Преданнейший брат
Арх<имандрит> Игнатий.
24 ноября 1847 г.
№ 11
Истинным, сердечным утешением — Любезнейший Друг и Сестра — служат мне письма твои. Какое зрелище на земле может быть приятнее того, когда видишь душу, созданную по образу Божию, искупленную кровию Богочеловека, — что она избирает в удел свой Бога, отсюда уже причисляется к малому стаду, которое поставлено будет одесную Судии нелицеприятного, которому Бог благоизволил дать Царство.
Скажу тебе, в глубине моего сердца всегда была тайная скорбь о тебе. Я помышлял: «Сколько посторонних людей притекает ко мне, обновляется душами в познании истины и в утешении сердца, предвкушающего будущее блаженство, утешении, которое раждается единственно от познания истинного Христова учения! а та сестра моя, которую Бог привел воспринимать от купели и которой я обязан словом спасения, — стоит от меня вдалеке, — и не знаю — в каком состоянии душа ее?» Бог, по неизреченной благости Своей, отъял эту скорбь от сердца моего и заменил ее утешением, присовокупив это утешение ко многим другим утешениям, нисшедшим ко мне от Руки Божией.
О лечении: лекарство действует на тебя прекрасно. Видно, всего более была простужена голова. И простуда еще не укоренилась. У меня она сидит очень глубоко: перешла в систему жил и нерв. Когда натянутся жилы по направлению к желудку, особенно к левому боку, то (довольно забавно!) стоит только подавить в левый бок пальцем, ощущение этого прикосновения по жилам перебегает в ноги и слышится в икре и пяте пресильно! Как у тебя оттаивал череп, так у меня оттаивали оконечности ног — и когда же? В первых числах Декабря! К 1-м числам Ноября только начали пухнуть то тот, то другой пальчик: так глубоко сидела простуда. Вижу, что надо еще долго полечиться. Мой Николай (это келейник, приехавший из Петербурга, который ухаживает собственно за моей персоной и переписывает мои со{стр. 530}чинения) — когда оттаивали ноги — снимет чулок с ноги и подставит к подошвам ладони — так и слышит, что из подошв идет тонкий ветерок, как из погребка или ледника. У меня пухли ноги, когда я был юнкером, — вот с которого времени в них простуда.
Сердечно рад, что рекомендованная мною настойка приносит пользу Димитрию Тихоновичу. Странно, с какою верностию предчувствовало это сердце мое. В копии рецепта геморроидальной настойки — количество Александрийского листа означено уже удвоенное, как у меня ее делают. В оригинале, полученном от Вас, было 2 1/2 золотн. — Несколько времени, как я начал чувствовать в ручных костях силу, а несколько дней — как появилась в них испарина и местами лом. Продолжаю пить настойку и думаю, что надо продолжать ее еще долго. Декокт выжимали у меня руками, а, конечно, лучше выжимать его машинкой. — Сделай милость — вели связать для меня шерстяные перчатки и сшить рукавички на меху. Для объяснения, какие мне надо, прилагается здесь рисунок, с должными пояснениями. Шапка у меня сшита на удивление всей Костроме, в которой ныне хлопочет князь Суворов, добрый сосед нашего монастыря, человек расположеннейший к добру.
Димитрию Тихоновичу потрудись передать мой всеусерднейший поклон и сказать, что при употреблении этой настойки моцион необыкновенно полезен. Очень хорошо делаешь, что возверзаешь на Бога попечение твое о образе нашего свидания. Бог устроит все по премудрости и благости Своей.
Призываю благословение Божие на тебя и на весь дом твой! Да благословится все житие твое.
Тебе преданнейший брат и друг
Арх<имандрит> Игнатий.
11 декабря 1847 г.
№ 12
Письмо твое, Любезнейшая сестра, от 28 ноября получил. Лечение твое, кажется, благодаря Богу идет должным порядком. Мнение, что [нрзб.] выходят испариной, — признаю основательным. Дряблость и у меня была во всем теле, зубы были как после значительного употребления красной смородины или брусники, что и теперь продолжается в небольшой степени. Дряблость уже только в оконечностях ног, которые перебирает так, как и голову. Пот у меня был с неделю тому назад пресильный, особливо по ночам; переменял по 5 и 6 рубашек; теперь пот наиболее в ногах.
{стр. 531}
После последнего письма к тебе меня опять перевернуло, поломало, потянуло жилы в желудок (простуда моя сидит глубоко и очень стара), потом я получил значительное облегчение, которому предшествует всегда ломанье. Вижу, что необходимо мне взять здесь весну. В прошедшем моем письме писал я тебе, что писал к одному знакомому петербургскому, который сильно был болен простудой и очень удачно вылечился, чтоб он уведомил, чрез сколько времени по окончании лечения он начал выходить на воздух. Получа от него известие, сообщу тебе. Обыкновенный срок пития декокта 6-ть недель; но этот срок может быть и с надбавкой, смотря по надобности. Если после поту окажется совершенное выздоровление и не окажется никакого другого действия, то можно окончить декокт; если же он начнет разбивать завал или окажется тянутие жил в желудок, то надо по возможности продолжить, а там за настойку. При сем присылаю рецепт геморроидальной настойки. Сассапарельная настойка настаивается у меня не менее 2-х недель, а по большей части и более. В последнюю полуведерную бутыль положил 6-ть фунтов сассапарели; остальное налито вином полугарным. В Ярославле виноградные вина — нестерпимая гадость. Стоит бутыль возле печки в моей комнате. Чувствую значительное укрепление нервов, но по причине продолжающейся переборки и разрешения застарелых простуд в разных членах — все еще не свой — и признавал бы время мое потерянным для душевной пользы, отданным вполне телу, если б меня не утешало знакомство ради Бога с тобою и еще некоторые другие обстоятельства, в которые я поставлен при временном моем пребывании в Бабаевском монастыре.
