II. Подражаем ли мы, братия, этой высокой добродетели нашего св. наставника? Все ли общественные раны заживлены, все ли насущные потребности всех и каждого удовлетворены, все ли скорби бедности утолены, все ли слезы нищеты и убожества осушены? Ах, сколько еще до сих пор есть Лазарей и открыто лежащих у врат богатых, и таких, которые копати не могут и просити стыдятся! (Лк. 16, 3). Об этих людях если и говорят иногда серьезно в наше время, то только о том, как бы сделать так, чтобы их не было. Желание прекрасное… но достаточно ль его одного для облегчения горькой судьбы несчастных? Когда горит дом, мало только рассуждать о том, какие бы средства предпринять против пожаров вообще, подобное рассуждение в настоящем случае ничего не поможет, теперь надобно самым делом тушить огонь, а после уже, если угодно, можно и порассудить. Равным образом, когда пред нами нищета во всей ее ужасающей наготе, недостаточно для ее облегчения, если мы станем только составлять планы, как бы ее уничтожить; этим планам место в будущем, – в настоящую минуту она требует от нас деятельной, живой помощи. Голода и жажды, холода и стужи не уймешь никаким, самым глубоким соображением, если не дать страждущему от них пищи и пития, одежды и крова. Большею же частью, против этих людей, – и в наше время, преимущественно хвалящееся своим человеколюбием, слышатся отовсюду старые вопли и возгласы, в силу которых выходит, что нищие скорее достойны презрения, чем сострадания и помощи.
а) Говорят: «нищие – бродяги, не хотящие ничего делать и обольщающиеся легким способом добывать себе пропитание». Но, во-первых, не все таковы: стоит только открыть глаза, чтобы видеть, сколько из этих несчастных выставляет на вид свои изуродованные члены, свидетельствующие о их неспособности к телесным трудам. Во-вторых, если и есть такие нищие, то вдумывались ли мы когда-нибудь, отчего они таковы? Действительно ли они не хотят ничего делать? Для того, чтобы собственными трудами снискивать себе пропитание, недостаточно только иметь целые и правильные члены тела: для этого надобно иметь еще здоровье и крепость духа и тела, надобно иметь поприще для деятельности. Но всего-то этого и нет у тех нищих, которых мы называем бродягами. Вот, у престарелой вдовы несправедливость людская или же просто какой-нибудь особенный случай отняли последнего, единственного сына, опору ее старости, и она должна умереть с голоду; вот, целый дом сирот, оставшихся, почти в младенчестве, совершенно одинокими: куда деваться, что делать этим несчастным, как только ходить по миру и испрашивать подаяние? Заняться чем-нибудь другим они сами не имеют, а другие и не дают им никакой возможности. б) «Нищета, – говорят, – часто бывает следствием бурной, распутной жизни». Правда. Но что из этого? Ужели мы будем жестокосерды, что на подобную нищету будем смотреть злорадно и мстить ей своим невниманием, безучастием, презрением, упреками? Ах, если бы мы внимательнее бдели над собою, мы никогда не дошли бы до горделивого сознания нашего нравственного превосходства пред нищим такого рода; мы открыли бы в сердце нашем те же самые страсти, нередко на самой высокой степени развития, какие погубили этого человека, – мы сознали бы, что только особенные внешние обстоятельства, особенные условия нашей жизни, а чаще всего одна благодать Божия не попустила и нашим страстям прорастить горький плод нищенства. Умри наши родители гораздо раньше, не получи мы никакого образования, не случись нам добрые наставники, не встреться мы в жизни с таким-то лицом, которое своей отеческой любовью сдержало неразумные порывы юной души нашей, – кто знает? Может быть, и мы с тобою расточили бы имение свое блудно с любодейцами, может быть, и мы вынуждены были бы пасти свиней и насыщаться их рожцами, – может быть, и нам с тобою пришлось бы таскаться по миру с нищенской сумою. За что же презирать, за что же наказывать этого несчастного, который возрос среди других обстоятельств, под другими условиями жизни, который не встретил впору сердца любящего и согревающего, не встретил ума руководящего и наставляющего, не нашел руки охраняющей и сдерживающей; который слишком рано сознал себя разнузданным во всех отношениях, почувствовал себя на опасном просторе и, естественно, пустился на все четыре стороны? Он и без нас уже тяжело наказан. Эта сума, которую он носит на плечах, есть только слабый знак той тяжелой туги, которую он носит в сердце. Позднее, бесплодное сожаление о прошедшем, мучение уцеломудрившейся совести, сознание, что он сам виновник своего горя, стыд прямо смотреть в глаза добрым людям, безнадежность в будущем, – вот что не дает душе его мира и покоя, вот что преследует и мучит его день и ночь. Зачем же прилагать к его ранам новые? Сострадания, одного сострадания, и притом деятельного, он требует от нас…
в) Так, говорим, мы рассуждали бы, так поступали бы… Но так ли рассуждаем, так ли поступаем теперь? Весьма часто приходится слышать: «я с удовольствием дал бы этому нищему, но знаю, что он сейчас же пропьет мое подаяние». Нечего и говорить о том, как безосновательно бывает нередко подобное опасение: его часто повторяют о таких нищих, которых видят первый раз в жизни. Но если бы и в самом деле было так, оправдывает ли это ваше немилосердие? Наше дело – только дать просящему, а как он воспользуется нашим подаянием, – это уж его дело: если мы дадим ему, мы окажем свое милосердие, – если откажем ему, мы явим только свое немилосердие.
