— Как ты думаешь, в доме кто-нибудь есть?
— Нет, конечно, видишь, он брошенный… — ответил другой голос.
— Давай сломаем дверь!
— Не надо, еще шум будет. Вдруг рядом засада…
— Ладно, пойдем поищем другой дом…
Я сидел ни жив ни мертв, погасив свечу. Единственным прибежищем оставалась молитва.
Голоса и шаги смолкли, но еще долго я прислушивался к ночным звукам и шуму ветра, борясь с жутким страхом, заставляющим цепенеть все тело. Утром ко мне прибежала старушка-соседка:
— Батюшка Симон, у вас были грузины?
— Были…
— А взяли что-нибудь?
— Нет, они совещались под дверью, а потом ушли.
— Вот они в мой дом и явились. Я ночью ухожу на нашу лесную пасеку ночевать, поближе к Псху. Все продукты, что были на чердаке — сыры и муку, — все забрали…
Я пообещал Марии, что поделюсь всем своим урожаем, который действительно был изобильным, и она ушла успокоенная, набрав картофеля и овощей.
Днем я отнес ей муку и сухари и застал у нее сыновей, рассказавших мне жуткий случай, произошедший за эти дни на Псху. Группа грузин, остатки разбитого грузинского десанта, зашла ночью в один дом, стоявший на отшибе. Они потребовали еды и самогона, и, пока хозяин подавал угощение, хозяйка прибежала в абхазский отряд и рассказала о ночных гостях. Когда гости подвыпили, хозяин, схватив в охапку ребенка, успел убежать. Дом немедленно окружили и засевшим внутри грузинам предложили сдаться. В ответ раздалась ругань и прозвучали выстрелы. После прекращения огня на крыльцо с поднятыми руками вышли четверо уцелевших.
Они уцелели лишь потому, что при первых выстрелах упали на пол. Этих людей положили лицом вниз на землю и расстреляли из автоматов. Тем не менее, несмотря на очереди в упор, один из них поднялся совершенно невредимый и заявил, что он аджарец из Батуми и готов сражаться на стороне Абхазии. Впоследствии он действительно воевал вместе с абхазскими ополченцами.
Канонада по-прежнему продолжалась каждый день, и ужас войны состоял еще в том, что даже этот безпрестанный гул тяжелых орудий, когда под разрывами снарядов разрушались человеческие жилища и гибли люди, уже становился привычен. Но в один из дней невероятный грохот раздался и на Решевей. Из-за Бзыбского хребта вынырнула тройка реактивных самолетов и, прижимаясь к реке, на страшной скорости лавируя в ущелье, унеслась к Кавказскому хребту. Некоторое время спустя со стороны Сухуми послышались тяжелые бомбовые взрывы, от которых вздрагивала земля и звенели стекла в окнах дома. Используя скрытый рельеф местности, бомбардировщики проносились по Бзыби, разворачивались у Кавказского хребта и, подлетая с севера, бомбили укрепления грузинских частей.
Ко мне приехал на лошади сын Шишина. Он привез масло и муку, которыми я поделился с Марией. Посмотрев вокруг и услышав орудийный гул, он покачал головой:
— Как вы тут один живете? Ума не приложу!
И, поправив на плече автомат, ускакал на Псху.
Осень между тем все больше вступала в свои права. Душу волновал в сумерках быстрый и тревожный крик гусей, пролетающих над скитом и спешащих на юг. Кукуруза тем временем почти вся созрела и составляла все мое питание в первую осень войны. В сумерки по вечерам я стал слышать страшный треск забора, устроенного нами из валежника, а утром находил поломанные стебли кукурузы и обгрызенные початки.
Мой огород начинался сразу за окном, выходящим в лес. Я решил покараулить у окна с «жучком» — механическим фонариком в руках. Как только стемнело, послышался хруст ломаемых веток — кто-то лез через ограду. Присмотревшись, я увидел медведицу и двух медвежат, устремившихся к кукурузе. Они обламывали стебли и с явным удовольствием грызли молодые початки. Я потихоньку растворил окно: гости не обращали на мои приготовления никакого внимания. Как только я с жужжанием посветил им из окна в огородные сумерки, медведица легла в небольшую яму и, притаившись, прикрыла голову лапами. Медвежата прижались к ней.
Когда я прекращал светить фонариком, медвежье семейство снова принималось за свое угощение.
Днем ко мне заглянули сыновья Ильи:
— У вас медведь кукурузу ест?
— Ест понемногу!
— Мы засаду сделаем, чтобы он вам не мешал!
— Да он мне не мешает, пусть ходит! — пытался я отговорить охотников. Но они молча переглянулись и ушли. Мне очень не хотелось, чтобы медведица и медвежата пострадали. Ночью ничего не было слышно, а на рассвете братья стукнули мне в окно:
— Эй, отец, медведя мы не видели, а кукурузу лучше уберите, а то ничего не останется!
