Нет запрета на насилие над личностью. Высшее счастье для многих заехать в физиономию ближнему своему. Охотно и много говорят о нашей "прирожденной кротости", но еще Иван Солоневич писал: "Очень принято говорить о врожденном миролюбии русского народа, - однако, таких явлений, как "бои стенкой", не знают никакие иные народы". Даже воспетые всеми русскими поэтами деревенские "погулянки" никогда не обходились без драк и мордобоя, а нередко заканчивались и смертоубийством. И сейчас всякий там "День пограничника", "День десантника" и всех иных защитников родины непременно сводится к драке.
Да что ложь, что воровство, что драки - на убийство нет никакого внутреннего запрета. Убить просто так, ни за что - это в России самое обычное дело. Сын убивает отца по пьянке, отец сына по той же пьянке - кто не слыхал об этом? Нет деревни, где бы сын-пьяница не избивал старуху-мать и что? Где осуждение? Только похохатывают - "Во допился!" Это в западных детективах сыщики ломают голову над "мотивацией" - какие были мотивы убийства? В России для убийства не нужны никакие мотивы, просто так: по пьяной ссоре ткнул ножом, ударил топором, ломом, кирпичом - что под руку подвернется. Жизнь человека в России отнюдь не священна, она ничто и стоит дешево ("Жизнь две копейки / Двенадцать хлеб" - весело распевали в "Окаянные дни"). При коммунистах ничто, кроме страха, не удерживало от воровства и убийств, сейчас с ослаблением страха воруют и убивают в охотку, в открытую, в наглую. Правда и раньше мало стеснялись.
Старый, дореволюционный еще анекдот:
- Я, тятенька, человека зарезал, а на нем всего копейка была, зря труждался.
- А вот и не зря! Сто душ, сто копеек - ан рубль!
Стоит ли удивляться, что при таком отношении к жизни с появлением "новых порядков", когда многое, слишком многое, отдано на усмотрение людей, совершенно к этому не готовых, когда страх перед наказанием исчез, киллерство превратилось у нас в весьма престижную и доходную профессию. "Заказывают" не только конкурентов - муж "заказывает" жену, жена - мужа, сосед - не понравившегося соседа. Установилась такса, есть охотники лишить человека жизни за "весьма умеренную плату" - и лишают. Ну а "заказать" конкурента, политического соперника, "вредного" журналиста - тут, кажется, действительно считают, что это и сам Бог велел. Угрызений совести не испытывают ни заказчики, ни исполнители - для последних это "работа как работа", ничего особенного. Мужа, отца, сына убивают на глазах жены, детей, престарелых родителей, а часто и их приканчивают, чтобы не оставлять свидетелей. И при выезде за границу наши соотечественники не оставляют прежних привычек, и там сложился стереотип: "все русские - убийцы и воры".
Не стесняются пыткой, легко идут на нее, тут даже излюбленный инструмент появился - утюг. Просто и действенно. Все-таки такого нет нигде, даже в самых что ни на есть отсталых странах. Только у нас могут создать сообщество по уничтожению стариков-пенсионеров с целью завладеть их квартирой, только у нас молодежь "для тренировки" может убивать бомжей. И, по всему судя, никаких неудобств от занятий таким гнусным делом никто у нас не испытывает.
Творятся дела и совсем мерзкие - могут разрыть могилу покойника на второй-третий день, чтобы содрать с него костюм, такие случаи у нас тоже описаны. И тоже не вызывают почти никакого отторжения - занятие как занятие, "всем жить надо". Или даже наше обычное: "Во дают!".
Говорят, ценили когда-то на Руси "сердце милующее", было когда-то у нас милосердие. Скорее всего, это действительно так, хотя едва ли было оно широко распространено. Для примеров - достаточно, для жизненной нормы - нет. Как-то уж очень быстро сострадание и милосердие исчезли из нашей жизни, что свидетельствует: не были они укоренены в душе народной. Куда шире было распространенно злорадство: нигде так искренне не радуются чужой беде, как у нас. Горький, кажется, донес до нас рассказ солдатика эпохи Первой мировой войны: "Вышли утречком с земляками покурить, принесло шальной австрийский снаряд - как рвануло! От земляков только кишки на ветках висят. Никогда в жизни так не смеялся!"
Сейчас дела с милосердием и вовсе плохи. Нынешние русские люди просто не понимают - как это иностранцы могут брать на воспитание детей-инвалидов? Не иначе как "на органы". Милицейская дама по телевидению на всю страну строго вопрошает: "С какой это стати они едут в нашу страну кормить наших бомжей?" Ее не проведешь, она этих иностранцев насквозь видит. Есть вещи похуже. В начале перестройки провели опрос - что делать с детьми инвалидами от рождения. Подавляющее большинство: умерщвлять прямо в роддоме. А значительная часть: расстреливать родителей, которые заводят таких детей! И после этого говорить, что в нашей стране было христианство?
