Если замысел Ягве не тот, который, как думал Моисей, открылся ему при встрече у купины, Иов прав, завидуя тем, кто никогда не жил[140], и Моисей, подобно ему, умоляет Всемогущего забыть о нем и позволить забыть о Себе.
Ходатайство Моисея и жертва Исаака
Таким образом, предпочитая Бога Его дарам, предпочитая Бога обетовании обетованиям Бога, Моисей укрепил свою связь с Богом. Ибо эпизод с заступничеством занимает в жизни Моисея то же место, которое принесение Исаака в жертву занимает в жизни Авраама. И однако оба эти испытания, по-видимому, созревают в обоих Божиих избранниках на основе разных и почти противоположных откровений.
Аврааму Бог уже позволил прежде ходатайствовать за преступный город, обреченный на уничтожение (Быт 18,22-23). Но его заступничество не могло спасти город, потому что у него не было той точки опоры, которую имел Моисей в обещании Бога и которая позволит Моисею свести на нет Божественную ревность с помощью неопровержимого аргумента – его умоляющей веры. Дело в том, что Бог уготовал Моисею это открытие. Аврааму Он предложил первое испытание веры, которое сделает его приверженцем Бога обетовании, а не залога обетования: Бог вынуждает Авраама вернуть Ему залог (Исаака). Согласие пожертвовать Исааком должно стать подтверждением веры Авраама.
В случае Моисея, напротив. Бог обращается к нему со скрытым призывом восстать против принесения в жертву Израиля, хотя по видимости Сам ему предлагает пожертвовать Израилем, чтобы испытать его. Ибо в эпоху золотого тельца Израиль уже больше не был просто залогом обетования, наподобие данного некогда Аврааму. Союз между Ягве и Его народом только что был скреплен кровью у подножия горы (Исх 24,8). Несомненно, Бог, судясь со Своим народом, мог бы сказать, что этот союз был заключен на условии повиновения Израиля десяти заповедям, хартии Завета (24,3.8), и что Он, следовательно, свободен от Своих обязательств по отношению к народу, который нарушил свои обязательства, поклонившись золотому тельцу. Но заступничество Моисея свидетельствует о том, что этот союз не есть договор равного с равным, где встретились бы инициатива Бога и инициатива человека. Он скрепляет печатью дело освобождения, инициатива которого принадлежит одному Богу[141]. В Пасхальную ночь Бог пощадил потомство Израиля без всяких заслуг с его стороны. Замена агнцем первенцев Израиля[142] понятна лишь в контексте замены овном сына обетования[143] во время испытания Авраама. Открываясь верному Аврааму в облике Бога, милующего даром. Бог дает обязательство тем, что обнаруживает Свой характер. И Моисей вправе апеллировать к договорным обязательствам Бога, взывая к пусть и добровольной, но тем не менее неотменимой верности Бога Своему обетованию[144].
Едва заключен Завет, скрепленный Законом, как Бог уже хочет дать понять Моисею, что высшую гарантию Его покровительства следует искать не в этом договоре, который народ будет без конца нарушать, а в идентичности Того, Кто по милосердию Своему уже пощадил несчастных еще прежде, чем дал им заповеди. И с этой целью Он испытывает его веру. Если Он говорит ему об истреблении Израиля, то делает это для того, чтобы услышать из его уст призыв к суровому Судии стать Тем, Кто дал обетования, призыв, который превратит Моисея в доверенное лицо Спасителя Израиля.
Вот каким образом Бог дал Моисею открыть Себя. Не тем, что сказал ему. Кто Он, но заставив его протестовать всею своею верою и тем самым засвидетельствоватъ. Кто Он есть, вопреки тому. Кем Он кажется. Опираясь на свою близость с Богом обетовании, Моисей в силу своей веры сорвал карикатурную маску гневного Судии, которая повергала человечество в ужас со времен драмы, происшедшей в саду Эдема.
Давиду тоже было предназначено проникнуть в Божественную тайну драматическим образом. Бог сказал о Моисее:"0н верен во всем дому Моем: устами к устам говорю Я с ним"(Числ 12,7-8). Но Давиду Он дает такое определение:"муж по сердцу Моему" (1 Цар 13,14).
