Апостол Иаков, желая показать, как трудно говорливому удержаться от чего-либо неполезного, грешного и вредного, сказал, что удержание языка в должных границах – это достояние только совершенных мужей: кто не согрешает в слове, тот человек совершенный, могущий обуздать и все тело (Иак. 3, 2). Язык, как скоро начнет говорить в свое удовольствие, то бежит в речи, как разнузданный конь, и выбалтывает не только хорошее и подобающее, но и нехорошее и зловредное. Почему апостол и называет его неудержимым злом, исполненным смертоносного яда (см. Иак. 3,8). Согласно с ним и Соломон еще в древности сказал: при многословии не миновать греха (Притч. 10,19). И скажем с Екклезиастом, вообще, что кто много говорит, тот обличает свое безумие; ибо обычно только глупый наговорит много (Еккл. 10,14).
Не распространяйся в долгих собеседованиях с тем, кто слушает тебя не с добрым сердцем, чтобы, докучив ему, не сделать себя для него мерзостным, как написано: многоречивый опротивеет (Сир. 20, 8). Остерегайся говорить сурово и высокотонно, потому что то и другое крайне ненавистно и заставляет подозревать, что ты очень суетен и слишком много о себе думаешь. Никогда не говори о себе самом, о своих делах или о своих родных, исключая случаи, когда это необходимо, но и при этом говори как можешь короче и скорее. Когда видишь, что другие говорят о себе с излишком, понудь себя не подражать им, хотя бы слова их казались смиренными и самоукорительными. Что же касается твоего ближнего и его дел, то говорить не отказывайся, но всегда говори как можешь короче даже и там и тогда, где и когда это требовалось бы для блага его.
Беседуя, припоминай и старайся исполнить заповедь св. Фалассия, которая гласит: «Из пяти родов предметов речи в собеседовании с другими три употребляй с благоразумием небоязненно; четвертый употребляй не часто; а от пятого совсем откажись» («Добротолюбие», сотня 1-я, гл. 69). Один из пишущих первые три понимает так: да, нет, само собой или ясное дело; под четвертым разумеет сомнительное, а под пятым совсем неизвестное. То есть: о чем знаешь верно, что оно истинно или ложно и что оно очевидно само собой, о том с решительностью говори как об истинном или как о ложном, или как об очевидном; о том, что сомнительно, лучше не говори ничего, а когда и нужда, говори как о сомнительном, не предрешая; о неизвестном же тебе совсем не говори. Другой некто говорит: есть у нас пять приемов, или оборотов речи: звательный, когда кого призываем; вопросительный, когда желаем или просим; определительный, когда выражаем о чем-нибудь решительное мнение; и повелительный, когда начальственно и властно повелеваем. Из этих пяти первые три употребляй всегда свободно; четвертый – пореже как можно; а пятого совсем не касайся.
О Боге говори со всем расположением, особенно о Его любви и благости, однако ж со страхом, помышляя, как бы не погрешить и в этом, сказав что о Божественном небоголепно и смутив простые сердца слышащих. Поэтому люби более внимать беседам об этом других, слагая их слова во внутреннейшие хранилища своего сердца.
Когда же говорят о чем-нибудь другом, то только звук голоса приражается к слуху твоему, а не мысль к уму, который пусть стоит непоколеблемо устремленным к Богу. Даже и тогда, когда нужно бывает выслушать говорящего о чем-то, чтобы понять, в чем дело и дать должный ответ, и тогда не забывай между речью слышимой и говоримой обращать око ума к небесам, где Бог твой, помышляя притом о Его величии и о том, что Он не сводит с тебя ока Своего и взирает на тебя то благоволительно, то неблаговолительно, соответственно тому, что бывает в помышлениях сердца твоего, в твоих речах, движениях и делах.
Когда нужно тебе говорить, наперед хорошо рассуди о том, что высказать приходит на сердце твое, прежде чем перейдет то на язык твой; и найдешь, что многое из этого таково, что ему гораздо лучше не исходить из уст твоих. Но при этом знай, что и из того, что высказать кажется тебе делом хорошим, иному гораздо лучше оставаться похороненным в гробе молчания. Об этом иной раз ты сам узнаешь тотчас по окончании беседы.
