Но даже после ухода из этого мира реб Шулем со своими хасидами не расставался. Дело в том, что после кончины святого вспыхнули споры касательно его преемника. Одни хотели, чтобы им стал младший сын Шулемов, весьма ученый реб Шийеле, другие отстаивали обычную практику в хасидских семействах, утверждающую право старшего сына раввинова. К тому же этот последний готов был защищать свое святое право до самого конца! И вот в ту минуту, когда реб Шийеле по желанию своей «партии» подошел к алтарю и переполненная молельня замерла в ожидании, каким путем пойдет новый цадик в своем служении Господу, его старший брат попытался силой продраться сквозь толпу, чтобы оттолкнуть брата и встать на его место перед алтарем. Приблизившись, он вдруг почувствовал на плече руку. Он обернулся, и, о диво дивное, перед ним, лицом к лицу, стоит его покойный отец, святой рабби Шулем, и грозно повелевает ему отступиться от своего намерения. Так после смерти отца белзским раввином стал его младший сын, реб Шийеле, и дом Божий был спасен от позора, от осквернения Имени Господня и от насилия.
И даже потом святой рабби Шулем не покинул своей любимой хасидской общины. Когда мы молимся сообща, он приходит в нашу синагогу и садится на старом месте, куда никто другой сесть не смеет. А по большим праздникам его живой потомок и преемник покидает свое место и встает рядом с молитвенным аналоем, где молится бааль-тфиле (чрезвычайно набожный хасид, которому, подобно кантору в Западной Европе, поручено вести богослужение.) Рабби делит с ним свой махзор (молитвенную книгу). Тут приходит святой рабби Шийеле, к тому времени уже давно усопший, и садится на освобожденное место своего живого потомка, рядом со своим отцом, святым рабби Шулемом. Они оба, естественно, незримы для присутствующих хасидов. Только бааль-тфиле должен следить за тем, чтобы во время молитвы «Короной украшаем Тебя» не оторвать взора от молитвенной книги, ибо в эти минуты он единственный, кто может узреть их святые лики. И горе ему, если он каким-то образом даст знать, что увидел светлую бороду реб Шулема! Такой бааль-тфиле не проживет и года. Однако, пожалуй, никто из тех, кому до сих пор было предназначено видеть покойного святого — а таких бааль-тфилов набралось уже немало, — не сумел совладать с собой и сохранить молчание. Пусть память о них будет благословением нам, и пусть Свет их заслуг хранит нас, ибо уже давно их души связаны союзом вечной жизни со всеми праведными и верующими в саду Едема, АМИНЬ!
Все вы, коль жить хотите,
со мной в другие Врата войдите
и про все прочтите:
как скот пшемышлянский был мором поражен и как посольством Майрла Пшемышлянского был снова исцелен. — Как святой Майрличек за грешников вступается и как со Всевышним препирается. — Как Майрл шабес вином не освящает и как он медовуху благословляет. — Как христианин Майрловым хасидом стал и как потом он башмаки раздавал. — Как святой Иреле из Стрелиски магический дар у Майрла отнять собирается. — И как Майрл знать не знает, чем креплах начиняются. — Как святой Риженский дает Майрличку совет весьма пригодный. — И что в конце концов погасли свечи в Садагоре. — Что он все про все знает — пускай никто так не считает; я расскажу вам все по правде, свято; с пятого на десятое.
Дитя Божье, ликом небожитель,
возница, боевая колесница,
за весь Израиль ты проситель,
учитель наш и господин
СВЯТОЙ МАЙРЛИЧЕК ПШЕМЫШЛЯНСКИЙ,
да хранит нас неустанно Свет его заслуг!
Майрличек Пшемышлянский сполна заслужил расположение святой Малкеле своей заботой о домашней птице. Он был из тех святых, чьи молитвы Господь Бог никогда не пропускает мимо ушей. А сколько чудес совершил милый Майрличек! Они могли бы составить хорошую книжку!
В сравнении с Белзом Пшемышляны — крупный город. Поляков и евреев в нем больше на несколько тысяч душ. А что до скота — того и вовсе не счесть. Вот как раз об этом пшемышлянском скоте и пойдет речь.
Однажды на скот пшемышлянский нашел мор. И прибежал к Майрличеку один хасид с громкими причитаниями: что, мол, теперь делать ему? Весь, мол, скот чумой заражен.
«А ты бегай вокруг хлева и повторяй гимн, что мы читаем на шабес: „Бог есть владыка надо всеми тварями…“», — посоветовал ему Майрличек.
