В частности, царский путь образуют такие добродетели: безусловное послушание, богоподражательное смирение, небесная отрешенность от всего, непорочность, равноангельское бесстрастие, кротость, прямодушие, любовь, мир, рвение, терпение, трудолюбие и всякое другое богоугодное дело. Шествуя этим путем, не озираясь по сторонам, не смотря ни направо, ни налево, монахи становятся сынами Божиими, сынами совершенства и славы, являются подражателями святых отцов, жительство которых – на небесах[264].
Самой совершенной формой подвижничества преп. Феодор признавал жизнь монастырскую, а наиболее целесообразным видом последней считал киновию, или общежитие. Монастырская жизнь предпочиталась святым отцом на том основании, что предоставляла наиболее удобные и совершенные условия для осуществления главных иноческих обетов, тогда как жизнь одиночная, в форме анахоретства, или отшельничества, представляла много поводов к соблазну, особенно для иноков молодых, не окрепших в духовной жизни, неустойчивых в исполнении заповедей монашества. Обособление от братства, говорит св. Феодор, служит причиной падения. «Братия твои – внутри двора, а те – вне; братия твои – в безмолвии, а те – в пустословии; братия твои ложатся в постель, а те бродят туда и сюда, по местам недозволенным. Отсюда – соблазны и падения. Чем становится овца, отторгшаяся от стада? Не добычей ли зверя? Так и тот, кто отторгается от братства»[265]. Какое оправдание пред Страшным Судом Христовым готовят себе те, спрашивает св. Феодор, которые удаляются от послушания, живут отдельно, блуждают туда и сюда, не имеют почвы под ногами, имеют купленных рабов? Что скажешь, друг? Тянешь ярмо раба ты, безбрачный, беглец от мира, отрешившийся от всякого плотского образа жизни? Чтобы не было свидетеля и изобличителя того, что совершается тайно, мы не хотим иметь брата, но избираем одиночество или же рабство любостяжания, как продавшие себя греху, рабы плоти и крови. Отсюда – внутреннее разрушение, соблазны и падения[266]. Таким образом, одиночное и обособленное подвижничество не одобрялись преп. Феодором ввиду их явной опасности для иноков, от которой часто не избавляют ни прежняя духовная опытность, ни вера в свои силы и свою неуязвимость со стороны духа злобы, так как иноки, живущие изолированно, лишены спасительного послушания, мудрого руководительства и целесообразной, благовременной помощи[267].
Гибельные последствия имеет для инока, по воззрению преп. Феодора, своежитие, или идиоритм, где господствует собственная воля, собственная власть во всем и жизнь без руководительства и указания погрешностей[268]. Преп. Феодор говорит инокам идиоритма: «Беззаконные сыны, вы забыли Господа, изменили законы монашеской жизни, не имеете прямых путей, но, как хромые, шатаетесь, носясь туда и сюда»[269]. Главное зло идиоритма – самовольство, порождающее и моральную неустойчивость, и тщеславие, и сребролюбие, и привязанность к мирской среде[270].
Истинная монашеская жизнь возможна, по воззрению преп. Феодора, только в монастырях общежительного устройства. Киновия по типу каппадокийской киновии Василия Великого – вот идеал монастыря, в котором, по идее св. Феодора, можно выполнить обеты иночества и проявить все разнообразие добродетелей[271]. Именно в киновии и осуществляется послушание (или отсечение своей воли), которое составляет основу иночества[272]. Общежительный порядок, говорит святой отец, предъявляет легкие требования – избегать личных желаний, не допускать личного усмотрения и своеволия, исповедовать свои поступки; он также требует воздержания, молитв, сокрушения, смирения и других благих дел, а вернее – только единственной добродетели, именно блаженного и святого послушания, так как чрез посредство этой добродетели общежитие объемлет все и преуспевает во всем[273]. Ведь киновия есть собрание и объединение во имя Господа нашего Иисуса Христа мужей из различных местностей, чужих друг другу, с различными характерами и различного возраста, устроенное и упорядоченное в одно тело, которое, хотя и имеет много душ, много сердец, много умов, пребывает, однако, в единомыслии и единодушии для исполнения воли Божией и служения Троице, подчиняясь воле одного игумена. Его не может разрушить и убить не только какой-либо обыкновенный человек, но и мирская власть, вельможи и цари, и даже сам начальник демонов. По своему строю киновия есть такое же великое чудо, как изгнание беса каким-либо святым, или исцеление слепого, или воскресение мертвых, или усмирение стихий, или передвижение гор, или иссушение моря[274]. В киновии все равны и единомысленны: здесь и правитель отлагает свое господство, и богатый отвергает свое богатство, как сор, и бедный забывает о своей бедности, и сирота избавляется от своего сиротства, и даже царь, слагая свою порфиру, причисляется к братству, которое есть равночестное тело Христово и общая пристань спасения[275]. Конечно, велико служение Богу в горах, земных пропастях, на столпе, в затворе и т. д., но Создатель неизреченных благ, Господь Иисус Христос, сойдя на землю, избрал не пустынное, не столпническое или какое-либо иное житие, но закон и заповедь послушания (Ин. 6:28, 14:10). Можно ли после этого стремиться к другим видам монашеского жития, кроме киновии, где все основано на послушании?[276] Далее. Общежитие восхвалил и Господь Иисус Христос, создав общину из учеников, а затем самовидцы и слуги Слова, устроив общины в четыре и пять тысяч человек (Деян. гл. 2)[277]. Поэтому общежитие высоко и велико, так что нет ничего выше его[278]. Киновия есть единомыслие в благочестии[279], сплошная духовная радость и веселие[280], а вместе и мученическая арена[281] – новый рай, в котором обитают только братия[282], чада Божии, сыны света, собрание благочестивых, воинство всесильного царства, Церковь Христова, ангельский лик, царское священство, у которого общественный строй – небесный, а не земной, жизнь не в плоти, а сверх плоти, дело не гибнущее, преходящее и тленное, но всецело духовное, спасительное и вечное, наследие и удел – не золото, серебро, дорогие одежды и имения, но Сам Господь, Царство Небесное, недра Аврамовы, бессмертие и блаженство[283]. И кто вступил в киновию, облекся в послушание и достиг отсечения своей воли, тот приобретает целую бездну, переходит из одной духовной силы в другую, все любит, исполняет весь общежительный устав и проникается любовью к особенностям общежития, как святым и заслуживающим благоговения[284]. Такова идея киновии, раскрытая в творениях св. Феодора.
