Сбоник - Антология восточно–христианской богословской мысли, Том I

В. Р. Рокитянский, А. М. Шуфрин

© А. И. Иваненко, примечания, 2009.

Являясь и человеком, и Богом, Господь во всем помогает человеку и всем радует его. Будучи Богом, прощает Он грехи; являясь человеком, Он воспитывает его до безгрешности. Потому с правом человек любезен Богу, [потому] что он есть творение рук Божиих.

Все остальные вещи Бог произвел Своим всемогущим Словом [Логосом], а человека сотворил собственноручно и вдохнул в него нечто такое, что одному Ему, Богу, свойственно. Человек, рукой Божией и по образу Божию сотворенный, самим Богом созданный, собою представляет, значит, существо Богу любезное или из‑за самого себя, или же он создан из‑за чего‑либо другого. Если человек любезен Богу из‑за самого себя, то безусловно благой Бог решил относительно человека в Своем совете, значит, нечто доброе, и очарование любви в человеке, значит, есть нечто такое, что мы называем дыханием Божиим.

Если же предположить, что человек любезен Богу из‑за чего‑либо другого, то Бог, значит, и сотворил человека не из‑за чего другого как из‑за этого чего‑то; значит, творение без человека не могло быть совершенным: потому что тогда оно не могло бы дойти до мысли о своем Творце. Без людей Бог не создал бы и тех вещей, которые Он сотворил ради людей. Первоначально сокровенную в Нем одном волю Свою Бог выполнил в совершенстве через внешний акт творческого Своего всемогущества, так что человек сам в себе, значит, состоит причиной своего бытия[107]. И Бог видел, кого имеет в человеке; и человек стал тем, чем сделать его благоволил Бог.

Нет ничего такого, чего Бог не мог бы привести в исполнение. Следовательно, человек — творение Божие, любезен Богу непременно из‑за самого себя. Но этим сказывается, что и вообще любезное кому‑либо достойно расположенности к нему и любви. Если же не существует ничего достолюбезного, что вместе с тем не составляло бы собой предмета любви Божественной, а человек, как показано, есть существо любви достойное[108], то, значит, он и любезен Богу. Да и каким образом он не был бы любим Богом, когда ради него послан был долу из самых недр Отца единородный Сын Божий, Слово [Логос], предмет, преизобильный источник нашей веры, Господь, который сам ясно исповедует и объявляет: Сам Отец любит вас, потому что вы возлюбили Меня (Ин. 16, 27); и опять: и возлюбил их, как возлюбил Меня (Ин. 17, 23)?

Итак, чего же хочет от нас Педагог[109]? О чем проповедует Он и словом, и делом? Он дает заповеди и запрещения; одни — ясно — для исполнения, другие — в предупреждение с нашей стороны деяний, противоречащих тем заповедям. Но столь же несомненно, что есть еще и другой род слова, учительное слово; оно обращено к интеллектуальной способности, излагает тонкости, содержанием его служит созерцание тайн. Однако же на сей раз мы не будем говорить об этом слове. Но прилично, чтобы и мы, со своей стороны, самим делом свидетельствовали любовь к Тому, который столь любвеобильно ведет нас стезей совершенства, — чтобы мы жили по предписаниям Его заповедей, чтобы заповеданное мы не только творили, а запрещенного избегали, но и примерами нравственной жизни частью себя предостерегали, частью ободряли; таким образом, мы будем уподобляться в своем образе действий Педагогу, а слово Его об образе и подобии (Быт. 1, 26) по возможности будет исполняться.

Живя, блуждаем мы как бы в густой какой тьме; поэтому необходим нам верный и сведущий путеводитель по жизни. Но лучшим путеводителем является, конечно, не кто‑либо из слепых, который, по выражению Писания, слепых заведет в яму, но Логос, имеющий глаз проницательный и презирающий в сердце. Как нет света, который не светит. Как нет ничего подвижного, что не двигалось бы. Никакой любви, которой не была бы вызываема любовь; так не существует и ничего нравственно доброго, что не было бы полезно и спасительно[110]. Итак, последуем заповедям, которые Господь Своей жизнью возвещает. Потому что Логос, видимой плотью облекшийся, наставлял то той, то иной добродетели вместе и словом, и примером. Если Логос будет принят нами за закон, то узнаем мы, что Его законы и заповеди — пути к небу кратчайшие и ближайшие. Это — законы любви, а не устрашения.

