Городок, в котором находился батальон, был меньше всего приспособлен для постоя воинских частей, а, между тем, в нем расположился полк, состоявший из трех батальонов и еще кое какие штабные учреждения.
Казарм в городе почти не было. Имевшееся одно казарменное здание было занято военным госпиталем. Батальоны размещались, главным образом, в помещениях магазинов и складов, взятых военным ведомством у города. Магазины помещались в нижних этажах домов и, в большинстве случаев, на главных улицах города. Сырые и холодные, с отоплением, совершенно не приспособленным для жилья, при сибирской зиме, с морозами, доходившими в тот год до 50 градусов по Цельсию, они представляли собой помещения, в которых при нормальных условиях человек жить бы не мог.
Наш батальон был расположен почти на главной улице города и занимал два смежных магазина с обширным помещением для склада продуктов и еще небольшой комнатой, в которой находился штаб батальона. В этих помещениях были сооружены двухэтажные деревянные нары, занимавшие почти всю площадь. Между нарами были сделаны узкие проходы, которые собственно и представляли собой почти единственное свободное место. Скученность была страшная. На нарах люди спали вповалку, почти прижавшись друг к другу. Соломенные матрацы и какое то постельное белье, одеяла выдавались каждому, но менялись редко.
Появились насекомые — вши, с которыми, в этих условиях, было очень трудно бороться.
Ночью, когда все спали, в этих импровизированных казармах творилось что то невозможное. Сырой воздух, смешанный с испарениями тел, создавал атмосферу какой то вонючей оранжереи. Непривычный человек мог бы задохнуться.
Красноармейцы учебной части были, главным образом, призывники 1926 года рождения, т. е. мальчишки 17 лет, больше думавшие о папе и маме, чем о войне, но сталинская военная машина безжалостно перемалывала этих полудетей.
День, как и во всей красной армии, был построен так, что бы люди не имели свободного времени. В 6 часов утра подъем; в 61/4 — физическая зарядка; в 61/2 — завтрак; в 7 — утренняя беседа политруков (иронически называемая солдатами "молитвой"); в 71/2 — выход на занятия, проводившиеся, как правило на воздухе, за городом; в 8 — начало занятий; в 121/2 — обед; с 13 до 14 часов — отдых; с 13 до 18 — занятия; в 181/2 — ужин; с 19 до 211/4 часы самоподготовки; в 22 — отбой ко сну. И так — каждый день. По воскресеньям и то умудрялись устраивать занятия до обеда. Нет нужды, что при подобной постановке дела, все эти, так называемые, "занятия" были крайне неэффективны, ибо выдержать подобный режим было невозможно. Люди вечно были усталыми и хотели спать. Но это никого не интересовало. Важно было заполнить время до отказа и заставить, именно — заставить, что то делать. Если даже малая часть проходимого останется в голове — это уже будет хорошо. И, главное, чтобы не думали, то что не полагается! Но, вот этого последнего, как раз и нельзя было добиться.
Ни один красноармеец не имел права отлучаться из части. Все были на казарменном положении. Никаких отпусков не давали и никто не мог даже подумать — выйти самостоятельно в город. Только благодаря тому, что батальоны выходили каждый день на занятия и проходили через город, или находились внутри его на учебном поле около вокзала, люди могли как то посмотреть на свет Божий и переброситься несколькими словами с населением. Если бы начальство могло, то — закрыло бы и эту отдушину. Но, по техническим причинам, оно этого сделать не могло.
Невольно вспоминается следующий случай. Обходя казармы после ухода части на занятия, я заметил, что дневальный одной из рот, по фамилии Сидорчук, сидя на подоконнике, что то запоем читает. Я подошел к нему и посмотрел. У него в руках были "Записки из Мертвого Дома" — Ф. М. Достоевского.
Сидорчук вскочил. Я знал его довольно хорошо. Это был молодой колхозник, коренной крестьянин — сибиряк, из одного колхоза, находящегося в 100 километрах от нашего города. Он, где то учился и окончил семилетнюю общеобразовательную школу.
— Ну, как, нравится вам? — задал я вопрос, показывая на книгу.
— Ах, какая книга, товарищ старший лейтенант, — как замечательно в ней все описано. Я, вот, читаю и переживаю. Но в общем им было лучше, чем нам!..
— Почему вы так думаете?…..
