Это касается и традиции в широком смысле слова. Религиозные (и культурные) каноны играют в обществе роль, сходную с ролью стойкой наследственности в жизни организмов. Никакое новаторство не бывает плодотворным, если до конца отрывается от традиции. Самые смелые проповедники-от Амоса до ап. Павла или св. Франциска- укоренены в Предании.
Опасность для Церкви создадут христиане-законники, которые превратят Предание в фетиш и повторив грех наиболее консервативных фарисеев, навяжут церковному сознанию мертвящий юридизм и казуистику. Завороженные прошлым, они будут смотреть на него как на единственный идеал.
Они пойдут еще дальше, уподобившись не только фарисеям, но и зелотам: поверят, что в религии допустимо насилие. Когда Карл Великий или Добрыня начнут крестить народы "огнем и мечом", станет ясно, что христиане забыли, "какого они духа". Люди будут убивать друг друга из-за несходства обычаев, пытать и жечь на кострах тех, кто исповедует иные богословские взгляды или иначе совершает крестное знамение.
Страшно не то, что Церковь подвергнется гонениям врагов, но что сами христиане станут гонителями...
Кроме магизма, фарисейства, зелотства христианский мир познает и саддукейский соблазн. Одни "князья" Церкви, вопреки словам Христовым, присвоят себе политическую власть, а другие-научатся служить Кесарю с еще большей угодливостью, чем архиереи Иерусалима.
Наконец, появится и тенденция, которую условно можно назвать ессейской.
Мы уже видели, насколько велика была дистанция между Евангелием и Кумраном, где со злорадством ждали гибели мира. Но пустынники с берегов Мертвого моря-предтечи не только манихейства, проклявшего творение Божие. У них найдутся последователи и среди христиан.
Новый Завет аскетичен в том смысле, что учит самоотвержению, борьбе с грехом, чистоте мыслей, чувств и поступков. Аскетизм есть противоядие от нравственных недугов и средство для победы над эгоистической самостью. При этом Евангелие отнюдь не отворачивается от земной жизни (Напомним, что, когда апостол Иоанн говорит, "не любите мира", под "миром" он разумеет царство греха. О мире же как творении Божием тот же апостол говорит, что Господь возлюбил его и отдал Сына для его спасения). Однако со временем появятся христиане манихейского толка, ненавидящие все земное, похожие скорее на брахманов-самоистязателей, чем на учеников Христовых. Служение людям будет казаться им помехой к совершенствованию, хотя евангельское слово "любовь" останется у них на устах. "Хочешь приобрести любовь к ближнему?-скажет один сирийский монах.-Удались от него, и тогда возгорится в тебе пламень любви... Бегай от людей и спасешься". Это уже полная метаморфоза, делающая христианство сектой анахоретов.
Равнодушие или даже отвращение к телесной природе человека (которую ап. Павел назовет "храмом Духа Святого") объясняет, почему многие члены Церкви будут так легко мириться с положением обездоленных, с несправедливыми общественными порядками. Они станут лицемерно (или искренне) указывать на небо, напоминая о блаженстве за гробом, тогда как суровая притча Евангелия об овцах и козлищах требует именно земных дел, активной самоотдачи в этой жизни.
Говоря, что человек живет "не хлебом единым", Христос, однако, повелевает "накормить голодного", в лице которого верующий служит Самому Богу. Когда же христиане под благовидными предлогами откажутся исполнять эту заповедь, их постигнет неизбежное возмездие. Заботу о нуждающихся и социальной правде узурпируют враги веры ..
Суд над избранным народом не раз совершался в Ветхом Завете; не сможет его избегнуть и новый народ Божий. Если дважды пал Храм Иерусалимский, то едва ли случайно, что многие христианские святыни, начиная с храма св. Софии, будут отданы в руки иноверцев, запустеют или погибнут.
Некогда орудиями "вразумления Господня" были ассирийцы и халдеи, и в истории Церкви ее противники также, сами того не ведая, исполнят волю Провидения. Христианское сознание, по словам Бердяева, "одухотворяется, очеловечивается через кризисы и катастрофы, которые, видимо, могут производить впечатление смерти самого христианства. Можно в конце концов признать, что и Спиноза со своей борьбой с антропоморфизмом, и злые издевательства Вольтера, и критика Канта, и диалектика Гегеля, и антропологизм Фейербаха, и обличение классовой лжи Марксом, и библейская критика, и мифологическая теория, и восстание против христианства Ницше, и провокации Розанова - были обогащающим опытом, были очистительным огнем. Революции, как бы они ни были ужасны, какой бы они ни принимали богоборческий характер, имели очистительный характер, повышали качество религиозной жизни".