© А. И. Иваненко, примечания, 2009.

<…>(67, 1) Непреложное отделение от телесного и связанных с ним страстей — это жертва, приятная Богу. И в этом состоит истинное благочестие[112].

2) Не потому ли философия именовалась Сократом «попечением о смерти». Ведь только тот, кто в своем мышлении опирается не на зрительные образы или данные чувств, но обращается к предмету лишь силою одного разума, может по праву быть назван истинным философом.

3) Эту же цель преследовал и Пифагор, когда предписывал своим ученикам пятилетнее молчание в начале обучения для того, чтобы дать им возможность отвернуться от чувственного и в чистоте ума созерцать божественные предметы. Этот способ философствования лучшие из эллинов позаимствовали у Моисея.

4) Ибо это он заповедовал «снять кожу с жертвы всесожжения и рассечь ее на части» (Лев. 1, 6), поскольку считал необходимым, чтобы душа гностика[113] освободилась от благ материального мира и страстей и, оставшись без сохраняющих пустоту и ложь призраков воображения, оставила все телесные желания и просветилась светом.

2) Что же касается нас, то мы достигаем очищения через исповедь, а созерцания — через отвлечение, продвигаясь к первоосновам мышления, приходя посредством отвлечения[114] из всего подлежащего ему к началу, отделяя от тела его чувственно воспринимаемые качества, оттесняя измерение глубины, а затем — ширины и длины. Оставшаяся точка является монадой, имеющей, впрочем, расположение [в пространстве]. Если же отвлечься и от этого расположения, она станет умопостигаемой монадой.

3) Если теперь, отвлекшись от всего, присущего телам и вещам, именуемым бестелесными, мы всецело отдадимся величию Христа, устремившись в безмерность святости, то, возможно, сумеем какимлибо образом постичь Всемогущество, через знание не того, что оно есть, но того, чем оно не является.

4) Что же касается формы, движения, неподвижности, покоя, седалища, места, десницы, шуйцы, то они не должны мыслиться как реальные атрибуты Отца всего, хотя так и написано. Что же именно означает каждый из них, будет прояснено в соответствующем месте.

5) Первопричина, следовательно, не пребывает в каком‑либо месте, но превыше места, времени, именования и помышления. Поэтому и Моисей говорит: «Покажи мне Себя» (Исх. 33,13), тем самым ясно намекая, что Бог непостижим и невыразим словами, но познаваем только через Его силы. Поэтому напрасен поиск, нет формы, в которую можно облечь невидимое и безобразное, благодать же знания[115] дается нам через Сына.<…>

(73.1) И еще, «На третий день Авраам, придя на то место, которое указал ему Господь, возвел очи свои и увидел то место издалека» (Быт. 22, 3).

2) Это значит, что первый день наполнен удивлением перед тем, что прекрасно, второй — лучшими устремлениями души, и, наконец, ум воспринимает духовные сущности глазами разума, которые открываются учителем, воскресшим на третий день. Эти три дня знаменуют тайну священного запечатления[116], и по их истечении новообращенный достигает истинной веры в Бога.

3) Собственно поэтому и говорится, что Авраам видел это место издалека, ведь труднодостижим тот мир, где находится Бог, — тот, который Платон называл миром идей, позаимствовав у Моисея представление о нем как о месте, где все содержится в целокупности.

4) Поэтому и видел его Авраам «издалека», когда находился в изменчивом мире становления, и таинственно был возведен туда ангелом.

(74.1) Вот почему апостол сказал: «Видим сейчас как через [тусклое] стекло, тогда же–лицом к лицу» (1 Кор. 13,12), через одно только чистое и ни с чем не смешанное приложение рассудка.

2) Ведь, в соответствии с Платоном, «рассуждением» каждый может исследовать божественное, если «минуя ощущения, посредством одного лишь разума устремится к сущности любого предмета» и «не отступит» из сферы сущего, пока, поднявшись к тому, что находится за его пределами, «с помощью самого мышления не охватит, что есть благо, оказавшись, таким образом, на вершине умопостигаемого»[117].