Морозы крепчали, а с ними крепло и сугубое покаяние. Особенно сильно я укорял себя за глупую ошибку юности: зачем я лучшую часть своей жизни доверял лживым помыслам, которые вначале выглядели добрыми, а через несколько мгновений обманывали меня самым жестоким образом? С зарождением в сердце самодвижной молитвы ум вошел в сердце и соединился с ним непостижимым образом, избавив меня от докучливых мыслей и переживаний. Только теперь мне открылась новая жизнь, которую полностью определяла благодатная молитва. Для нее не нужно было никаких планов. При ней оказывались глупыми и пустыми всякие мечтания, а такие страсти, как чревоугодие, гнев, похоть и уныние, выглядели так, как они есть, — гадкими и отвратительными. Теперь они отчетливо виделись в уме как враждебные силы. Эти страсти пытались вернуть мою душу к прежним рабским отношениям, когда они назойливо диктовали мне свои решения. Но теперь положение совершенно изменилось — благодатная молитва полностью пожигала их и посекала на месте.
Часто я молился Богу о том, чтобы с молитвой, поселившейся в сердце, не впасть в тщеславие и гордыню. Много историй о падениях подвижников я прочел в духовных книгах, а еще больше услышал от самих монахов, рассказывавших о том, как пали обретшие благодать и потерявшие ее из-за гордости. Сознавая в себе остатки прошлых горделивых притязаний из своей юности, я просил Господа и Пресвятую Богородицу, чтобы Христос и Матерь Божия помогли мне не впасть заново ни в какое тщеславие и гордыню. Помня наставление старца, я умолял Господа оставить меня в нищете и убожестве, чтобы самодвижная молитва никогда не ушла из моего сердца. Ни за что душа моя не хотела возвращаться на прежние пути дурных помышлений и страстей, испытывая к ним полное отвращение. Благодатная молитва сделалась для моей души неистощимой водой жизни, которую я мог пить снова и снова, никогда ею не насыщаясь.
Время от времени меня посещали помыслы о том, как я весной выйду из кельи и начну проповедовать людям о чудесной непрекращающейся молитве, о том, что любой искренне верующий человек может обрести этот Божественный дар, если подклонит свою волю под волю Божию. Эти помыслы пытались представить мне, какие вдохновенные проповеди я мог бы произносить в церкви, какую помощь я мог бы оказать людям… Но благодать непрестанной молитвы показывала со всей ясностью всю зловредность и нелепость этих навязчивых помышлений, увлекающих душу мою на якобы добрые дела, но имеющие целью отвлечь ее от Бога и молитвы.
Иногда приходили раздумья о наставлениях старца. Если батюшка сказал, что самодвижная молитва — это только начало духовного пути, то что является его завершением? Это не было тогда открыто мне. Отец Кирилл наставлял меня следовать святым отцам, но чему следовали они? Когда я вновь углубился в Добротолюбие, в труды преподобного Макария Великого и преподобного Симеона Нового Богослова, мне заново открылась глубина их поучений. То, что раньше проходило мимо сознания незамеченным, теперь становилось ясным и понятным. Те намеки, недомолвки и прикровенные высказывания о молитве теперь мое сердце сразу ухватывало и постигало без всяких размышлений и долгих обдумываний. А кажущиеся разногласия у святых отцов предстали как описание различных этапов духовного спасения.
Слова старца о том, что за все эти годы я только пришел к началу духовной жизни, проникли в меня во всей полноте, выявив их глубинную суть. Поистине иначе и быть не могло. Как я прочитал в текстах Добротолюбия, все наши поиски и попытки научиться молитве, покаянию, смирению и любви — все это еще не является духовной жизнью, а лишь приближением к ней. Действительная духовная жизнь есть оживление духа человеческого Божественной благодатью, не своими усилиями, эрудицией, опытом, аналитическим умом, а именно благодатью, в которой дух реально начинает жить полнотой благодатной жизни, несопоставимой с прежним существованием души в помыслах и страстях.
Даже эта духовная жизнь не приходит в душу сразу во всей полноте. Она рождается в ней как слабый росток, поднимающийся весной из прогретой солнцем земли, которому еще предстоит расти и плодоносить. Так и дух благодати требует от души полного предания ему и самоотречения от всех помыслов и страстей. Для каждой души свое время укрепления в благодати. У одних это происходит быстрее, у других — медленнее. Редкие чистые души могут сподобиться Божественного дара даже в отрочестве, но для большинства душ необходимо пройти долгий период становления и утверждения в благодатном обретении самодвижной молитвы и совершенного соединения с ней. Не сразу сердце утверждается незыблемо в непрестанной молитве, способствующей стяжанию стойкости и смирения, хотя она и сподобилась этого чудесного Божественного дара. Старые дурные привычки и наклонности трудно искореняются и еще долго могут досаждать преображенной, изменившейся душе.