Я собрал урожай, оставив уголок несобранной кукурузы с той стороны, откуда приходили медведи. Еще несколько вечеров, сидя с четками у раскрытого окна, я радовался своим гостям, что они угощаются моим лакомством и что все они живы.
Неожиданно обо мне вспомнил добрый печник. Он приехал на лошади специально для того, чтобы спросить, намерен ли я в летней кухне сложить печь. Несколько дней мы занимались с ним подвозом глины и камней. Наконец печь была готова, благо что чугунная плита была куплена заранее, до войны. Теперь я пек лепешки прямо на плите, пропекая их с двух сторон. Пока мы за чаем пробовали с мастером лепешки, приехал на лошади Василий Николаевич, ведя другую лошадь на поводу:
— Батюшка, все жители просят вас прийти послужить молебен!
— Что-нибудь случилось?
— Боимся, что грузины могут напасть на Псху через Сухумский перевал, а защищать село почти некому! Молодежь воюет на фронте в Эшерах, а на Псху больше старики да старухи… Абхазский отряд сильно сократили, людей не хватает! На лошади ездить умеете?
— Немного умею, — ответил я, вставая.
Так, втроем, на лошадях, мы и приехали на Псху. Обстановка стояла тревожная. Абхазское ополчение несло большие потери, особенно от огня тяжелой артиллерии и снайперов. Грузинам необходим был в тылу абхазского фронта аэродром, и ходили слухи об атаке на Псху и захвате села до зимы. К моему приезду сельчане, под началом выздоровевшего егеря, подремонтировали один опустевший дом в центре Псху и сделали его своей временной церковью до постройки настоящего храма. Русская семья, владельцы этого дома, успела выехать до войны и оставила дом на нужды села. В двух больших, чисто выбеленных комнатах все вместе мы развесили иконы. В передней комнате установили стол для служения и причащения Святыми Дарами и маленький столик для клироса. Поставили цветы, зажгли свечи — и получился неплохой молитвенный дом.
Все собравшиеся верующие сообща решили послужить со мной молебен Иверской иконе Матери Божией с пением акафиста. С большим воодушевлением молящиеся пели на этой службе. Народу собралось много. Нужда и горе сплотили людей и обратили их сердца к Богу. Это чувствовалось в их горячей искренней молитве. На середине акафиста у меня перехватило дыхание. Я не мог прочитать ни одного слова. Сильное ощущение присутствия Матери Божией среди нас, собравшихся, охватило и стеснило мое сердце. Слезы непроизвольно хлынули из глаз, заливая лицо. Дыхание почти остановилось. Необыкновенное чувство благодарности и любви к Пресвятой Богородице стало усиливаться с каждой минутой. Слезы перешли в состояние сильного восхищения ума, ни о каком акафисте уже не могло быть и речи.
Где-то на самом краешке сознания жило воспоминание о том, что нужно продолжать молебен и что неудобно безмолвно стоять с залитым слезами лицом среди людей, но я ничего не мог с собой сделать. И тут до моего слуха донеслось рыдание — это плакали все собравшиеся в молитвенном доме. Никто ни одним словом не нарушил благоговейную тишину. Раздавались только всхлипывания людей. Многие опустились на колени. Я стоял с акафистом в руках. Казалось, Матерь Божия находится среди нас и так близко, что благодать Ее, подобно волнам Небесного блаженства, наполнила наши сердца, ставшие одним целым на это время.
Тихо и незаметно пришло в душу успокоение. Я открыл глаза и робко посмотрел на молящихся. Все стояли с заплаканными глазами и мокрыми от слез лицами. Так, среди всхлипываний и тихого плача, мы закончили молебен. Все расходились молча, потрясенные удивительным и невыразимым переживанием, охватившим всех нас на молебне. Весь вечер я просидел с четками в руках в уединенной комнатке в доме пчеловода, время от времени снова начиная сладко рыдать, вспоминая нежное и ласковое прикосновение к сердцу благодати и милости Пресвятой Богородицы.
Утром пришел Шишин и предложил свои услуги: он даст мне лошадь и проводит на Решевей. Как я ни отказывался, пришлось согласиться, чтобы не обидеть своего друга. Пока мы собирались в дорогу, раннее утро было встревожено грохотом огромного военного вертолета, севшего на взлетное поле. Егерь отправился встречать прилетевших — группу русских военных вместе со священником Виссарионом. Все собрались в доме Василия Николаевича. Беседа с гостями дала много полезных сведений. Абхазия наконец обзавелась собственным мощным вооружением. У противника захвачено множество танков, в основном из-за расхлябанности танкистов-грузин. Война всколыхнула самые патриотические чувства абхазов. Они вспомнили о своей вере — Православии, и отец Виссарион крестил ополченцев целыми взводами. Он пытался самоотверженно остановить кровопролитие между грузинами и абхазами. На стыке двух фронтов по реке Гумиста под убийственным огнем он встал на мосту с иконой Матери Божией в руках, призывая прекратить братоубийство. После этого случая отец Виссарион стал народным любимцем. Видя его расположение, я искренне отвечал на расспросы священника о своей жизни.
