Задумаемся над источником нашей любви к Бог/. Свет от света и любовь от любви. Так и любовь наша к Богу: "Будем любить Его, потому что Он прежде возлюбил нас" (1 Ин. 4:19). Это величественно простые слова апостола любви. Дитя отвечает любовью любящим его; язычники, т. е. люди, чуждые мысли о мире чисто духовных ценностей, любят любящих их. Христианин называет Бога Отцом, в Нем видит "Отца щедрот и всякия утехи", видит, насколько мир отражает Бога и насколько Бог говорит миру в Единородном Своем Сыне Иисусе Христе. Что мир отражает премудрость и благость Божию, — кто этого не знает? От боговдохновенного поэта-псалмопевца, слышавшего благодарение и восхваление Творца всей тварью, и от величайших философов, искавших оправдания веры в Бога от рассматривания мира, до последнего грубого язычника, благодарящего своего божка, все чувствуют и исповедуют эту Божию благость. "Небеса проповедуют о славе Божией, и о делах Его рук возвещает земля" (Пс. 18:2). Это та мировая гармония, от существования которой всегда человеческая мысль искала прямого перехода к вере в Бога, премудрого Художника мира и Подателя благ. Но вся эта мировая гармония как бы в прах рассыпается перед слезами одного страдающего ребенка; хвалебные и благодарные гимны Творцу мира замолкают невольно перед видом горя и страданий. На тему об этом горе и об этих страданиях бесконечно много можно сказать, так как необъятно их царство на земле. Но потому самому и говорить излишне. Ужаса и необъяснимости страданий в мире никому еще не удалось победить. Рассуждения моралистов о великой "пользе" горя и страданий для души так же мало способны удовлетворить высшим запросам нашей совести, как и циничное "ядым и пием, утре бо умрем" (1 Кор. 15:32). И когда верующий подходит к вопросу страданий с верой в то, что и волос один не упадет с головы без воли Отца Небесного, то эта самая вера стоит перед страшной тайной: Бог всеблаженный — и творение Его страдающее, дитя Его страдающее; Бог всеблагий — и море скорби, печали; Бог всемогущий — и творение, жалко несовершенное; Бог, полнота жизни, — и царство смерти. Пусть я примирюсь со своим страданием как заслуженным и направленным к моему истинному благу. Но у всех теперь перед глазами страдания, "где ни человек не согрешил, ни родители его" (Ин. 9:3), страдания такие же тяжелые, как и незаметные, где для нашего близорукого взгляда не видно, явления Божиих дел; страдания детей за вину отцов; горе и слезы за подвиг всей жизни служить долгу. Чтобы полюбить чистой любовью Отца жизни и мира, надо принять мир таким, какой он есть; через смерть видеть жизнь, через страдания — радость, через несовершенное — совершенство. Все это делает вера в Бога-Любовь, но самая эта вера стоит перед великой неустранимой тайной, требует преклонения перед тайной, всецелого предания себя Богу.
Библия, характеризуя отношения между Богом и человеком после падения последнего, оттеняет преимущественно ту сторону этих отношений, по которой человек сделался недостойным любви Божией, отвергнутым от общения с источником света и жизни и через это погруженным в волны страданий и смерти. Но эти отверженные грешники не переставали в Боге видеть своего Творца и Спасителя. К Нему неслись из всех страдающих грудей вопли о прощении, милости, спасении. Преклонялась вера перед Богом и неисповедимосгью Его путей, но и жила надеждой на спасение от Него же. Книга псалмов — живой голос всех стремлений, сомнений и надежд верующего сердца, и как много там жгучей горечи от сознания этой богооставленности мира, какая бездна самоотречения должна была быть пройдена для того, чтобы привести верующего к преклонению перед путями Божиими. Трагедия душевной жизни не в том лишь была, что человек был бессилен загладить свой грех, сделаться достойным любви Божией, — но и бессилен в самом своем стремлении к этой любви до того мгновения, пока неискупленными оставались и все страдания мира, невычерпанным море слез. Истинное примирение с Богом могло совершиться лишь тогда, когда не только Бог мог возвратить Свою любовь людям, но и люди могли пожелать свободно отдать свою любовь Тому, Кто до конца возлюбил их.