Вера у нас и сейчас такая, что водка оказывается сильнее Бога и очень многое вершится по пьянке. Это еще одна великая наша беда, от которой не отучала православная церковь. Некоторые вообще приписывают эту беду как раз нашему православию. И в самом деле, как только объявлялись в народе борцы за трезвость, всякие чуриковцы-анисимовцы-мироновцы-колосковцы, то неизбежно вступали они в конфликт с попами: "нерусское, неправославное это дело - не пить!" За Чуриковым пошли до 40 тыс. человек, давших письменное обязательство не пить. Кончилось конфликтом с церковными властями. Они, конечно, поминали равноапостольного Владимира и его "Веселие Руси есть пити". Пьянство у нас тоже требует удали, выпить больше всех, допиться до полного свинства - подвиг, которым хвастаются.
Трезвость, как и честность, как и трудолюбие, никогда не ценились Русской православной церковью. Скорее наоборот: в них она видела отвлечение от небесного. Наше духовенство, писал тот же В.В. Розанов "...сумело приучить весь русский народ до одного человека к строжайшему соблюдению постов; но оно ни малейше не приучило, а следовательно, и не старалось приучить русских темных людей к исполнительности и аккуратности в работе, к исполнению семейных и общественных обязанностей, к добросовестности в денежных расчетах, к правдивости со старшими и сильными, к трезвости. Вообще не приучило народ, деревни и села, упорядоченной и трезвой жизни" /64/. И находились люди, которые утверждали, что церковь наша совершенно сознательно предпочитает держать народ в пьяном дурмане. Итог ее деятельности: "народ наш пьян, лжив, нечестен" (К.Н. Леонтьев). Водка у нас всегда побеждала веру, а чаще были они неразлучны. Л.Н. Толстой: "К чему все это, когда вы не выучили народ даже воздерживаться от водки?" И вклад нашего официального православия в распространения этого великого зла весом и внушителен.
Церковь никогда не выдерживала конкуренции с кабаком. Есть пословица: "Церковь близко, да идти склизко, кабак далеко, да идти легко". Тот же Достоевский в "Дневнике писателя" о соотношении храма и кабака: "Загорелось село, и в селе церковь, вышел целовальник и крикнул народу, что если бросят отстаивать церковь, а отстоят кабак, то выкатит народу бочку. Церковь сгорела, а кабак отстояли". А вот современное свидетельство: "Пьяный житель деревни Верхолино поджег свое жилище, сел недалеко от "костра" и начал играть на баяне. Рядом с музыкантом находились икона и бутылка водки" /65/.
...Август 1995 г., по телевидению идет передача "Тема", посвященная возрождению православия в России. Говорят подобающие слова, есть, правда, скептики, но они в явном меньшинстве. Под конец передачи ведущий спрашивает у все время молчавшей женщины, каково ее отношение к обсуждаемому вопросу. Женщина неожиданно выпаливает: "А все-таки где православие - там обязательно хамство и пьянство!" Реакция, по всему судя, вполне спонтанная.
Церковь не приучала - и не приучила - к соблюдению даже элементарных норм поведения, хоть к какой-то сдержанности. Бессмысленный вандализм тоже, к сожалению, характернейшая черта нашего повседневного быта. Причем именно бессмысленный - превратить в туалет подъезд собственного дома или лифт ничего не стоит, на это тоже нет внутреннего запрета, и даже соображения целесообразности ("самому же будет плохо") не действуют. В сущности, это есть варварское стремление сокрушить все упорядоченное, размеренное, нормальное. Тут тоже какая-то глубинная внутренняя потребность все разорить и привести в непотребный вид и тем явить миру и самому себе всю непривлекательность собственной натуры и ее "широту", не считающуюся с соображениями целесообразности и морали.
Она особенно проявляется в нашем уголовном мире, где мерзейшим образом проявляется все скотство человеческой натуры. Этот мир создали мы сами, он у нас беспримесный, свой. Он совершенно открыто строится на бесчеловечности, тут откровенное "падающего подтолкни", "слабого добей", "умри ты сегодня, а я завтра" и иные "прелести", явно противоречащие всему, чему учил Христос. Тут свой "кодекс бесчеловечности", которую у нас иногда норовят выдать за кодекс особой морали. Но в уголовном мире все построено как раз на отрицании человеческой морали, что опять-таки никого не шокирует. У некоторых даже мир "уголовной романтики" вызывает восхищение.
