Впрочем, чтобы слишком не распространить письма, мы здесь окончим речи, присовокупив еще изречения Василия Великого для полнейшего доказательства. Да пребудешь здоровым со всем домом своим, возлюбленный господин наш, благоденствуя во всех отношениях, ибо мы, и когда пишем, и когда не пишем, желаем сохранить благое расположение любви твоей.
Из 20-го Слова святого Василия о подвижничестве: «И предстоятелю, если преткнется, должны напоминать преимуществующие (21) из братий»[143]. Из Слова 34-го: «Кто не принимает одобренного предстоятелем, тот должен открыто или наедине сделать ему свое возражение, если имеет какое-либо твердое основание, согласно со смыслом Писания, или молча исполнять приказанное; если же он сам постыдится, то пусть употребит на это посредниками других»[144]. Из нравственных правил его же, из Слова 72-го: «Слушатели, наставленные в Писаниях, должны испытывать, что говорят учители»[145]. «Предстоятель слова должен всё делать и говорить с осмотрительностью и по многом испытании, с целью благоугодить Богу, как подлежащий испытанию и от самих вверенных ему»[146].
6. К Феоктисте, своей матери (I, 6)[147]
Если бы возможно было пересылать в письмах слезы, то я, наполнив ими это мое письмо, послал бы их в настоящие дни тебе, почтенная, любезная и богоугодная мать моя. Ибо поистине я не могу равнодушно слышать о твоем положении, не говорю – о близости ко гробу, но и о болезнях, угрожающих смертью. И для чего, мать моя, ты захотела оставить нас, возлюбив грядущий век, отойти от нас и пребывать [Col. 928] у Господа? Ты, конечно, возлюбила тамошние блага; по сильнейшей любви переменив образ мыслей, ты более пожелала пребывать с доброю и святою сестрою моею и с любезным моим господином Евфимием[148] или, лучше, в лике святых. Как же, о матерь, перенесу это[149]? Как могу без слез (22) продолжать изложение письма? Неужели суждено [мне] в моей горестной жизни и то, чтобы услышать о твоей смерти, воспеть тебе плачевные песни, увидеть твой гроб и написать надгробные стихотворения, чтобы ты почила телом под землею, ибо знаю, что духом ты будешь обитать на небесах, а я останусь на земле, продолжая влачить прискорбную и многогрешную жизнь мою?
Как можно стерпеть это? Да не будет этого со мной! Впрочем, надобно всё предоставить воле и определению преблагого Бога нашего. Ибо Он знает, что полезно каждому из нас; ведает, что нужно, устрояет потребное; Он – отец чадолюбивый; Он всё устраивает прекрасно, своевременно, благоразумно, промыслительно[150], всепремудро, всепрекрасно, непостижимо. И – о, премудрость и глубина судеб Его, как непостижимы и неисследимы пути Его (Рим. 11:33)! Еще раньше Он взял к себе сестру, потом взял брата, теперь желает третьего. Кто будет им? Если ты сама, то великая похвала; ты довершаешь тройственную награду, прекрасно проведши жизнь, оставив всё, предав Богу всё, голову, члены, саму себя, изнурив подвигами честное тело свое, совершив многопечальную жизнь или, лучше, прошедши узкий и тесный путь Господень (ср. Мф. 7:14) и теперь желая исхода в доброй старости. Об этом я молюсь доселе. Впрочем, самое лучшее то, что угодно Богу: кто родственнее Его может заботиться о наших делах?
Радуйся же, мать, и при жизни, и умирая. Ты не умрешь, потому что имеешь в себе жизнь; по своей воле ты умерла для жизни, потому что ты подвизалась добрым подвигом (1 Тим. 6:12), потому что ты отказалась от земного, чтобы наследовать небесное, потому что ты бескровно участвовала в подвигах мученичества, отсекая члены свои – нас по любви к Господу; ты отходишь без забот, без завещания. Ибо у тебя нет ничего, о чем бы делать завещание, кроме волосяной одежды твоей и другой какой-нибудь случайной принадлежности простой жизни: уже обнаженной ты идешь отсюда предстать Богу, имея душу чистую от вещественной нечистоты. Однако ты имеешь, что оставить нам, (23) именно: крепкую молитву, которою ты осеняла нас еще в юности нашей, знаменуя и запечатлевая нас в часы ночные[151], вознося за нас моления ко Господу во всякое время; оставишь и неленостное усердие свое в божественных службах, любовь к чистоте, ревность к добродетели и апостольскую хвалу трудолюбия. Ибо поистине много трудов совершили преподобные руки твои: и одевали, и согревали не нас одних, но и всех братий, которые, признавая и уважая тебя как духовную мать свою, одинаково с нами скорбят о тебе и ободряют [меня].