Свои принципиальные воззрения на иночество и на киновию как наиболее целесообразную форму монастырского быта преп. Феодор воплотил в устройстве Студийского монастыря. Под его управлением этот монастырь представлял собой типичную византийскую киновию, с ярко выраженными идеалами, имевшими конкретные проявления иноческой жизни. Студийский монастырь времени преп. Феодора – это сплоченная братская организация, у которой все было общее, не только телесное и чувственное, но и духовное и сверхчувственное – добродетели и благие дела. Иноки находились здесь в тесном общении и взаимодействии друг с другом, наподобие членов тела, причем каждому назначена была соответствующая деятельность[285]. Во главе киновии стоял игумен – преп. Феодор, отец, пастырь и учитель всех монахов. Хотя преп. Феодор по смирению своему много раз указывал (в оглашениях) на свое недостоинство как игумена[286] и даже хотел, отказавшись от игуменства, и совсем бежать из монастыря[287], однако все братство высоко чтило его и любило как истинного, опытного и совершенного руководителя, главу и пастыря, душу свою полагавшего за овец своих, исполнявшего свое служение с любовью и усерднейшей заботой о своих учениках[288]. Примечательно то, что преп. Феодор главным в своем игуменстве полагал не власть, но отеческое ко всем отношение, духовное пастырство и учительство, то есть управление монастырем святой отец основывал на началах морального воздействия, духовного авторитета[289]. И студиты принимали его как Ангела Божия, с любовью принимали его смирение, в послушании ему готовы были даже на пролитие своей крови, так что вырвали бы и глаза свои и отдали их игумену, если б он потребовал от них этой жертвы[290]. Однако преп. Феодор ревниво охранял «единоначалие», право на которое в Студийском монастыре принадлежало ему. Когда некоторые из монахов по своей простоте стали воздавать эконому одинаковую с игуменом честь, то это дало преп. Феодору основание обратиться к ним с обличительным словом. «Подобает ли и полезно ли такое положение всем нам, то есть эконому, мне и вам? – вопрошал он. – Наоборот, не разбиваете ли вы этим братство на партии, не разделяете ли и не разрушаете ли его? Не являете ли вы себя чадами неистинными и непокорными, не показываете ли этим, что эконом нарушил порядок, а я действую не в Божественных целях? Не вводите ли вы двух господ, двух владык, две власти? Но коль скоро две власти, то получается уже многоначалие, а если есть многоначалие, то возникают и неурядицы, а неурядицы – причина гибели… Един Господь и законоположник, едина держава, едина власть и едино благоначалие над всем. Ибо это единоначалие есть источник всякой мудрости, благости и порядка, простирается на все созданные им и подвластные ему твари, подобие же его дано человеку. По образцу этого единоначалия устроено всякое управление и всякая власть, и прежде всего – в церквах: один патриарх, один митрополит в своей митрополии, един епископ в своей епископии и один игумен в монастыре; то же самое и в миру: один царь, один начальник в полку, один капитан на корабле, один центр в круге, одно дневное светило»[291]. Преп. Феодор относился ко всем с равной отеческой любовью, с одинаковой пастырской попечительностью, с неизменным мудрым и опытным руководительством в деле спасения, но он требовал от всех безусловного себе послушания и подчинения своим распоряжениям. Его воле следовал даже престарелый авва Платон, духовный отец, руководитель и воспитатель преп. Феодора в пору его молодости. А монахам преп. Феодор говорил: «Всякий из вас, кто делает что-либо без моего разрешения, да будет чуждым мне, смиренному, дерзаю сказать также – и Самому Богу; всякий, кто вместе с кем-либо из старших или из младших задумает какое-либо дело помимо меня, да будет вне истины; но и я, в свою очередь, если полюблю, привяжусь и стану оказывать благоволение кому-либо из своих родственников или вообще близких мне лиц более, чем остальным, да буду и сам анафема»[292].
