Если мы будем строить жизнь на работе и достижениях, на любви и удовольствии, на знании и учебе, наше существование станет ненадежным и хрупким
Кэтрин Олсдорф, подобно многим другим, кто пришел в церковь, уже делая успешную карьеру, может рассказать об этих трех формах поиска: она искала смысл жизни в учебе в колледже, после этого стремилась к удовольствию и приключениям, а затем, после тридцати, почти с отчаянием взялась за работу и карьеру и изо всех сил старалась сделать свою жизнь осмысленной. Ей уже удалось чего-то достичь, и она даже добилась финансового процветания, но в ней постоянно росли разочарование и даже горечь. По ее словам, в тот период жизни ее возмущали люди, которые радовались плодам доброй жизни, хотя вовсе того не заслужили! Достигнутого ей никогда не хватало, и блага, обильно сыпавшиеся на нее, никогда не приносили удовлетворения. Как она сказала: «Я не могла вынести мысли о том, что все это бессмысленно, так что я просто опускала голову и работала еще старательнее». В итоге она заинтересовалась благой вестью Христовой, потому что философии этого мира не показывали ей пути. Пустота жизни подтолкнула ее к пониманию этой трансцендентной неповторимости Бога.
Философ постепенно подбирается к тому, что он хочет сказать. В начале книги представлены, если можно так выразиться, три «проекта жизни», каждый из которых отражает попытку найти осмысленную жизнь под солнцем. Это, во-первых, попытка найти смысл жизни с помощью обучения и мудрости (Еккл 1:12–18; 2:12–16). Вторым идет стремление найти полноту жизни через удовольствия (2:1-11).
Третий «проект» Философа, сопротивляющегося бессмыслице, – это стремление к достижениям через усердный труд (Еккл 2:17–26). Попытавшись жить для обучения и для удовольствия, теперь он стремится ставить перед собой конкретные цели и накапливать богатства и власть. Однако в конце он делает вывод о том, что сам по себе труд не ведет к осмысленной жизни. «И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем; ибо все – суета и томление духа!» (2:17). Что привело его к такому заключению?
Когда мы работаем, мы стремимся оставить след. Это может быть признанием наших трудовых заслуг, или мы мечтаем что-то изменить в нашей области, или сделать что-то такое, что сделает наш мир лучше. Ничто не приносит столько удовлетворения, как та мысль, что благодаря нашим достижениям что-то стойко изменится. Но Философ охлаждает наш энтузиазм, говоря, что, даже если мы принадлежим к тем немногим, которым удается достичь того, о чем они мечтали, это ничто, потому что в итоге наши достижения не будут стойкими. «И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем, потому что должен оставить его человеку, который будет после меня. И кто знает: мудрый ли будет он, или глупый? А он будет распоряжаться всем трудом моим, которым я трудился и которым показал себя мудрым под солнцем. И это – суета! И обратился я, чтобы внушить сердцу моему отречься от всего труда, которым я трудился под солнцем» (2:18–20).
Раньше или позднее все результаты нашего труда будут стерты историей. Человек, который займется вашим бизнесом или тем делом, которое было вам дорого, или созданной вами организацией, может свести на нет все ваши достижения. Разумеется, все помнят изобретателей и новаторов, которые подарили человечеству что-то ценное на долгое время, но таких людей в истории немного, и, разумеется, в итоге даже самых знаменитых «не будут помнить вечно» (2:16), поскольку все вещи и любые достижения под солнцем в конце концов обратятся в прах, включая саму цивилизацию. Все труды, даже изменившие ход истории, в конце будут забыты и полностью утратят свое значение (1:3-11).
Короче говоря, даже если ваш труд приносит плоды, он в итоге бессмыслен, если существует только жизнь «под солнцем».
Труд под солнцем лишен смысла, потому что он имеет преходящий характер, а это отнимает у нас надежду на будущее. Он также отчуждает нас от Бога и друг от друга, а потому лишает нас радости уже сейчас.
Мы снова можем с сочувствием подумать о герое пьесы «Амадей» Сальери. Этот человек хотел бы творить чудесную музыку, но его талант достаточно скромен. Рядом с Моцартом он понимает, насколько банальна его музыка. Он просит у Бога дать ему блестящие творческие способности, но ничего из этого не выходит. Сальери начинает злиться на Бога. И он говорит Богу: «Отныне мы враги, Ты и я… Ты не приходишь ко мне, хотя так мне нужен, Ты смеешься над моими стараниями… Ты несправедлив, нечестен, недобр». Сальери наполняется горечью при мысли о Боге и делает все возможное, чтобы уничтожить Моцарта, Божий инструмент.