Это, еще не совершившееся, мы изложили в письме, доставляя утешение себе самим и выражая тебе чувствования нашего сердца, которые ты и сама [Col. 929] знаешь. Я же, как ты знаешь, святая мать моя, хотя и желал бы прибыть [к тебе], но никак не мог бы по причине забот, возложенных на меня, недостойного, и не знаю, каким образом. Ибо как удивительно было то, по словам Писания, что и Саул во пророцех (1 Цар. 10:11), так и то, что Феодор в игуменах; это задержало меня, это связало меня. Если бы я был связан железными цепями, то разорвал бы их и предстал бы пред лицем твоим; а теперь вместо себя посылаю к тебе для малого утешения пресвитера, потому что и сам он пользуется твоей любовью и уважением, чтобы он во всем помогал твоей немощи, наблюдая и заботясь о потребном; и если ты останешься в том же месте, то и он останется; а если отправишься, то и он отправится вместе с экономом. Впрочем, как управит Бог и позволит немощь твоя, так и располагайся, почтенная мать моя, и, желая отправиться, не напрягайся через силу. Поскорее пришли нам известие, как ты чувствуешь себя в болезни, чтобы нам успокоиться немного. Сейчас все братия совершили о тебе молебный канон, и постоянно они возносят моления о твоем здравии. Удостой нас святой молитвы твоей; благослови нас материнскими дарами, приветствуй нас письмом, даруй нам мир, который ты имеешь по благодати Христовой и будешь иметь во веки веков.
7. К императрице Ирине (I, 7)[152]
(24) Глас в Раме слышан, говорит созерцатель божественных видений Иеремия, и рыдания и вопль мног, Рахиль тогда плачет о детях своих (Мф. 2:18; Иер. 31:15). А ныне какие и сколь великие дела? Откуда явились вчера, добрейшая государыня наша, вестники священного двора твоего, возвестившие нам хвалы о всех недавно совершенных делах твоих? Поистине они огласили весь слух наш. Почему же? Потому что ты явила концам [вселенной] знак такого благочестия; и вот отовсюду несутся к тебе, как летящие облака, многочисленные мольбы, прославляющие Бога за добрые дела твои. Скажи нам, государыня, кто возвел чистейший ум твой на высоту разумения истины, так что ты, как бы с некоторого высокого и превознесенного места, увидела эти дела, богоугодные и святые? Научи, откуда вселилась в тебя такая любовь к благочестию, что ты ненасытимо возжелала благоугождать Богу и до чрезвычайности простерла попечение о душевной и телесной пользе христиан? Или ты, много помышляя о Божественном и имея материнское расположение, нашла недостаточным только освободить народ твоим верховным содействием как бы из некоторого египетского рабства, именно, от нечестивой веры[153], если бы не присоединила к прежним, разнообразно сияющим по подобию звезд добрым делам твоим и настоящую милость, как верх добродетелей?
Свят, свят, свят; возвеселитеся небеса горе, возгласим мы, хотя и дерзновенно, [Col. 932] вместе со святогласнейшим Исаией, яко помилова Бог чрез тебя народ Свой (Ис. 6:3; 44:23). Всё царство твое исполнилось радости и веселия; зане отъятся беззаконный ярем, лежай на нем, и жезл иже на выи такой державы (Ис. 9:4). Кто слыхал о таких делах? Вот скажите, мужи. Кто видал при другом царствовании такое и столь великое благочестие? (25) Хвалите ее все народы; величайте ее с нами, начальники и подчиненные, священники и монахи и весь христианский род. Ибо не только то удивительно, что прощено столько талантов золота, хотя и это – дело несравненное, но и то, что таким образом пресечен многообразный поток нечестия – дело святейшее: уничтожена сеть насильственных и пагубных для души вымогательств, скрывавшаяся от всех предшественников твоих, хотя некоторые из них и благочестиво царствовали[154]. Это предоставлено тебе. Прекратились присяга[155], многочисленные клятвы[156] или, скорее, клятвопреступления и требовавших, и тех, с кого требовали, отчего и те и другие, как случалось, погибали, когда один старался, чтобы скрыть, а другой стремился, чтобы захватить. Прекратилась скорбь притесняемых и забота бедных, старавшихся не о том, чтобы найти целительное врачевство против бедности, – это было бы менее прискорбно, – а о том, чтобы уплатить сборщикам неположенное и снова введенное, как бы порождение греха. Уже не облагаются пошлинами пути как на земле, так и на море. Это согласно со словами великого и святого Златоуста. От жителей суши уже не отнимаются несправедливо деньги в ущельях сидящими там, словно неким свирепым бесом или неукротимым зверем, непременно съедающим что-нибудь из запасов бедного путника; и бедные уже не остаются дома из-за боязни таких гнусных поборов, не посещая ни городских, ни приморских местностей, потому что везде стояли утесы[157] несправедливости. Мореплаватели, плывущие с востока и запада и севера, уже не стесняются во время плавания, принуждаемые отдавать, словно схваченные за горло, пошлины при узких устьях; освобождены от них занимающиеся и охотничьим ремеслом, исполняя его ныне легко, священной души Ирина! Рыболов, вытащив, может быть, три рыбы, (26) и притом после многих трудов в целый день, не отдает в пошлину одной из них. Стрелок или птицелов, поймав, может быть, немного птиц, которые служат ему необходимой пищей, и не обязываясь платить с них пошлину, может жить благополучно. Солдатки, удрученные домашней скорбью о потере мужей, не будут горько плакать от жалких и бесчеловечных поборов за умершего. Умалчиваю о пастухах, овцеводах, виноторговцах; не говорю о мясниках, ткачах, кузнецах, сапожниках, красильщиках, продавцах ароматов и плотниках и вообще о каждом ремесле, относящемся к обработке золота, или дерева, или всякого другого вещества.