Христианство упрекают в том, что оно мало улучшило жизнь общества за период внешнего господства Церкви, то есть в средние века. Но правильно ли считать эту эпоху "веками веры"? Ведь компромиссов, измен, отступничества в то время было куда больше, чем подлинного осуществления воли Христовой.
Евангелие не могло быть усвоено античным и средневековым человеком во всей полноте. Только отдельные, хотя и многочисленные, ручьи личной святости пробивали плотину непросветленного сознания. К тому же цель, поставленная миру Христом, сдишком велика; она превосходит возможности отдельных культур. Нужны наверно, еще сотни и тысячи лет, чтобы закваска сделала свое вселенское дело.
Итак, приход на землю Богочеловека не означает конца борьбы между светом и тьмой, а поляризует их с удвоенной силой. И поляризация эта будет возрастать во всех измерениях, как предсказал Сам Господь в Своем пророчестве на Елеонской горе.
Каждая мировая религия переживает три этапа: исток, распространение и консервацию. Этому закону, на первый взгляд, должно будет подчиниться и христианство. Однако, застывая и угасая на время, оно будет постоянно воскресать к новой жизни. Мир попытается истребить его во имя Олимпа, Кесаря, Империи; он вынесет Церкви смертные приговоры от лица Разума, Науки, Прогресса и других богов неоязычества. С ней будут расправляться философы и диктаторы. Христианство выдержит, наконец, самое мучительное испытание незрелость и недостоинство своих исповедников. Его учение будут упрощать и искажать. И все же оно не сломится.
Цивилизация нового времени, усвоив лишь частные выводы из богочеловеческой веры и порвав с ее корнями, познает горечь несбывшихся надежд. Сооружая вместо Царства Божия вавилонскую башню, она придет к тому же плачевному итогу, что и древние ее строители. Мечты о свободе обернутся новыми видами порабощения, победы разума поставят под угрозу жизнь на Земле, речи о братстве кончатся террором и мировыми войнами.
Но и после этого бессилию Запада и одичанию Востока, бездуховности и моральному оскудению будет противостоять Евангелие Иисуса. В преследованиях христианство окрепнет, скованное "лжебратиями" разорвет цепи. Как говорил Иоанн Златоуст, вера Христова- "вечно обновляется".
Происходит это потому, что Сын Божий реально присутствует в жизни Церкви. В Нем Ее сверхчеловеческая сила. Поэтому в каждой эпохе мы найдем динамичное, живое, открытое христианство, чающее Царства Божия. Оно несокрушимо, хотя бы все полчища ада пытались убить его или сделать застывшим, рабским, безжизненным. "Облеченное во Христа", оно будет продолжать свой путь, зная, что воля Отца должна осуществляться "на земле, как на небе".
Наличие двух полюсов внутри эмпирического христианства легко почувствовать на примере, взятом из области искусства. Если Христос-Пантократор, грозно взирающий со стен древних соборов, в чем-то есть проекция затаенных страхов и надежд, желания укрыться за спиной карающего и милующего Владыки, то изображения Распятия говорят совсем о другом. На них мы видим Сына Человеческого, прошедшего через все страдания мира и зовущего за Собой всех истинных крестоносцев (а не тех, что грабили города и истребляли их жителей). В Нем, по слову пророка, "нет ни вида, ни величия". Он отдает всего Себя, торжествуя в муке и побеждая в смерти...
Он обещал, что верные Ему будут творить знамения большие, чем те, которые творил Он Сам во дни земной жизни. Он обещал им полную власть над законами природного мира. Но достичь этого невозможно без исполнения "новой заповеди" Христовой, заповеди о самоотверженной любви. С первых же своих шагов Церковь осознает ее центральное значение, о чем свидетельствует гимн апостола Павла:
Если я языками человеческими говорю и ангельскими,
но любви не имею,
сделался я медью звучащею и кимвалом звенящим.
И если я имею пророчество и постигаю все тайны и все знания,
и если имею всю веру, так, чтобы и горы переставлять,
но любви не имею,
я ничто.
И если я раздам все имение мое,
и если предам тело мое на сожжение,
но любви не имею,
