Братья все здоровы: господин диакон, отец мой, брат мой любезный, а ныне еще более достойный любви, и прочие возлюбленные и почтенные мои братья и твои дети. О них всех вместе со мной молись, отец. Все они совершают доброе течение; одного только желают — твоего здоровья в Господе, и все то, что они терпят, переносится легко. Конечно, мы и скорбим, и сетуем, и скучаем, и унываем, и имеем множество порочных помыслов, ибо невозможно без печалей пройти настоящую жизнь, но укрепляемся надеждой и твоими молитвами. Обо мне же молись, отец, ибо я изучаю святого Исаию, и скажи мне, желаешь ли ты, чтобы я, кроме того, что пишу, еще и читал письма.
Послание 3. К нему же [Платону, отцу духовному]
Прежде слов у меня льются слезы, внутренность содрогается, рука дрожит при письме, я терзаюсь со всех сторон и не в силах переносить скорбь. О, как я стерплю твои, отец, христоподобные страдания? О, как перенесу твое высокое и святое уничижение? Как стану отвечать тебе надлежащим образом? Куда обращусь и с чего начну письмо? Мне ли ты, отец, пишешь это? Мне, червяку, праху и непотребному, отец произносит слова, с которыми обращаются к сыну? Принимаешь вид умоляющего ты, которого самого должно умолять. Что же после этого скажу я, несчастный? Какое покажу уничижение перед праведным отцом моим? Впрочем, я принял недостойными руками святое послание твое, отец, как богописанные скрижали, выслушал написанный голос твой, как иной выслушал бы голос Ангела или апостола. И сокрушило оно мое сердце, источило слезы, и я заплакал, и плакал не плачем Иеремии о бедствиях, постигших ненавидящих Бога, но неким особым плачем, в котором была и любовь к отцу, и истинная благодарность к Богу. Действительно, достойно похвалы то, что написал ты, праведный отец, достойно переписывания; твои слова служат выражением твоей всецелой преданности Богу.
Итак, отец, ты утвердил наши умы, укрепил наши сердца. Мужество твое выше надежды, дерзновение твое выше ожидания. Ты явился нам иным, нежели мы знали тебя; ты весь изменился в Боге. Слава Укрепившему тебя! Не сразил тебя страх царской власти, не ослабило тебя коварное обольщение. Не избрал ты наслаждение временными удовольствиями, желая впереди других подвергаться опасности за истину Божию. Добрый пастырь — тот, который жизнь свою полагает за овец (Ин.10:11–12), который и теперь содержится узником под стражей, как апостол Христов.
О, та хижина, в которой содержишься ты, как сосуд честный и благопотребный Владыке Богу! О, если бы мне обнять тот помост, по которому ходят ноги господина моего и отца! О, если бы мне облобызать те ключи и замки, которые охраняют тебя, как сокровище благочестия! Или лучше, я желал бы облобызать честные уста, исповедавшие слово истины, и преподобные руки, воздеваемые в святых и богоугодных молитвах. Как отлетело любезное мне лицо? Как умолк спасительный голос?
Вот я — сирота, жалкий и совершенно одинокий, лишенный отца моего, лишенный светильника моего, врача и питателя смиренной души моей, я остался без руководителя и защитника против невидимо нападающих на меня: был как ворон в пустыне, как птица на кровле (Пс.101:7–8). Ежедневно напрягаю я зрение, оглядываюсь кругом, и нигде нет желанного лица. Я не могу вполне изобразить моего страдания. Впрочем, благодарю и много благодарю за то, что я сподобился этого за закон Божий, что я сын такого отца. Сейчас мне кажется, что сегодня я царствую через тебя, святой отец, если молитвы твои сохранят меня невредимым.
Я боюсь своей греховности и непотребства, но ты прими к сведению, что святыми молитвами твоими я укрепляюсь и утверждаюсь, хотя сам я весьма немощен. И не только я, но и все мы — одно, мы — единомысленные с тобою, единодушные, решившиеся вместе страдать до смерти, и относительно нас ты ничего не бойся. Хорошо, отец, хорошо, хорошо, доблестный кормчий, ревнитель благочестия, подражатель святым. Поистине великолепно ты подвизался, мужественно сражался. Я знаю, что дух твой пребывает с мучениками. Это так, хотя не как следовало, соответственно моему желанию и твоему достоинству.