Одно мне открылось совершенно ясно — если моя духовная жизнь в молитве только началась, значит, я навсегда должен отречься от использования греховного ума, его размышлений, мечтаний и домыслов, скрывающих от меня Бога. Сосредоточиться лишь на непрестанной покаянной молитве, отвергнув самого себя, живущего эгоистическими мыслями и переживаниями, — это и есть мое настоящее покаяние, о котором я мечтал всю жизнь и к которому постоянно стремился. Слезы радости заливали мое лицо. Я словно обрел твердую почву под ногами, вернее, незыблемый камень, который есть Иисус Христос. «Иисусе Сладчайший, помилуй мя!»… Наконец-то я понял смысл монашеского правила, которое читал автоматически столько лет, а тот, кто составил этот драгоценный акафист, несомненно знал, о чем писал. «Боже, даруй мне благо жить и дышать Твоим Именем, слиться с Тобой навеки, ибо в Тебе я нашел свое счастье!» — молился я ночами в келье, озаряемой трепетным светом звезд.
Старое Добротолюбие на церковнославянском языке сильно увлекло меня одной главой преподобного Каллиста Ангеликуда. Я никак не мог понять ее, хотя чувствовал в ней какой-то глубокий сокровенный смысл, до которого я еще не дорос. Пришлось отложить эту главу до поры, не оставляя надежды постичь когда-нибудь ее суть. Евангелие стало для меня источником безконечной мудрости, неисчерпаемой рекой духовного постижения. Как мог я раньше читать его по обязанности, как монашеское правило, и самонадеянно полагать, что для меня в нем все ясно и понятно? Поистине, я тогда совсем не понимал духовной сути евангельских изречений. Ныне Иисус говорил из священных текстов так, словно Он говорил со мной лицом к лицу о самом сокровенном, и я плакал от счастья, сознавая, что наконец-то, хотя бы в какой-то мере, улавливаю глубокий смысл Его Божественных откровений.
А преображенный мир не переставал радовать меня удивительными открытиями и чистотой своего бытия. В душе открылось какое-то неизреченно чистое детское видение всех его проявлений. Мои милые друзья синички одарили меня терпением и стойкостью переносить зимние стужи и метели, не уставая утешать своим пением в морозные рассветы. Я видел, как им было зябко, как прятали они от холода свои лапки в перья, а головки под крылышки, и как радовались первым лучам восходящего солнца. Красноголовый дятел поведал мне о своем трудолюбии и неунывающем характере. Снежинки говорили со мной на языке своей неуловимой хрупкой красоты. Сверкающий иней напоминал о чистоте освятившейся души, а зимнее солнце, восходя все выше над снежным хребтом, возвещало мне о начале новой жизни и встрече с пробудившейся весенней землей. С каждым событием и явлением чудесной удивительной жизни сердце мое ощущало кровную связь всеми глубинами и участвовало в этой жизни неисповедимой и неописуемой Иисусовой молитвой. Я не мог подыскать слов, чтобы восхвалить и воспеть ее достойно, и не имел возможности даже намеком передать кому-нибудь ее неизъяснимую красоту.
Март ярким солнечным лучом, пронизав заснеженные верхушки пихт, проник в мою келью. Если в начале января я наблюдал, как красный диск заходящего солнца медленно движется вдоль хребта, закатываясь все дальше и дальше, то теперь солнце подолгу висело на западе, алыми отблесками наполняя зимний заснеженный лес. Я выходил из кельи и подолгу стоял, прислонившись к пихте, любуясь розовыми всполохами вечерних облаков и проникновенно читая молитву. Медленно и незаметно сердце утверждалось и устанавливалось в непрестанной молитве, — вернее, сама молитва все глубже укоренялась в нем, делая его причастником постоянно повторяющегося и в то же самое время никогда не повторимого чуда. Душа жаждала проверить себя на опыте.
Что ожидает меня в этот раз, когда я выйду из кельи? Каким будет мой дальнейший путь? Куда и на какие дела призовет меня Господь? На все эти вопросы молитва отвечала тихим небесным гласом, убирая все сомнения и колебания: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя! Помилуй мя в вечности, вечно юный Господь и Бог мой, Иисусе Христе, и роди меня в неизменно прекрасном Царстве Твоем, откуда, словно сияющий луч, пришла в сердце мое неизреченная молитва Твоя, Сладчайший Иисусе! Если это и есть начало духовной жизни, то оно прекрасно, Господи Боже мой! Слава Тебе за все!»
