его на работы.
— Сейчас же езжай и привези его мне сюда. Приезжает он к игумену с письмом, спрашивает
Никиту — так меня тогда звали, это было мое монашеское имя. Он тут же отвез меня к владыке.
Когда я приехал к нему, он положил свою руку мне на голову и говорит:
— Как поживаешь, детка?
Он провел меня к себе, и мы стали беседовать.
— Откуда ты? Как сюда попал?
Я вкратце ему рассказал, как я любил Христа и подвижническую жизнь, как в юном возрасте уехал на Святую Гору. Рассказал и о том, как заболел и старцы послали меня в мир, чтобы я выздоровел. Знаете, что тут началось?
Он вызвал лучшего врача города. Врач пришел ко мне, осмотрел меня, дал мне целую кучу лекарств. Владыка хотел меня удержать. Но я стеснялся оставаться рядом с ним. Мне нравились лес, тишина, молчание. Я вернулся обратно в монастырь Святого Харалампия.
Владыка часто посещал монастырь. Это был человек святейший. Я его узнал по его дарованиям. Как–то он приехал в монастырь Святого Харалампия. Я услышал, как он говорит, и мне понравились его слова. Я никогда не слышал священнопроповедника. Этот владыка создал одно учреждение недалеко от Кими, которое назвали «Священным братством Святого Пантелеймона». Владыка иногда приезжал в монастырь с ребятами из этого братства
И вот, владыка приехал в монастырь с архиепископом горы Синайской Порфирием III. Они решили рукоположить меня во священники. Я не хотел этого, понимаете? Я знал, что правильно — желать стать монахом, а не добиваться сана священника или владыки. Нужно бежать этого. Я это точно знал!
В конце концов, еп Порфирий сделал меня священником и дал мне свое имя. Я его воодушевил. Я по благодати открыл ему нечто его личное, когда шел с ним в горах, и он сказал владыке:
— Этого не теряй.
Мне было тогда двадцать лет, — напомнил старец Порфирий. — Я не хотел становиться священником, но иначе быть не могло. Владыка очень настаивал, а владыка — образ Христов. Нельзя ему отказывать настойчиво. Нельзя разорвать своих отношений с епископом, потому что молитва твоя тогда не взойдет к небу, остается бесплодной. Так они рукоположили меня во диаконы в праздник святой Параскевы и во священники — в день праздника святого Пантелеймона.
Я должен был проводить бесконечные исповеди!
Меня сделали духовником уже через два года, — вспоминал старец Порфирий. — На престольный праздник, когда собралось много народу, меня подвели к трону владыки и официально прочитали надо мною молитву духовника. Я был еще молод. Откуда у меня были знания! Глупеньким, бедный, был… Я был необразован, не знал правил духовника. Что сказать? Не все знал… Что делать? Преклонил в послушании голову. Теперь я понимаю. Тогда я толком не понимал.
Как меня любили и монахи, и люди, которые приходили ко мне исповедоваться! Там я исповедовал день и ночь. То есть начинал я рано утром, продолжал целый день, следующую ночь, потом весь следующий день, а потом вторую ночь без перерыва. Двое суток без еды. К счастью. Бог позаботился обо мне, просветил мою сестру. Ока приносила мне немного молока, чтобы я пил. К комнате, где я исповедовал, вела высокая лестница со многими ступеньками, по которой поднимались люди на исповедь. Всю ночь они ожидали своей очереди. Уходя, они говорили друг другу: «О, этот священник — сердцеведец!» Называли они меня так по–албански. Там я провел пятнадцать лет.
Когда ко мне приходили, я обычно спрашивал:
— «Сколько тебе лет? С кем живешь?» Один отвечал:
«Со своей женой». Другой: «Со своими родителями». Третий: «Живу один». Я продолжал: «Где ты учился? Чем занимаешься? Как долго не исповедался? Как долго не причащался?»
Как–то так. А потом, в зависимости от того, что они мне говорили, я немного беседовал с ними и, поскольку очередь ждала, спрашивал:
— Брат, что ты вспоминаешь сейчас? Что, как ты чувствуешь, отягощает твою душу, твою совесть? Какие соделал прегрешения, в какие впал грехи?
И человек начинал потихоньку исповедовать свои ошибки, я ему немного помогал, сказав прежде, что он должен вправду сказать, что он чувствует.
Тех, кто приходил ко мне на исповедь, первое время бросало в жар. У меня лежала книга «Руководство к исповеди» преподобного Никодима Святогорца. Например, человек мне открывал какой–нибудь тяжкий грех. Я смотрел в книгу. Там было написано: «Восемнадцать лет не причащаться». Тогда у меня еще не было опыта. Я назначал епитимьи согласно правилам, и что было написано в книге, являлось для меня законом. Постепенно стали приходить и на следующий год. Приходили из разных мест, из разных деревень, и из далеких, и из близких. Но когда я спрашивал их: «Как давно не исповедовались?» — они мне отвечали:
— Да — как, в прошлом году я тебе исповедовался.
— И что я тебе сказал?
— Ты сказал мне делать по сто поклонов каждый вечер.
— Ты делал их? — Нет.
— А почему?
— А потому что ты мне сказал «не причащаться восемнадцать лет». Я подумал, что если уж я все равно погиб и осужден на муки, то какой смысл все это выполнять. И не стал ничего делать.
Понимаете? Потом приходит другой. То же самое. Тогда я подумал: «Что я здесь делаю?» И стал мудрее. Духовник имеет власть вязать и решить. Я помню наизусть правило Василия Великого. На него я положился и изменил тактику исповеди. А правило гласит:
Приявший власть разрешати и связывати, не будет достоин осуждения, когда, видя крайне усердное исповедание согрешившаго, соделается милостивее, и сократит епитимию. Поелику повествования Священного Писания показуют нам, яко с большим подвигом исповедающиеся скорее получают Божие милосердие.
Тогда я стал побуждать людей читать Священное Писание, каноны святым, молитвочки, делать поклоны, — расскзал старец Порфирий. — Так они стали постепенно воиерковляться. Их сердца смягчились, они сами захотели поститься, подвизаться и желали познать Христа. Я одно понял, что, когда кто–либо познает Христа, возлюбит Его и будет возлюблен Им, тогда все становится прекрасным, святым, радостным и легким.
Перед таким величием я, чувтствуя себя недостойным, упал на колени…
Из своей жизни в монастыре Святого Харалампия я помню много случаев, — вспоминал старец Порфирий. — Расскажу вам один чудесный случай.
Я уже говорил, что мне очень нравится лес. Я привык к уединению, хотел быть один. Я хотел быть вне монастыря, особенно ночью. По этой причине я залез на дуб, высоко, выше двух с половиной метров. Там я из тростника устроил лежанку. Нарезал камыш и переплел его с ветвями дуба. Туда я принес одеяло, в которое заворачивался. Это было здорово. Я поднимался по лестнице, которую сделал сам, и, когда уже был наверху, убирал ее, чтобы меня никто не беспокоил.