г) Некоторые рассуждают так: «зачем подавать милостыню? Нищих она не обогащает, а для подающего – довольно ощутительна. Нищие все-таки остаются нищими и после подаяния, и по-прежнему продолжают просить; если дать им хоть немного, то для меня все же выйдет много, – притом дай им сегодня, а завтра они опять придут просить: так лучше уже совсем не давать». Что скажем против этого возражения? По-нашему, оно не стоит и ответа. Оно имело бы какой-нибудь смысл тогда, если бы наши благотворения действительно были значительны. Мы указали бы, в таком случае, сомневающемуся благотворителю на слова Писания и на священно-исторические опыты, которые свидетельствуют, что, чем более человек благотворит другим, тем более Бог благословляет и ущедряет его Своими благами и никогда не оставляет его и даже не попускает потомству его просить хлеба. Но если наши благодеяния ограничиваются только определенным числом калек, состоят в подаянии им нескольких мелких монет и изношенных одежд, и совершаются только в некоторые особенные дни, почему-либо важные и замечательные для нас, то подобное возражение в устах наших изобличает только жестокость сердца нашего по отношению к ближним и слепую, преступную страсть его к корысти.
д) «Мы люди семейные, – говорят весьма многие, – у нас свои дети, у нас множество домашних расходов. Мы и желали бы благодетельствовать бедным, но что делать, когда нет у нас на это средств и возможности?»
Предлог благовидный, но лишенный истины. Нам кажется, что никакое общественное положение не освобождает нас от исполнения обязанностей христианской любви и милосердия; кажется также, что нет такого состояния, кроме нищенского, в котором не было бы никакой возможности, хоть чем-нибудь и сколько-нибудь, помогать другому. А если бы мы отрешились от множества изысканных нужд и неестественных потребностей, которые рождают суетность, тщеславие, роскошь, желание блеснуть и выказаться пред другими, ложный стыд отстать от высших и богатейших нас лиц, если бы мы научились строго различать, что существенно необходимо для жизни и что составляет ее роскошь, – о! мы увидели бы тогда, что у нас много, много средств благотворения… Если же в самом деле средства нашей жизни так ограничены, что мы имеем только необходимое, то все же у нас есть дом, в котором всегда почти можно найти лишний кусок хлеба, лишнюю, пожалуй и ветхую одежду, значит, мы все-таки имеем возможность напитать алчущего, одеть нагого, дать кров бесприютному. Наконец, пусть мы не имеем и этого, все-таки мы можем хоть напоить единого от братий сих чашею студеной воды, можем с братским сочувствием поговорить с ним, и этим хоть несколько облегчить его горе, хоть слабое утешение пролить в его душу.
Много еще случается слышать разных отговорок от нищелюбия и благотворительности; но если перевести их на истинный язык, то все они будут значить вот что: «я не хочу благодетельствовать: мне жаль лишиться в пользу другого хотя бы лишнего куска хлеба, хотя бы то самой мелкой монеты, только никак не жаль этого ленивца, этого бродяги и пьяницы, т. е. этого нищего – несчастного брата моего».
Впрочем, если бы мы были проникнуты истинною христианскою любовью и смотрели на все с ее точки зрения, подобные возгласы против нищих и убогих не слышались бы из уст наших. Мы рассуждали бы так: во-первых, этот нищий такой же человек, как и я; во вторых, он – христианин, меньший брат Христа Спасителя, сын и наследник Божий, за него, так же как и за меня, пролита на Кресте бездонная кровь, – ему, так же как и мне, дарованы благодатные средства духовной жизни, мы с ним во едино тело крестихомся, единым Духом напоихомся (1 Кор. 12, 13), от единаго хлеба причащаемся (1 Кор. 10, 17), – ему, так же как и мне, обещано и уготовано вечное блаженство в дому Отца нашего Небесного; далее – в его лице предстоит и приемлет милостыню Сам Христос и, милуяй его, я даю взаим Богу (Притч. 19, 17); наконец, все, что я имею, – не мое, не от меня и не для меня, а Божие, от Бога и для славы Божией, – я только распорядитель, только временный приставник даров Божиих, изливаемых для всех и каждого, – следовательно, всякое присвоение их исключительно себе есть не что иное, как духовное святотатство, за которое я должен буду строго поплатиться, когда небесный Домовладыка потребует от меня отчета в употреблении вверенного мне. Рассуждая таким образом, мы не различали бы между нищими достойных и недостойных нашего благотворения; напротив, мы с радостью спешили бы, не пропустили бы ни одного случая подать помощь, оказать милость там, где ее требуют, где в ней нуждаются, не входя в расспросы и исследования: кто этот бедняк, отчего он сделался таким и т. п. Святое дело благотворения сделалось бы насущною потребностью, чистейшим наслаждением, жизненною стихиею нашего сердца, так что мы считали бы себя несчастными, если бы или не имели возможности оказать в известном случае благодеяние, или же наше благодеяние почему-нибудь не было принято.