Был ли Бог нечестным и недобрым? Если это правда, то она касается не только Сальери. Никто не станет спорить с тем, что лишь малое число музыкантов во всей истории обладало дарами, сравнимыми с дарами Моцарта. Нет, Сальери погрузился в пучины мрака и отчаяния по той причине, что вся его жизнь строилась на мечте о славе композитора. И ему стало казаться, что Бог ему что-то должен.
Пока мой отец горячо молился Богу о защите его торгового дела, я тайно возносил ему свою молитву – самую честолюбивую молитву из всех мальчишеских молитв. Господи, сделай меня великим композитором! Да буду я прославлять тебя через музыку – и прославлюсь через нее сам! Сделай меня знаменитым в этом мире, дорогой Бог! Сделай меня бессмертным! Пускай после моей смерти люди вечно упоминают мое имя с любовью из-за того, что я написал![104]
Слово «бессмертный» дает ключ к тому, что происходило в сердце Сальери. Его вполне понятные амбиции заменили ему спасение, и потому, несмотря на большой успех, ему чего-то не хватало. Это было не обычное разочарование, но отчуждение и несчастие из-за того, что он не так хорош, как Моцарт.
«Ибо что будет иметь человек от всего труда своего и заботы сердца своего, что трудится он под солнцем? Потому что все дни его – скорби, и его труды – беспокойство; даже и ночью сердце его не знает покоя. И это – суета!» (2:22–23). Тоска и боль человека настолько сильны, что он не может успокоиться: это переживания того, душа которого полагается исключительно на обстоятельства его работы. В этой яркой картине автор явно противопоставляет своего героя Богу, за чьими трудами последовал настоящий отдых (Быт 2:2), а бессознательно Спасителю, который способен спать даже во время бури (Мк 4:38).
Другая причина, по которой работа порождает отчуждение, – это несправедливость и обезличенность, которые свойственны всем социальным системам и которые часто заражают саму природу нашей работы. Так, в стихе 7 пятой главы Книги Екклесиаста Когелет говорит: «Если ты увидишь в какой области притеснение бедному и нарушение суда и правды, то не удивляйся этому: потому что над высоким наблюдает высший, а над ними еще высший». Автор комментариев на ветхозаветные книги Майкл Итон говорит об этом тексте следующее: «Представьте себе, насколько разочаровывает ожидания гнет бюрократии с ее бесконечными промедлениями и оговорками… так что справедливость теряется за разными ярусами иерархии»[105]. Когда это говорил Когелет, лишь государство было достаточно большим институтом для того, чтобы стать бюрократией, но в течение последних двух сотен лет на фоне индустриального подъема появились современные корпорации. Карл Маркс первым заговорил об «отчуждении труда» в начале XIX века, когда наблюдался расцвет европейской индустрии, так что «тысячи рабочих наполняли промышленные центры… и работали по четырнадцать часов в сутки, занимаясь физически изматывающим и притупляющим ум фабричным трудом… когда в лучшем случае работа была жестокой формой отречения от себя ради чисто физического выживания»[106].
Разумеется, на протяжении многих столетий люди надрывались на тяжелой работе ради выживания, тем не менее маленькие хозяйства или лавочки позволяли, по крайней мере, видеть плоды твоего труда. Но на фабрике рабочий может вставлять по пять болтов в дырки на колесе за каждые полминуты, и это он делает час за часом, день за днем. В своей книге «Работа» Стадс Тэркел приводит интервью с разными промышленными рабочими, включая Майка, который клал стальные части на стойку, затем погружал их в чан с краской, покрывавшей их поверхность, после чего поднимал стойку и разгружал ее. Вся его работа заключалась только в этом. «“Положи, сними, положи, сними, – говорил Майк. – В промежутках я даже не пытаюсь думать”. Это типичный труд на фабрике или даже в офисе, где процесс разделяют на малые задачи и упрощают ради эффективности и повышения производительности»[107].
Великий переход от промышленной экономики к экономике знания и обслуживания для многих сделал непосредственные условия труда лучше, однако многие другие в результате оказались в сфере малооплачиваемых работ, где переживают такое же отчуждение, потому что отделены от продуктов своего труда[108]. И даже, например, в сфере финансов, где зарплата отнюдь не такая, как на «потогонных» работах, размер и сложность глобальных корпораций сегодня не позволяют даже высокопоставленным работникам, занимающимся управлением, понять, что же именно появляется на свет в результате их труда. Банкир в маленьком городке, занимающийся закладами и займами для малого бизнеса, с легкостью может увидеть цели и плоды своего труда. Работнику банка, в чьем ведении находятся тысячи субстандартных займов, которые он продает и покупает с помощью необъятного капитала, ответить на вопрос «Ради чего существует твоя работа?» гораздо труднее.
