3.
В хасидизме метафизическое постижение не остается голой абстракцией. Оно непосредственно сказывается на человеческой жизни, изменяет поступки, чувства и взаимоотношения людей. Так и в нашем случае — углубленное проникновение в то, что представляется нашим глазам злом, влияет на мир человеческих переживаний и чувств, на восприятие нами действительности.
Когда человек постигает связь вещей на высоком духовном уровне — причем постигает не только разумом, но всем своим существом, подготовленным к этому этически, — он признает справедливость Б-жественного суда на собой. Ибо если человек знает, что зло — не более чем орудие грядущего блага, он не возмущается своей участью, не протестует перед лицом испытаний, посылаемых ему судьбой. Он сознает, что, хотя постигающее его в жизни кажется злом, в конечном счете все направлено к его пользе и благу. И хотя зло возмущает его, хотя он удручен и испытывает страдания, которых, быть может, не заслужил — несмотря на это, человек принимает свою участь спокойно. Так мы поднимаемся на первую, галахическую ступень духовного величия. Эта ступень соответствует содержащемуся в Мишне галахическому постановлению о том, что человек обязан "благословлять за зло, как за добро" — т. е. благодарить Б-га за все, что бы ни случилось с ним в жизни. Неважно, видит ли он положительный смысл выпавших на его долю испытаний, говоря словами Писания: "Чашу спасения подниму", или судьба представляется ему безрадостной, как сказано: "Бедствие и скорбь обрету" — и в том и в другом случае человек заявляет: "Имя Господне возглашу" с полной верой в то, что и радости и испытания посланы ему Судьей справедливым и истинным и ведут к благой цели, а мнимое зло служит подножием грядущего блага.
На следующей, более высокой духовной ступени, когда человек приходит к пониманию того, что явное зло суть скрытое добро, он уже не просто выражает готовность принять свою судьбу из рук Превечного, какой бы та ни была, но делает это с радостью. Ибо знание того, что мнимое зло в действительности является добром, облеченным в другие одежды, изгоняет из сердца печаль. Подобно тому, как явное, зримое благо наполняет человека ликованием, так все, исходящее от Всевышнего, отныне только радует его. Таким образом, будет ли человек, которого постигает зло, испытывать радость или скорбь, в первую очередь зависит от его собственного духовного уровня. Тем, кто, как Нахум Иш Гамзу, способен распознать добро в обличье зла, постигающие их испытания покажутся легче и естественней. Ибо благодаря своей способности углубляться в суть вещей, такие люди не дают видимому злу испугать себя, а находят скрытое в глубине событий добро и вглядываются в него. Конечно, зло не в силах причинить им тех страданий, которые терпят люди, не достигшие высокого духовного уровня. Ведь когда человек понимает, что все происходящее суть благо и направлено к благу, зло исчезает с его глаз и взору предстает заключенное в вещах добро. Но и простой человек, чей духовный взор не проникает в глубины, человек, не способный отрешиться от страданий настолько, чтобы видеть в них благо, тем не менее может подняться на духовный уровень, который позволит ему принимать все происходящее с ним с радостью. Ибо то, к чему мудрец приходит путем вглядывания и размышлений, простой человек обретает с помощью веры. Если он действительно всем сердцем верит, что "зло не спускается сверху", то и любое посланное ему испытание он примет по доброй воле, с радостью, ибо верит полной и искренней верой, что в конечном счете оно направлено к его благу, даже если его духовный взор не проникает настолько глубоко, чтобы удостовериться в этом воочию.
Но еще выше находится духовная ступень, с которой зло предстает в своем подлинном облике — не как благо, обернутое в оболочку зла, а как самое чистое и возвышенное благо, столь великое, что оно превышает обычную человеческую способность восприятия и потому причиняет боль. Для того, чтобы душа приняла подобное добро, человек должен всецело предаться главному, не давая своим глазам и чувствам распоряжаться собой. Более того, он должен ценить близость Всевышнего превыше всех благ этого мира и доверять ей больше, чем своим чувствам. Ибо тот, кто верит, что видимое зло в основе своей является более возвышенным благом, чем благо очевидное, не просто принимает зло с радостью, но он принимает его с большей радостью, чем добро! Ибо он понимает, что это мнимое зло суть более возвышенное откровение Бога, когда Он является человеку в непостижимости Своей тайны. И об этом сказано: "Оскорбляемы и не оскорблены, выслушивают поношение и безмолвствуют, с любовью и радостью претерпевают муки, о них свидетельствует Писание: "Любящие Его — как солнце восходящее в могуществе". Лишь тот, кто воистину любит Бога, способен с радостью принимать страдания, посланные Им. Эта радость превыше любой другой, ибо ее сопровождает сознание, что "кого возлюбит Превечный, того накажет". Человека, который всем сердцем любит Бога, подобное свидетельство взаимности не может не радовать. Такой человек предпочтет страдания, в которых раскрывается Всевышний, благополучной жизни в мире повседневной постигаемой реальности, которая лишена ощущения близости Б-жественной тайны. той тайны, в тени которой таится великое Откровение.