Хозяин сделал так, и весь скот выздоровел.
У его соседа тоже весь скот зачумился. Видя, как поступает друг, и этот хасид стал бегать вокруг хлева своего и возносить ту же молитву. Но все было попусту. Он тоже кинулся к Майрличеку за советом.
«Бегай вокруг хлева и молись: „Бог есть владыка надо всеми тварями!“»
«Но, ребе, — причитает хасид, — я уже сделал так по своему почину, да никакого толку».
«Глупец! — вскричал Майрличек. — Ты как думаешь, твой Бог такой же владыка, как и Майрличков?..»
На сей раз хасид, наделенный полномочиями Майрличека, пошел домой и сделал так, как ребе ему посоветовал, — и все стало хорошо. Скот его выздоровел.
Как уже было сказано, Майрл говорил о себе только в третьем лице и никогда в первом. Выходило примерно так: Майрл хочет, Майрл не хочет, Майрличек тут, Майрличек там… И это было вполне справедливо, ибо «я» всего лишь вспомогательное слово, каким наша несовершенная человеческая речь просто помогает преодолевать трудности. Человек, по сути, никакого «я» не имеет. Он есть ничто, совершеннейшее ничто, или, как толкует каббалистическая книга Тикуним, означает древнееврейское слово айн, то есть НИЧТО, а слово ани, «я», сложено из тех же звуков, только переставленных. Отдельные святые употребляли, например, вместо «я» слово «мы». И вовсе не затем, чтобы употребить еще более горделивое pluralis majestatis[16], но лишь по той причине, что человеческий индивид не являет собой нечто отдельное, цельное, а состоит из совокупности многих неделимых душ — стало быть, ни о какой «индивидуальности» не может быть и речи. Мы никоим образом не обособлены друг от друга, ибо весь мир Божий — одна громадина, одно тело. Но если вы хотите убедиться, свят ли тот или иной человек, кого вы еще не знаете, вам стоит только спросить его: «Вы изволите быть господином X или господином Y?» И если он ответил: «Да, это я», можете быть уверены — это не святой.
Чаще всего Майрл молился за великих грешников, дабы Всевышний простил им их прегрешения. И в самом деле, Бог по его просьбе всегда прощал их. Но однажды — разумеется, случилось это всего лишь однажды, только один раз, — когда Майрл замолвил слово за одного уж слишком закоренелого и бесстыжего грешника, Господь Бог не пожелал его прощать. Майрл, подумать только, топнул ногой на Господа Бога. И вмиг все грехи были отпущены.
Если вы папенька или маменька — вы это поймете! Вспомните только, как вы блаженствовали, когда ваш малец впервые топнул на вас ножкой. Конечно, если только в первый и непременно — в последний раз. Именно такую радость Майрличек доставил Отцу нашему, на Небесах пребывающему. Однако Майрличек тогда уже был не маленький, а большой, даже очень большой.
Однажды в пятницу Майрличек решил, что на сей раз будет благословлять шабес чашей медовухи. Вам, конечно, трудно в это поверить. Как-никак Шульхан арух определенно говорит, что это должно быть вино и что иным напитком благословлять шабес не положено. Да и в Пшемышлянах тогда тому удивлялись. Но Майрличек не обращал внимания на это и гнул свою линию. Наполнил золотую чашу медовухой и поставил ее на свою золотую ладонь. Растопырил вокруг чаши всю пятерню, «точно пять зеленых листков вокруг цветка розы», и, как только кончил благословение и осушил чашу медовухи, объяснил пшемышлянским хасидам свое действие.
«Медовуха на древнееврейском называется деваш, а пишется ДБШ, ибо в древнееврейском мы, как правило, пишем только согласные без гласных, а для согласных „б“ и „в“ в нашем письме существует только одна, общая буква. Стало быть, ДБШ, то есть медовуха, — сказал Майрличек, — означают лишь начальные буквы слов Dej Bůh Štěsti! Или, как говорят поляки, братья наши, Daj Boze Szczescie!»[17]
Хасиды его объяснением остались довольны. Значит, и мы будем довольны, и всем нам Дай Бог Счастья!
Среди хасидов Майрловых был и один «лех». То есть уважаемое лицо христианского происхождения. (Словом гой мы скорее обозначаем селянина.) В том, что христианин стал хасидом, нет ничего удивительного. Некоторые цадики тоже имели много почитателей-христиан и среди простого народа и среди знати. Но никто из них не был таким горячим почитателем, как этот лех Майрлов.
