15) Пусть художник соорудил бы им богов, не придавая никакого образа, чтоб не иметь им явного обличения в несмысленности! Скрыли бы они от людей простых и возможность предположения, что идолы чувствуют, если бы у идолов не было указания на чувства, как то: глаз, ноздрей, ушей, рук, уст, остающихся в бездействии, так что не могут воспользоваться чувством и насладиться чувствуемым. Теперь же, имея их, вместе и не имеют; стоя, не стоят, сидя, не сидят; потому что не действуют ими; но какое положение захотел дать им соорудитель, в таком и пребывают неподвижно, не представляя в себе ни одного признака божественности, но оставаясь совершенно неодушевленными, и только от искусства человеческого приявшими свой вид.
Пусть также провозвестники и провещатели таковых лжебогов (разумею стихотворцев и бытописателей) просто написали бы, что они — боги, а не описывали бы их деяний в обличение небожественности и срамного жития! Одним именем Божества могли бы они скрыть истину, лучше же сказать, отвратить многих от истины. Теперь же, повествуя о любодеяниях и непотребствах Зевсовых, о деторастлении других богов, о сладострастной похотливости на женский пол, о страхе и робости и об иных пороках, не иное что делают, как изобличают самих себя, что не только не о богах они повествуют, но даже слагают свои басни не о честных, а о гнусных и далеких от совершенства, людях.
16) Но, может быть, злочестивые прибегнут в этом случае к свойству стихотворцев, говоря, что отличительная черта стихотворцев изображать несуществующее, и лгать, слагая басни в удовольствие слушателей. Посему–то скажут, сложили они басни и о богах. Но предлог этот всего более для них ненадежен, как докажется это тем самым мнением, какое имеют и предлагают они о богах. Ибо, если у стихотворцев все — вымыслы и ложь, то ложно. будет и самое именование, когда говорится о Зевсе, Кроне, Гере, Арее и о других. Может быть, как говорят они, вымышлены и имена, и вовсе нет ни Зевса, ни Крона, ни Арея; стихотворцы же на обольщение слушателей изображают их, как существующих. Но если стихотворцами вымышленые боги, которых нет; то почему же покланяются име, как существующим? Или, может быть, скажут еще, что имена стихотворцами не вымышлены, деяния же приписаны богам ложно. Но и это не более надежно к их оправданию. Ибо если солганы ими деяния, то, без сомнения, солганы и имена тех, чьи деяния описывались. Или, если соблюдена ими истина в именах, то по необходимости соблюдена и в деяниях. С другой стороны, сложившие баснь, что они боги, верно знали, чтб и делать должно богам, и не стали бы приписывать богам человеческих понятий; как действий огня никто не припишет воде, потому что огонь жжет, а вода, напротив, в сущности холодна. Гэсему, если деяния достойны богов, то и деятели будут боги. Если же людям, и людям злонравным, свойственно прелюбодействовать и делать все выше исчисленное; то и делавшие это будут люди, а не боги; потому что сущность и деяния должны быть соответственны между собою, чтобы образ действования свидетельствовал о том, кто действовал, и по сущности познавалось деяние. Кто рассуждает о воде и об огне, и описывает образ их действования, тот не скажет, что вода жжет, а огонь прохлаждает. И если кто поведет речь о солнце и земле, то не станет утверждать, что земля светит, а солнце произращает травы и плоды; напротив того, утверждая это, превзошел бы он всякую меру безумия. Так языческие писатели, особенно же преимущественнейший из всех стихотворец, если бы знали, что Зевс и другие суть боги, — то не приписали бы им таких деяний, которые обличают, что они не боги, а, напротив того, люди, и людит не целомудренные. Или, если солгали они, как стихотворцы, и ты уличаешь их в этом; то почему же не солгали они, говоря о мужестве героев, и вместо мужества не изобразили немощи, а вместо немощи — мужества? Как лгали они о Зевсе и Гере, так надлежало им уличать Ахиллеса в недостатке мужества, дивиться же силе Терситовой, Одиссея оклеветать в неблагоразумии, изобразить Несторово малоумие, сложить баснь о женоподобных деяниях Диомеда и Гектора и о мужестве Гекубы, потому что стихотворцам, как утверждают они, должно все вымышлять и лгать. Теперь же говоря о людях, соблюли они истину, но не побоялись оклеветать так называемых богов.
Кто нибудь из них скажет следующее: стихотворцы лгут, говоря о непотребных деяниях богов, а в похвалах, когда Зевса называют отцем богов, верховным, олимпийским, и царствующим на небе, не вымышляют они, говорят же истину. Но не я один, а и всякий другой может доказать, что это рассуждение идет против них; потому что из прежних опять доводов, в укор им, обнаружится истина. Деяния изобличают, что они — люди; а похвалы — выше человеческой природы. Но то и другое не согласно между собою; и небожителям не свойственно делать подобные дела, и о делающих подобные дела никто не предположит, что они — боги.