Длительное упрямство Саула
Чтобы понять, о ком идет речь, сравним его для начала с его предшественником Саулом. В лице Давида Библия показывает нам характер также весьма определенный, но гораздо более гибкий, чем характер Саула. В судьбе Саула, человека цельного, есть лишь одно событие, единственный поступок, сделанный по собственному почину, когда он рассек волов на части (1 Цар 11,7), что было подготовлено действиями Саула в Рамафаиме (9,22 – 10,8) и в Мицпе (10,20-24). Когда в результате этого поступка Саул обретает личную власть, он становится упрямым, понимая эту власть по-своему, и в силу этого упрямства противится замыслам Божиим. Из-за неверного представления о своей власти он не в состоянии видеть, что она подвергается опасности (13,11-12), и тем самым отказывается видеть ее упроченной Богом (13,13). Опять-таки из-за упрямства он старается защищать видимость уже обреченной власти (15,30-31) от Давида, хотя и знает, что тот поставлен Богом заместить его (18,8.15.28-29). Таким образом, Саул, охваченный своей навязчивой идеей, держится как мертвый дуб, ветви которого падают при буре одна за другой.
Три поворота в судьбе Давида
Давид, напротив, кажется тростником по сравнению с дубом Сеулом. Именно поэтому он уцелел в самые жестокие бури – события накладывают глубокий след на его судьбу и гнут его, но не ломают. Три таких важных события отмечают повороты в судьбе Давида:
1. Приветствие женщин Гивеи:"Саул победил тысячи, а Давид – десятки тысяч!"(1 Цар 18,7);
2. Отсылка Давида в Секелаг накануне битвы при Гелвуе (1 Цар 29,10);
3. Прогулка Давида на крыше своего дома в тот вечер, когда он заметил Вирсавию (2 Цар 11,2).
Каждое из этих событий открывает в его жизни новый период испытаний, период успехов, период страсти. Прежде, чем последовать за Давидом в этих поворотах, постараемся понять, кто такой Давид.
Если мы оставим в стороне два общеизвестных рассказа: о помазании, совершенном Самуилом (1 Царь 16,1-13), и о победе над Голиафом (1 Цар 17), иллюстрирующие традиционную библейскую тему Бога, Который избирает самые скромные орудия для спасения Своего народа, то перед нами в первую очередь встает образ молодого гусляра, играющего перед Сау-лом, потому что Давид прежде всего – превосходный музыкант. Он весь гармония. Он от природы настроен на Дух Божий. В своих отношениях с людьми он никогда не подпевает тем, у кого нет слуха и кто негармонично навязывает свою волю, когда ему противоречат. Напротив, он чувствует психологическую ситуацию и гибко с ней сообразуется. Его ошеломительная удачливость не означает – мы сейчас это увидим, – что ему всегда дует попутный ветер и на пути перед ним не встают преграды. Но когда на него обрушивается шквал и останавливает его движение, он, как чайка, умеет так воспользоваться ветром, что не падает на землю, а напротив, подымается еще выше.
Этот рыжеволосый молодой музыкант с прекрасными глазами излучает вокруг себя ту гармонию, которая так для него характерна:"Давид, взяв гусли (киннору), играл, – и отраднее и лучше становилось Саулу, и дух злой отступал от него" (16,23). В Давиде была та тайная сила, те чары, которыми ангел света (добрый дух Ягве) до сих пор воздействует на ангела тьмы (духа-мучителя и вместе с тем духа, мучимого Ягве). Поэтому нет ничего удивительного в том, что Саул очень привязался к Давиду и сделал его своим оруженосцем. В этом качестве он отличился в ряде стычек с филистимлянами, и вскоре... все женщины Израиля уже мечтали о нем. Если бы они ограничились мечтами, то это не слишком повредило бы его карьере, но, к сожалению, они выразили свой восторг слишком бурно, и вполне понятно, что новый лозунг, который они выдвинули, заставил подозрительного Саула схватиться за копье (18,11).
Эти возгласы в честь победоносного Давида открывают, таким образом, первый большой период в его жизни: период испытаний. Вместо того, чтобы рассказывать о весьма сложных событиях, попробуем набросать психологический портрет Давида этой поры. В нем обнаруживается, ставший на этот раз человеческим типом, мотив, который появлялся раньше в рассказе об Иосифе: избранник, преследуемый из-за того, что получил благословение Божие. Преследуемый завистью[145] того, кого благословение обошло, Давид не совершит ни единого проступка по отношению к Саулу. Он не хочет мстить своему предшественнику, который платит ему злом за добро. Он продолжает чтить в нем божественное помазание и ничего не предпринимает, чтобы занять его место. Поступая так, он завоевывает любовь Ионафана, и сын преследователя становится его горячим сторонником (19,1-7; 20,1-17.30-34). Но ревность старых соратников Саула без труда восстанавливает царя против их слишком даровитого товарища, и жажда преследования только разгорается в Сауле от безупречного поведения Давида. В сущности, преследователь боится преследуемого, тогда как последний чувствует себя в руке Божией.
