Священник Георгий Чистяков - Свет во тьме светит. Размышление о Евангелии от Иоанна

Это сходство между рождением и смертью современному человеку трудно выразить словами. Но в те времена, когда писались библейские тексты, человек еще не оторвался от традиционного способа выражать свои мысли. Как из кусочков камня художник составляет мозаичный узор, так, опираясь на отрывки библейских текстов, древние могли создавать новые тексты. Но если бы мы все-таки смогли выразить в словах наши мысли о рождении и смерти, то сказали бы, что смерть, несмотря на всю боль утраты, напоминает рождение — рождение в вечность. Поэтому, видимо, не случайно Церковь отмечает дни кончины святых как дни их рождения, как своего рода точку отсчета для их последующего присутствия в нашей жизни.

В 4-й главе Евангелия от Иоанна рассказывается о встрече Иисуса с женщиной-самарянкой, о том довольно долгом, сложном и необычном разговоре, который ведут у колодца двое — Иисус и женщина, имя которой нам неизвестно. В Византии считали, что ее звали Фотиния или Фотина, хотя это маловероятно, поскольку, конечно, она носила какое-то еврейское имя. Что же касается имени Фотина (от греческого «фотос» — «свет»), то, скорее всего, оно было связано с Евангелием от Иоанна именно по той причине, что одной из его главных тем является «Свет, который пришел в мир» и «светит во тьме», Свет для язычников, грешников, заблуждающихся и падающих. Самарянка была одной из тех, кто заблуждался, поэтому этот Свет был явлен и ей…

В Ветхом Завете колодец как особое, значимое место встречается нередко. Именно близ колодца постоянно происходят важные встречи. И это не случайно, потому что из колодца черпают воду для питья. Ибо вода из озера, моря и даже из реки для этой цели, как правило, не пригодна: она может быть не только грязной, зловонной или соленой — даже ядовитой. В водоеме — вода мертвая, символизирующая смерть, вода, в которой человек тонет, погибает; она засасывает его и лишает жизни, наоборот, вода колодца или источника — это вода, дающая и возвращающая жизнь, вода, с которой для человека связаны абсолютно новые возможности. Это вода живая как источник жизни.

В книге Чисел есть рассказ об источнике. Народ Божий, собравшийся вокруг колодца в пустыне, призывает этот колодец наполниться водой (Чис. 21:16—17), потому что вода дает жизнь. В книге пророка Иеремии Бог устами пророка говорит о том, что люди отвергли Его, «источник воды живой», и выкопали себе «водоемы разбитые, которые не могут держать воды», и влага уходит, остается лишь зловонная жижа (Иер. 2:13). О том, что Бог — источник воды живой, говорится и в Евангелии от Иоанна. Иисус восклицает: «Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой» (Ин. 7:38).

«Меня терзала, — говорит Данте в начале XXI песни «Чистилища», — естественная жажда, которая никогда не утоляется, если только не водой из того источника, близ которого женщина-самарянка попросила о благодатном даре». La sete naturale, или «естественная жажда», о которой говорит Данте, — это вовсе не жажда физическая, но жажда познания, а вернее, той мудрости, что исходит от Бога. Сам поэт разъясняет это в начале своего трактата «Пир» (I, 1), где он пишет: «Все люди от природы стремятся к познанию… как блаженны те немногие, что восседают за той трапезой, где вкушается хлеб ангельский… те, кто знают это, всегда щедро делятся своим благим богатством с истинными бедняками, являясь как бы живым источником (fonte vivo), чья вода утоляет естественную жажду (la naturale sete)».

Эта жажда, которую Пушкин в «Пророке» называет духовной, для Данте является «естественной», потому что она, с его точки зрения, присуща всем людям. Жаждут все, но mai non si sazia nostro intellecto, то есть «никогда не насыщается наш разум» (см. «Рай», VI, 124 след.), если только не просвещает Истина (il Vero), вне которой не существует никакой истины». В Евангелии у источника воды живой оказывается Сам Иисус, Который может дать эту воду всякому, кто, приходя сюда, ее ищет.

Из рассказа о разговоре с самарянкой известно, что уставший от дороги Иисус сел у колодца. «Было около шестого часа». Наверное, и Он чего-то ждал, жаждал. Потому что в Писании вода живая всегда связана с жаждой, которую испытывают человек или животное в пустыне. Вспоминается псалом: «Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже. Жаждет душа моя к Богу крепкому, живому» (Пс. 41:2-3). А чего жаждет Иисус, сидя у колодца? Об этом очень хорошо говорится в одном средневековом латинском гимне: Quaerens me sedisti lassus, то есть «Усталый, Ты сел, ища меня»… Иисус жаждет человека, который ответил бы на Его слово, жаждет нашей веры, жаждет того, что и мы выйдем навстречу Ему. Вот, наверное, о чем здесь идет речь. Иисус ищет человека, Он выходит подобно доброму пастырю на поиски потерянной овцы и находит ее.