Присылаю «Сети Миродержца», написанные прошлого году для моих знакомых петербургских. Думаю, этот взгляд на мир и человека не будет тебе лишним.
Сочинения Святителя Димитрия носят на себе печать благодатного помазания и сообщают это помазание читателям своим. Святитель жил в Западной России, там образовался, а в Западной России имели тогда сильное влияние иезуиты и вообще латинизм. Поэтому сочинения Св. Димитрия не совсем чисты, не вполне в Восточном характере. Этому подверглись некоторые и древние Святые Писатели, между прочим, Св. Григорий Нисский, брат Василия Великого. Что делать? Это значительный недостаток в писаниях Св. Димитрия. По мне лучше всего нравоучения в 4-й части, приложенные к Св. Истории, что, кажется, было его последним сочинением, а потому относительно к духу зрелейшим.
{стр. 532}
Мой благодетель в Ярославле: Николай Петрович Полозов, Губ<ернский> Прокурор. О треске и прочих подобных совершенствах я писал Сене [387], и он обещал прислать, а ты пришли баночку варенья, что очень не помешает. Димитрию Тихоновичу — мой всеусерднейший поклон.
Благодарю за сведения о Каме и Печоре. Не хлопочите о доставлении больших сведений! Этих довольно. На судьбе моей написано, видно, другое, — и не живать мне на Печоре.
А<рхимандрит> Игнатий.
Декабрь 1847 г.
№ 13
Одного письма моего, Любезнейшая Сестра, ты не получила — именно от 14-го; это то число, под которым расписался в принятии его Тимохинский Смотритель.
<…>
Желаю тебе благополучно лечиться: меньше думай. Надейся на Бога. «Ходяй просто, — сказали святые Отцы, — ходит надеяся». — И Бог тебя покроет.
<…> Со мной как можно проще; и как пишешь, то все что легко с сердца идет, пиши; а чуть услыхала заминку — не пиши. Бывает заминка в помысле, на нее смотреть нечего; а смотри на заминку сердечную…
Христос с тобою. Димитрию Тихоновичу — всеусерднейший поклон и братские объятия.
Архимандрит Игнатий.
№ 14
Письменные занятия мои наступившего нового 1848-го года начинаю с письма к тебе, Любезнейший друг и сестра Елизавета Александровна. Поздравляю тебя и Димитрия Тихоновича с наступившим Новым Летом, усердно желаю Вам, чадам Вашим, всему дому Вашему обильного благословения Божия! Да является оно и в духовных вечных благах и временных, доставляющих спокойствие и удобность к достижению благ вечных. Приношу искреннейшую благодарность за все Ваши милости ко мне; все посылки получил исправно. Тенериф чудесный. Истинное, глубокое твое расположение ко мне внушило прислать его. Имен{стр. 533}но я нуждался в хорошем вине! Холодные мокроты с такою силою и в таком множестве устремились в желудок, что непременно нужно было его согревать. Простое вино для меня почти невыносимо, Ярославский херес и другие вина — гадость еще более невыносимая, самое отвратительное сочинение. Нашел я здесь в соседнем селе какое-то хлебное вино, именуемое бальзам, которое продается по 28 р<ублей> за ведро. Это предпочел я всем прочим винам, и потому просил тебя прислать варенье, чтоб перемешивать с этим бальзамом, предпочитая мое сочинение сочинению Ярославского купца винами. Твой Тенериф отличный — сохранился прекрасно и завелась в нем чудеснейшая горечь; такой тенериф редко случалось мне пить в Петербурге. Если Вы выписываете большим количеством и держите так долго у себя, то необходимо эти вина держать в погребке, в песку, бутыли и бутылки горлышками вниз. Тончайший эфир, составляющий собою главное достоинство вина, сохранится и сформируется. Планы Печоры, знаменитости вод северных: черную щеку и треску, варенье и, наконец, перчатки и рукавички получил; все прекрасно, за все премного благодарен. Теперь я вполне скопирован и могу в свое время (которое однако ж, как видно, не скоро настанет!) понемногу приучаться к воздуху. В настоящее время мне ничего не нужно, вообще когда я поздоровее, нужды мои чрезвычайно умаляются. Когда ж будет нужно, я попрошу. Вино, так полезное именно в этом роде болезни, вообще мне вредно, и гораздо лучше если б мне вовсе не пить его. Этого можно б было достичь, если б я остался навсегда Бабаевским жителем. Последние два-три года я постоянно пил вино: требовало этого тело мое. Вижу, что это требование происходило от множества накопившихся во всем теле холодных мокрот, останавливавших кровообращение. От рюмки вина, особливо от двух, согревалось тело, разжижались холодные мокроты, кровообращение делалось свободнее: от всего этого я чувствовал облегчение во всем теле. Причина очень ясная!