Но поскольку ты приказываешь обстоятельно описать тебе наше путешествие и все, случившееся с нами за это время с того дня, как мы подверглись этой прискорбной разлуке, то, хотя это и не вполне возможно, однако весьма быстро исполню твое приказание. Итак, в тот самый день, в который ты, отец, добровольно пошел путем, ведущим к смерти, и мы отправились в ссылку. Ехали на животных, какие случились. Сначала, как не испытывавшие прежде такого положения, мы были в некотором унынии. Ибо, останавливаясь в селениях, мы делались предметом зрелища для людей всякого пола и возраста; уши наши оглашались шумом и криками, когда ведшие нас останавливались и отправлялись для приобретения необходимого.
Но впоследствии мы привыкли и гораздо легче переносили эти неприятности. Более всего нас огорчала слабость отца, господина диакона. Таким образом, мы совершили путь измученные и изнуренные. Остановки были следующие: от Кафар до Ливиан, потом в Левки, затем в Фирей, где с нами случилось нечто прискорбное и достойное повествования.
Неожиданно появилось девять первенствующих братьев, как рассеянные овцы, и они окружили нас со слезами, сокрушая наше сердце. Но ведший нас не позволил нам разговаривать с ними; поэтому, жалобно посмотрев друг на друга и сказав слова приветствия, мы со слезами были разлучены. Далее, когда нас привели к Павлу, мы нашли достопочтенную сестру твою с господином Саввою [ [4]] и, тайно повидавшись с ними, целую ночь пробыв вместе, поговорив о необходимом и приветствовав друг друга, как приговоренных к смерти, расстались со стонами и воплями. Там можно было видеть, как терзаются и трепещут внутренности, когда природа бывает побеждаема священными чувствами.
Отправившись оттуда снова в путь, мы остановились в Лупадие, встретив дружеское сочувствие со стороны странноприимца; там совершили и омовение по причине ран, ибо у некоторых были трудноизлечимые раны от путешествия. Итак, нас привели в Тилис. Там встретил нас авва Захария с Пионием, которые от пламенного расположения к нам плакали и хотели идти вместе с нами, но им не дозволили. Оттуда — в Алкеризу, затем — в Анагсграммены, потом — в Перперину, оттуда в Парий. Мы вступали в общение с епископами и, кроме того, со смирением напоминали им о клятве. Потом наш путь последовал в Орк, оттуда — в Лампсак, в котором, найдя ираклиотян [ [5]], мы пробыли три дня, не имея возможности отплыть.
Затем, получив такую возможность, отправились в путь и приплыли в Авид, где были милостиво приняты тамошним начальником. Прожив там восемь дней до субботы, поплыли в Елеунт, где пробыли неделю ввиду затруднительности плавания. Потом, когда подул попутный ветер, прибыли на Лимнос за девять часов. Здесь мою речь останавливает благочестие тамошнего епископа, который так благосклонно, как никто другой, принял нас, утешил и снабдил необходимым на дорогу.
Отплыв оттуда со страхом, ибо опасались соседнего народа, мы при сильном северном ветре переплыли море в сто пятьдесят миль и пристали у Капастра в пределах Фессалоники. Потом мы поплыли в Паллину, в местность, лежащую близ залива; затем — к пристани; оттуда, снова сев на животных, вошли в город [ [6]].
Это было в субботу, в день праздника Благовещения, часу в третьем. И какой был вход! Нельзя обойти молчанием и этого. Один из сановников, посланный вперед префектом, с воинами ожидал нас у восточных ворот, и они встретили наше приближение, стоя в молчании. А после того, как мы вошли, они затворили ворота и торжественно повели нас через площадь перед глазами людей, собравшихся на это зрелище, и таким образом привели к начальнику.
Это — прекрасный человек. Явившись с благосклонным лицом, он после поклона кротко разговаривал с нами и послал нас к архиепископу. Мы же прежде всего помолились в храме Святой Софии. Святейший, закончив молитву в своей церкви, принял и приветствовал нас, побеседовал с нами о необходимом и тогда же, удержав нас, доставил нам отдых омовением и пищей.
На второй день рано утром нас взяли и, по нашей просьбе дозволив нам помолиться в храме святого Димитрия, разлучили друг с другом после того, как мы высказали благословения и приветствия друг другу. Нас, двоих братьев, отвели в то место, в котором я нахожусь теперь, и разлучили после того, как мы со слезами простились друг с другом, так, что и некоторые из зрителей были тронуты и прониклись жалостью.
В таком состоянии, отец, наши дела; и теперь влачу я, смиренный, здесь жизнь прискорбную и многоплачевную. Знаки благословения от святой руки твоей мы приняли, как имеющие силу Святой Троицы, и храним их, как сокровище, и кладем их перед глазами своими, как бы лобызая твою десницу. Опять слезы, опять содрогается моя внутренность, ибо хочу закончить речь.