17) Что же остается подумать? Не то ли, что похвалы ложны и дело льсти; деяния же, вопреки им, говорят истину? И справедливость этого можно дознать из обычая. Кто хвалит другого, тот не отзывается худо о жизни его; скорее же, если и гнусны чьи деяния, по укоризненности дел, — стараются превозносить таких людей похвалами, чтобы, обольстив слушателей избытком похвал, прикрыть беззакония хвалимых. Посему, как предположивший похвалить кого нибудь, если ни в жизни, ни в душевных доблестях, не находит предлога к похвалам, потому что все это срамно, то превозносит его в других отношениях, приписывая ему качества, которыя выше его; так и стихотворцы, которым удивляются язычники, приводимые в стыд срамными деяниями так называемых ими богов, присвоили им имя выше человеческого, не зная того, что предположением чего–то вышечеловеческого не прикроют в них собственно человеческого, скорее же человеческими их недостатками изобличат, что неприличны им божественныя черты. Думаю же, что стихотворцы против воли своей говорили о страстях и деяниях богов своих. Поелику они несообщно, как сказало Писание (Прем. 14:21), Божие имя и Божию честь старались приложить тем, которые не боги, но смертные люди, и дерзкое предприятие их было весьма важно и злочестиво; то посему самому невольно вынуждены они истиною изобразить их страсти, чтобы сказанное в писаниях их о богах всем последующим родам служило доказательством, что это — не боги.
18) Какое же оправдание, какое доказательство представят суеверные чтители сих богов, что это действительно боги? Тем, что сказано было не задолго пред сим, доказано, что это — люди, и люди не добронравные. Разве обратятся к тому, что высоко ценят их изобретения, полезные для жизни, и скажут: и богами они признаны за то, что были полезны для людей. Ибо Зевс, как сказывают, владел искусством ваятельным, а Посейдон — судоходным, Гефест — кузнечным, Афина — ткацким; Аполлон изобрел музыку, Артемида — псовую охоту, Гера — искусство одеваться, Деметра — земледелие, другие же — иные искусства, как повествуют о них историки. Но эти и подобные им познания должны люди приписывать не им одним, а общей человеческой природе, углубляясь в которую, люди изобретают искусства. Ибо искусство, по словам многих, есть подражание природе. Посему, если они были сведущи в искусствах, которыми тщательно занимались; то за это нужно признать их не богами, а скорее людьми; потому что и они не от себя произвели искусства, но подражали в них природе. Поелику, как люди, по природе способны они были приобретать познания в положенных для людей пределах; то нимало не удивительно, если, вникнув в свою природу и приобретя о ней познание, изобрели они искусства. Если же утверждают, что за изобретение искусств справедливо было наименовать их богами; то и изобретателей других искусств следует наименовать богами на том же основании, на каком они удостоены этого наименования. Финикияне изобрели письмена, Гомер — героическую поэзию, элеатец Зенон — диалектику, сиракузянин Коракс — риторическое искусство, Аристей ввел в употребление пчелиный мед, Триптолем — сеяние жита, спартанец Ликург и афинянин Солон издали законы, Паламид изобрел словосочинение, числа, меры и весы, а другие, по свидетельству историков, сделали известными иные различные и для человеческой жизни полезные вещи. Поэтому, если познания делают богами, и за них стали ваять богов; то необходимо, чтобы, подобно им, стали богами и те, которые впоследствии были изобретателями других вещей. Если же последних не удостоивают божеской чести, а признают людьми; то следует и Зевса, и Геру, и других не именовать богами, но верить, что–и они были люди, тем более, что не были они и благонравны; как и самым изваянием кумиров язычники доказывают, что боги их не иное что, как люди.
19) В какой иной образ облекают их ваятели, как не в образ мужей и жен? Разве еще, что ниже этого, в образ животных, по природе бессловесных, всяких птиц, четвероногих, и кротких и свирепых, также — пресмыкающихся, каких только производят земля, море и всякое водное естество? Люди, унизившись до скотского состояния страстями и сластолюбием, и не имея в виду ничего иного, кроме удовольствий и плотских вожделений, как сами устремились мыслию в эти, бессловесным свойственные, дела, так в виде же бессловесных стали представлять и Божество, по разнообразию страстей своих, изваяв такое множество богов. Ибо у них есть изображения четвероногих, пресмыкающихся и птиц; как и истолкователь божественного и истинного благочестия говорит: потому что познав Бога, они Его, как Бога, не прославили и не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмысленное их сердце… и изменили славу нетленного Бога в подобие образа тленного человека, и птиц, и четвероногих и пресмыкающихся… Поэтому предал их Бог страстям бесчестным (Рим. 1:21. 23. 26). Осквернив наперед душу скотским сластолюбием, как сказано выше, ниспали люди до подобных изображений Божества; а по падении, уже как бы преданные тем самым, что отвратился от них Бог, погрязают в этом, и Бога, Отца Слову, изображают в подобии бессловесных.