Источник, о котором говорится в книге Чисел, которому народ Божий воспевает гимн, в арамейском переводе Пятикнижия назван «даром Божиим», что говорит о том, что само появление этого источника осмысляется как Божий дар. А Иисус говорит самарянке именно эти слова: «Если бы ты знала дар Божий…» (Ин. 4:10). Таким образом, речь здесь идет о том, что Бог не только открывает нам, что такое жажда, но и утоляет ее. Женщина, услышав слова Иисуса о том, что всякий, кто пьет «воду сию, возжаждет опять», а тот, «кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек» (Ин. 4:14), обращается к Нему: «Дай мне этой воды». Далее разговор приобретает новый оборот. Иисус говорит: «Позови мужа твоего». И она отвечает: «У меня нет мужа». Оказывается, у этой женщины было пять мужей, и Иисус это знает. И она восклицает: «Господи! вижу, что Ты пророк».

В начале этого диалога, в 9-м стихе, эта женщина, считая, что перед ней иудей, говорит: «Как ты, будучи Иудей просишь пить у меня, Самарянки? ибо Иудеи с Самарянами не сообщаются». Самаряне — это жители Самарии, северной части Палестины, той страны, через которую нужно пройти, когда идешь из Иудеи на север, в Галилею. Иисус проходит через Самарию, так как идет из Иудеи, из Иерусалима, в Галилею. Основное население этой части Палестины составляли люди, которые жили здесь со времени вавилонского плена. Они не были угнаны в плен, остались здесь, смешались с язычниками, и поэтому их религия больше напоминала религию древнейших времен, до Вавилонского пленения или эпохи Первого Храма, но с сильной примесью языческих верований. С точки зрения ортодоксальных иудеев, самаряне — почти язычники, они отпали от народа Божия, Бога понимают неправильно, поэтому общаться с ними нежелательно и т. д.

Но Иисус заговаривает с самарянкой — и уже одно это ее удивляет. Однако если в 9-м стихе Он для нее просто иудей, то в 12-м это, с ее точки зрения, уже Кто-то больший, чем «отец наш Иаков». В 19-м стихе она полагает, что разговаривает с пророком, в 25-м и 26-м начинает догадываться, что перед ней Мессия, или Христос, а затем и убеждается в этом. Наконец, в конце главы, в 42-м стихе, женщина заявляет, что Он — «Спаситель мира»… Истина проясняется постепенно. Это очень важно понять, потому что часто бывает, что мы, наоборот, как нам кажется, сразу принимаем Христа как Бога — на самом же деле принимаем некую схему, лишенный жизни образ, а не Его живого. В результате оказывается, что мы, как говорил В.В. Розанов, «поклоняемся темному лику», не чувствуя Его реального присутствия в нашей жизни. («Темный лик» Розанова — страшная, временами очень жестокая книга о православии. Суть ее сводится именно к тому, что мы, не чувствуя Христа, не слыша Его голоса, не зная и не любя Его, поклоняемся «темному лику», как старой, закопченной иконе, в общем даже не подозревая, Кто на ней изображён.) В 4-й главе Евангелия от Иоанна нарисован совершенно иной путь. Женщина постепенно, шаг за шагом входит в глубины диалога с Иисусом и наконец понимает, что перед ней — Мессия.

У этой женщины было пять мужей, и она живет с шестым. С точки зрения восточной морали вообще и иудаизма в частности с такой женщиной не только нельзя говорить, но, встретив ее на улице, необходимо отвернуться и брезгливо плюнуть. А Он говорит с ней, и, как бы разрушая все барьеры, отвергая все условности, Он протягивает руку человеку, который с точки зрения морали и религии того (и не только того) времени погиб и должен быть отвергнут обществом. Возможно, это вызов не меньший, чем когда Иисус в самом начале Евангелия от Марка (1:41) касается своей рукою прокаженного, что казалось Его современникам чрезвычайно опасным и безумным поступком.

Чтобы понять всю глубину этого рассказа, нужно встать на позицию иудея того времени. Мужское распутство, мужской разврат воспринимался как нечто почти естественное, но то же самое в отношении женщины свидетельствовало о такой глубине ее падения, что об этом не только говорить — думать было стыдно. А Он ведет с ней разговор, причем наедине, — самый длинный из диалогов с глазу на глаз во всем Священном Писании. Можно смело утверждать, что нет другого, более глубокого по содержанию диалога один на один во всей Библии, чем этот разговор Иисуса с самарянкой.