Именно в этом смысле следует понимать слова "Праведник, и добро (постигает) его". Речь идет о совершенном, абсолютном праведнике, чья жизнь действительно исполнена лишь добра, и зла в ней нет ни на йоту. Ведь совершенный праведник отличается от других людей тем, что испытания и беды, выпадающие на его долю, он принимает с любовью и искренней радостью, как свидетельства наибольшей близости Всевышнего, — а именно к этой близости он больше всего стремится и лишь ее по-настоящему желает. Потому-то зло этого мира не находит пути к совершенному праведнику и не омрачает его жизнь. В том, что выпадает на его долю, он находит великую радость, ибо видит во всем лишь аболютное добро.
Время в еврейской традиции
Время играет огромную роль в еврейской традиции. События прошлого, запечатленные в народной памяти, отношение к прошедшему и будущему — все это занимает в еврейском национальном сознании более важное место, чем у других народов. На протяжении многих столетий оставалось справедливым высказывание, что родина Израиля — это его история. Родина, которую обретают во времени, а не в пространстве.
Время играет огромную роль в еврейской традиции. События прошлого, запечатленные в народной памяти, отношение к прошедшему и будущему — все это занимает в еврейском национальном сознании более важное место, чем у других народов. На протяжении многих столетий оставалось справедливым высказывание, что родина Израиля — это его история. Родина, которую обретают во времени, а не в пространстве.
Погружение в историческую память, в события прошлого — как и все в еврейской традиции — осуществляется, главным образом, на практике. Вместе с тем теоретическому, философскому осмыслению времени не уделено достаточного внимания. И потому путь к глубинному постижению понятия времени в иудаизме ведет через его явленный в бытии пласт.
В реке времени
Человек наделен способностью распознавать время в ряду других категорий действительности. Если выразить это в терминах физики, то окажется, что в пространственно-временном континууме, в который мы помещены, параметр времени качественно отличается от других параметров. Если в пространстве мы в определенной мере вольны перемещаться в любом направлении и возвращаться назад, то во времени это не так. Мы воспринимаем свою позицию в нем статично — время как бы обтекает нас, уносясь в неизменном направлении. Это направление, как и само движение времени, не зависит от нас.
Ощущение погруженности в омывающий поток времени не является достоянием какой-либо одной культуры. Оно присуще всем. Понятийно-логические и культурные различия выступают на первый план позже, когда начинается рефлексия первоначального ощущения: что собой представляет река времени, откуда и куда она струит свои воды, каково наше место и отношение к ней?
Куда мы обращаем лицо, стоя в реке времени? Ответ на этот вопрос кажется очевидным. Куда же, кроме будущего? Ведь оно ожидает нас, а прошлое уже миновало, и к нему мы повернулись спиной. Быть может, покажется неожиданным, что в иудаизме картина не такова. Мы вглядываемся в минувшее. Оно простирается перед нами, а неизведанное будущее ждет за спиной. Язык Торы запечатлел такое отношение к потоку времени: ieoi, "перед нами", одновременно означает "в прошлом". А о будущем сказал пророк Ишайя (41:23): "Подайте знаки о предстоящем, и мы будем знать…" "О предстоящем". дословно "назадстоящем", находящемся у нас за спиной.
Подобная, на первый взгляд ничем не обоснованная парадигма, в действительности лучше отражает реальность. Ведь в прошлое мы в состоянии заглядывать настолько далеко, насколько позволяет нам историческая память, тогда как будущее, даже самое ближайшее, скрыто от взора. Грядущее, струясь из неизвестности, в краткий миг настоящего становится доступным осязанию и поддается взаимодействию. А затем, уносясь в прошлое, по мере того как открывается ретроспективному взгляду, оно все больше проясняет свой смысл. Такому образу соответствуют не только лингвистическая, но и мыслительная, и психологическая парадигмы еврейского сознания. Поскольку лицо наше обращено к минувшему, прошлое становится не только яснее и достоверней, но и привычней для взора. В него мы вглядываемся постоянно, тогда как будущее остается предметом оценки, а не изучения. К грядущему обращены не взоры, а желания и мечты. И кроме пророка, чьи уши "слышат скрытое позади", наши представления о будущем — область фантазий и снов.