Молчание – великая сила в деле нашей невидимой брани и верная надежда на одержание победы. Молчание очень любезно тому, кто не надеется на себя, а надеется на одного Бога. Оно – блюстительница священной молитвы и дивная помощница при упражнении в добродетелях, а вместе и признак духовной мудрости. Св. Исаак говорит, что «хранение языка не только заставляет ум воспрянуть к Богу, но и в делах явных, совершаемых телом, втайне доставляет великую силу к совершению их. Оно просвещает и в сокровенном делании, если только кто соблюдает молчание с ведением» («Добротолюбие» в рус. пер., сл. 31, с. 208). В другом месте он так восхваляет его: «Когда на одну сторону положишь все дела этого жития – отшельнического, а на другую – молчание, тогда найдешь, что оно перевешивает на весах. Много есть добрых для нас советов; но когда сблизится кто с молчанием, излишним для него будет делание хранения их» («Добротолюбие», сл. 41, с. 251). В другом еще месте называет он молчание «таинством будущего века»; слова же, говорит, – это «орудие этого мира» (там же, сл. 42, с. 263). Святой же Варсонуфий ставит его выше богословствования, говоря: «Если ты и едва-едва не богословствуешь, то знай, что молчание более достойно удивления и славы» (там же, отв. 36). Почему хотя и бывает, что один молчит, потому что не имеет что сказать, а другой потому, что ждет удобного времени для своего слова (см. Сир. 20, 6), третий же по другим каким причинам, «ради славы человеческой, или по ревности об этой добродетели молчания, или потому, что держит сокровенное в сердце собеседование с Богом, от которого не хочет отойти внимание его ума» (св. Исаак, сл. 76, с. 546), но вообще можно сказать, что кто молчалив, тот показывает себя благоразумным и мудрым (см. Сир. 19, 28; 20, 5).
К тому, чтобы навыкнуть молчанию, укажу тебе одно самое прямое и простое средство: берись за это дело – и само дело будет и научать тебя, как его делать, и помогать в этом. Для поддержания же усердия к такому труду почаще размышляй о пагубных следствиях безразборной говорливости и спасительных следствиях благоразумного молчания. Когда же дойдешь до вкушений спасительных плодов молчания, тогда не потребуется более для тебя в этом отношении никаких уроков.
Глава двадцать шестая
Как исправлять воображение и память
Сказав об управлении внешними чувствами, следует нам сказать теперь и о том, как управляться с воображением и памятью; потому что, и по мнению всех почти философов, воображение и память – это не что иное, как отпечатление всех тех чувственных предметов, которые мы видели, слышали, обоняли, вкушали, осязали. Можно сказать, что воображение и память – это одно внутреннее общее чувство, которое воображает и помнит все, что внешним пяти чувствам пришлось прежде того перечувствовать. И некоторым образом внешние чувства и чувственные предметы походят на печать, а воображение на отпечатление печати.
Даны же нам воображение и память для того, чтобы мы пользовались их услугами, когда внешние наши чувства покоятся и мы не имеем перед собой тех чувственных предметов, которые прошли через наши чувства и отпечатлелись в них (воображении и памяти). Не имея возможности всегда иметь перед собой предметы, нами виденные, слышанные, вкушенные, обонянные и осязанные, мы вызываем их перед своим сознанием посредством воображения и памяти, в которых они отпечатлелись, и таким образом рассматриваем их и обсуждаем, как бы они и внешне присущи были нам.
Например, побывал ты некогда в Смирне и потом опять уехал оттуда, и больше уже не видишь ее внешним чувством своих очей; однако ж, когда захочешь, представляешь себе Смирну внутренним своим чувством, т. е. воображением и памятью, представляешь и снова пересматриваешь ее, как она есть, в собственном ее виде, величине и расположении. Это не то значит, чтобы твоя душа выходила из тебя и перешла в Смирну, как думают некие неучи; но ты сам в себе видишь образ Смирны, в тебе отпечатлевшийся.
Это воображение чувственных предметов много докучает и много беспокойств причиняет тем, кто ревнует всегда пребывать с Богом; так как оно отвлекает внимание от Бога и наводит его на суетное, а между ним и на греховное, и тем возмущает наше внутреннее доброе настроение. Это страдаем мы не наяву только, но и во время снов, от которых впечатление нередко продолжается не на один день.
Как воображение – сила неразумная, действующая большей частью механически, по законам сочетания образов, духовная же жизнь – образ чистой свободы, то само собой разумеется, что его деятельность несовместна с этой жизнью; и я понуждаюсь предложить тебе на этот предмет несколько руководительных замечаний.
а) Знай, что как Бог вне всех чувств и всего чувственного, вне всякого вида, цвета, меры и места, совершенно безобразен и безвиден, и хотя везде есть, но превыше всего, то Он и вне всякого воображения. «Никакое воображение не имеет места в отношении к Богу; ибо Он – выше всякого помышления и пребывает превыше всего (Игнатий и Каллист, гл. 65, к концу в «Добротолюбии»). Отсюда само собой следует, что воображение – это такая сила души, которая по своей природе не имеет способности пребывать в области единения с Богом,