— Они были сыты. Вы читали как в тюрьме кормили? Нам так и не снилось. А потом у них было будущее. Они кончали срок и становились свободными людьми. Они были преступниками, а мы за что сидим в этой тюрьме? А называют нас бойцами самой передовой армии в мире! А наше будущее — очевидно, смерть!
— Перестаньте, Сидорчук, и не советую вам много говорить на эту тему.
— Я знаю, товарищ старший лейтенант, с кем можно говорить. Вы, да вот еще несколько, нас понимают. А остальные…..
И какое то выражение беспредельной ненависти пробежало по лицу этого юноши.
Спорить было бесполезно. Режим нашей части, как и всех других, весьма сильно смахивал на тюрьму. В старой царской армии ничего подобного не было.
У старшины 7-й роты, в нашем городе жили мать и сестра. Однажды вечером, его сестра подошла к воротам казармы и попросила позвать брата по неотложному делу. Один из красноармейцев, бывший около ворот, побежал и позвал его. Старшина вышел и стоял у ворот, разговаривая с ней. В это время, мне, как раз, пришлось пройти мимо них; видя его стоящим и разговаривающим с какой то девушкой и, боясь какого-нибудь легкомысленного поступка со стороны молодого человека, я подошел и спросил в чем дело. Узнав, что это его сестра и, что речь идет о каких то домашних делах, я не стал его трогать и пошел в казарму.
На мою беду, следом за мной шел комиссар батальона. Он видел, что я разговаривал со старшиной роты и, что его беседа с сестрой продолжалась и после моего ухода. Комиссар, конечно, прервал их свидание, наорал на старшину и увидев меня в штабе накинулся и на меня.
— Почему вы, товарищ старший лейтенант, допустили незаконный выход старшины за пределы части и встречу с гражданским населением? — начал он на "повышенных тонах".
— Потому, товарищ комиссар батальона, что, в конце концов, можно же человеку в свободное время десять минут поговорить с кем-нибудь из своих родных. Тем более, что он никуда не уходил, а стоял у самых ворот.
— Вы вечно допускаете поблажки и распускаете людей!.. Ставлю вам это на вид.
Но не надо думать, что этот режим распространялся только на рядовых и младший командный состав. Командиры взводов — офицеры жили в казармах одиннадцать человек в одной комнате, в которой кроме деревянных коек, стола и двух стульев, ничего не было. Комната — сырая, в полуподвальном помещении. Они тоже никуда не могли самостоятельно отлучаться.
Скрипя сердцем, начальство все таки, разрешало командирам рот, политрукам и штабным офицерам жить в частных домах. Мы все имели комнаты в городе, но никто из нас там не бывал, т. к. все время мы были привязаны к казарме. Мне приходилось только ночевать там, попадая домой к одиннадцати часам ночи и, уходя обратно в казарму в шесть часов утра.
Но, вопреки стремлениям советского командования, человек не может только спать и только работать. Обалдевшие от целого дня напряженной работы, мы, старшие офицеры части, позволяли себе выйти на один час раньше, т. е. часов в десять вечера и пойти хотя бы на последний сеанс в единственное городское кино, находившееся почти рядом. Мы прихватывали с собой кого-нибудь из командиров взводов или сержантов.
Однажды, выходя после окончания сеанса из кино, мы заметили около выхода, фигуру комиссара батальона, дежурившего на тротуаре. Увидя нас, он подошел к нам и начал очередную нотацию.
— Почему вы, товарищи командиры, вместо того, чтобы работать, ходите в кино? Не время этим заниматься.
— Товарищ комиссар — раздался чей то голос — посмотрите на часы, ведь уже ночь, десять минут первого! О какой работе может быть речь?
— Ну, тогда спите, отдыхайте, а по кино нечего болтаться — буркнул комиссар, уходя к себе домой.
4. Офицеры "бомбят" вокзал
Казалось, что в глубоком тылу такой большой и богатой страны, как СССР, должно быть, если не изобилие, то по крайней мере, достаточное количество продуктов питания. Но на деле это было совсем не так. Еще до войны, в провинциальных городах часто не хватало тех или иных продуктов. С начала войны везде была введена карточная система и почти все было рационировано до более, чем ограниченного минимума. Да и этого минимума часто нельзя было получить из за отсутствия его в магазинах. Из обыдённой жизни почти исчезло слово — "купить", "покупать". Оно заменилось словами — "выдавать", "давать". Никто не говорил, что в магазине таком то "продают тот или иной товар". Говорили — там "выдают", допустим, крупу. У магазинов, "выдающих" продукты, скапливались колоссальные очереди.