Евангелие отвечает на эти томления сердца великим откровением, что "Бог так возлюбил мир, что поспал Сына Своего Единородного" (Ин. 3:16), послал в мир, чтобы до конца испить чашу возможного в мире унижения и страдания. Воплощение и страдания Сына Божия — это величайшая тайна и в то же время величайшее юродство Евангелия. Поистине "таинство странное" — видеть рождение Безначального, ограничение Абсолютного, страдания Всеблаженного, смерть Вечного. И однако в этом именно таинстве, в этом "безумии" веры евангельской источник всей христианской любви. Тайна эта оставляет под непроницаемым покровом вопрос о божественном всемогуществе, неизменяемости, всеблаженстве, но зато она солнцем жизни являет безмерную высоту любви Отца. "Бог есть Любовь" (1 Ин. 4:16), пусть только это свойство Бога открыто нам в "безумии" Евангелия, но это именно и есть тот свет, который согревает все сердца и влечет их ко Христу. Таинственность, "безумие" веры во Христа распятого безмерно превосходят для нашего разума все те трудности, какие не могли быть разрешены им в икономии творения, в факте страданий, смерти. Но сердце наше, наша совесть, высшие и внутреннейшие запросы души, — они успокаиваются во Христе и через Него в Боге, Отце людей. Можно верить и не верить во Христа, но нельзя, веруя в Него, не отдать любви своего сердца Бог/ любви. Остаются точно по-прежнему неискупленными детские слезы, бремя вины отцов на детских плечах, таинственность судьбы человека от самой колыбели. Но когда Евангелие говорит, что всеблаженный Бог родило) в яслях, что на земле и Он плакал и страдал, то сердце преклоняется перед великой тайной путей жизни, успокаивается в мысли о Том, Кто с первых дней жизни изведал нищету и человеческую злобу. Есть в небесах Тот, Кто может понять это горе, Кто смеет простить, говоря языком Карамазова. И весь ужас жизни, сплошной позор человеческой истории, безбрежность страдания — все это неизменно царит в мире, но они уже больше не являются преградами на пути влечения сердца к Богу. Чистая и благородная мысль человеческой души всегда, во все времена, во всех религиях и у представителей величайших философских систем умела постигать, что высшая мировая красота — в страдании добра; настоящее величие — в добровольном смирении, наибольшая сила — в видимом ничтожестве, и счастье — в жертве. Но все это не снимало гнета с души, все это казалось точно высокомерным пренебрежением к реальности людского горя и нужды до того момента, пока не воплотился Христос, пока опять-таки Бог всеблаженный не взял на Себя Самого всего бремени горя и скорби, когда встретил на земле полноту унижения, бедности, страданий, предательства со стороны людей. Только страданиями Богочеловека действительно открылось небо для земли, светлый путь любящего порыва души в объятия Отчи. "Так возлюбил Бог мир, что послал Сына Своего Единородного". Больше любви, чем явил миру Христос, никто дать не может, и преклонение мира перед Христом есть преклонение перед Любовью — Богом.
Так величайшая тайна и величайшее "безумие" евангельского слова о Христе распятом оказывается силой, побеждающей сердца и совесть людей, спрашивающих у Отца света о Его путях в мире. Юродство любви христианской в том, что она через великую тайну приходит к примирению с Богом ("Примиритесь с Богом" (2 Кор. 5:20), — умоляет ап. Павел). И если апостол с силой говорит, что ангелы лишь стремятся ее постигнуть (1 Пет. 1:12), то тем более несомненно, как беспомощно недостаточны наши усилия что-либо здесь сказать. Начиная с великого труда Ансельма "Сиг deus homo" и вплоть до современных лучших апологетических трудов ум человеческий в своих попытках пояснить дело Божие лишь доказывал свою преданность идеалу Царства Божия на земле, готовность служить ему, но не мог переступить предела, ему данного, не мог тусклое стекло заменить зрением лицом к лицу. Но зато совесть и сердце успокаивались и радовались в сознании своего тесного, любящего единства с Богом. И теперь, если кто-либо скажет, что он не верит в Бога потому, что признает безумной мысль о Боге на Кресте, то спорить было бы бесполезно: вера есть свободная стихия души, владыками в которой могут явиться лишь Бог и сам человек. Но сердце и совесть знают и чувствуют всю силу своего упования и своей веры, и не может их смутить тот прием скептической мысли, когда она пытается набросить покров сомнения в этической ценности самого источника любви христианской веры в воплощении и страдании Христа.
В чем сущность, высший смысл того оправдания путей Божиих в мире, какое совершилось в факте Воплощения? Тот, без сомнения, что Бог явил Свою высшую любовь миру. В Своем Единородном Сыне Бог как бы так сказал человеку с его встревоженной совестью и больным сердцем: горе и страдания — удел человека на земле; зло и неправда царят на ней, добро поругано. Причина этого скрыта от людей до конца века, и пути Божии неисповедимы для них. Но пусть знает человек, сердцем познает, что не по недостатку любви и благости Божией все это царит в мире до времени, что самая совершенная любовь не может и не должна изменить этого. Но эта любовь хочет разделить с детьми всю тяжесть их земного странствования и, "понеже дети приобщишося плоти и крови, и Той приискренне приобщися техже"(Евр. 2:14), воплотился Сын Божий, и с Ним "излилась любовь Божия на нас" (Рим. 5:5). Таков этический смысл одной, останавливающей на себе наше внимание теперь, стороны искупительного подвига Христа. И ясно, что если хотят унизить этот этический смысл, если хотят, как Ницше, посмеяться над веками истории и миллиардами сердец, славивших и благодаривших Бога за Его безмерную любовь к миру во Христе, то должны идти к этому не иным путем, как отрицанием или самого факта любви Отца в жертве Иисуса Христа, или путем отрицания права на такую любовь со стороны самих верующих.
